А мне вдруг подумалось: "Интересно, а вспомнит ли кто-нибудь эту песню двести двадцать лет спустя, в мои времена?".
Глава 3: Похмелье
в которой Савелия от костности Резанова выручает туман
Наутро похмелье. Башка трещит, язык распух. Совладелец тела насупился, притих. В хате полутемно.
Но тут вспоминаю, что уже вечером могу попасть домой и мысли переключаются на продуктивное: нужно перво-наперво перебить жажду. Квасу что ли попросить. Так и похмелье отступит. Потом умыться. По-пояс. Холодной водой. Чтоб взбодриться. Помаленьку вернулась деловитость.
Превозмогая боль в висках, затылке и темени осторожно вытягиваю руку из-под Кончиты, которая сладко посапывает у меня на плече, и, стараясь сохранять равновесие, сажусь на постели, нащупал и кое-как натянул гершалки. Вытянул за цепочку луковицу часов, ну не сподобились пока наши часовщики сладить наручные, великоваты выходят. Стрелки показывают день, а в хате полутьма.
Встаю пошатываясь и поплёлся на гул голосов, в надежде найти выход. Ну хоть доски пола босым ступням приятны.
На веранде домохозяйка на керогазе, разожженном бойцом КОИ, жарит яичницу с беконом, восхищается удобной плиткой. От еды пока отказываюсь, от запахов становится дурно. Сую ноги в башмаки, приказываю ребятам взять воду, корец, захватываю полотенце, распахиваю дверь на улицу, застываю в изумлении.
За порогом молочная стена Машинально протягиваю ладонь пощупать, рука по локоть исчезает в тумане. Вот это да!
Слышу торопливые шаги, окрик часового, в дверной проём протискиваются Кусков, Губайдулла и два подростка.
Глава поселения моментально понял моё состояние, шепнул светловолосому парнишке на ухо, тот кивнул и сквозанул так резко, что туман заклубился следом.
Второй, такой же белобрысый, обиженно надувается, Кусков успокаивающе треплет мальчишку по взлохмаченным волосам.
Опускаюсь на лавку от слабости в ногах, да и покачивало, чего уж тут лукавить, я прокряхтел: - Не заплутает в тумане-то?
- Да ну, они тут привычные.
С бодуна на эту тему я больше рассуждать не стал. А зря.
Не прошло и пяти минут, как посланец, сын Кускова принёс крынку. Недоверчиво разглядываю слегка мутное пойло, глава колонии ободряюще кивает: - Не боись, Петрович, это лучшее снадобье от похмелюги, капустный рассол.
Подношу крынку к губам, в нос приятно шибает словно от газировки, прикладываюсь, чуть терпкое и слегка пузырящаяся питьё гасит зной в глотке, смазывает язык, убаюкивает желудок, даже в голове как будто проясняется. Морщась и по-стариковски покряхтывая, в три подхода опустошаю посудину. Кусков удовлетворенно цокает языком, охранники довольно лыбятся.
Иван Александрович, завидя ведро с корцом у охранника, говорит, что во дворе под навесом устроен умывальник. Иду, ориентируясь в кисельно густом тумане по звуку шагов впереди. Парень наполняет висящий над тазиком кувшин, умываюсь, блаженно отфыркиваясь, механически прикидываю, что вместо кувшина нужно изготовить рукомойник с клапаном внизу, будет ещё одна полезная новинка, пожалуй, их и тут из глины удастся производить.
После умывания Я почувствовал себя практически как новенький. Видимо, рассол дал хорошую осадку алкоголю. Поэтому, когда зашёл на веранду, накидываю гимнастерку и принимаю приглашение позавтракать.
Яичница с беконом и правда удалась на славу. Мимикой показываю хозяйке насколько вкусно, женщина расцвела.
После третьего смачного куска Я наконец с набитым ртом обернулся к Губайдулле: - Ну что, всё готово?
Парень опустил голову, убито огорошил: - Тут такое дело, Ваше СоВеличество...
Такое начало мне не понравилось, насторожило.
Я приостановил вилку на полпути и полюбопытствовал: - А поточнее?
- Ну, провод в Новоархангельске забыли. Когда останавливались там, выносили грузы, Ну и забыли назад вернуть.
Это для меня был удар ниже пояса.
Я со стуком положил вилку: - А ты куда смотрел!? - "спустил полкана" на парня.
- Ну, как же?... -совсем расстроился он, - Я же к Вам. Подходил... Вы сказали: "Потом разберёмся"...
Тут встрял Резанов: "Сергей Юрьевич, ты на парня не отрывайся, мы с тобой должны были за этим следить. А ты вспомни, как всё бегом, бегом в Новоархангельске, много чего подупустили".
Да фигля мне теперь-то с этих увещеваний, разве за всем услежу? А он настоять обязан был!
На выручку Губайдулле Чингизхану пришёл Кусков: - Николай Петрович. Так это. Мы же это, туда, к ним, загружаем флейт. Зернецо, овощи. Так на обратном пути привезут.
Поворачиваюсь к Губайдулле: - Ну что сидишь? Дуй на радиостанцию, передавай сообщение!
- Да кто ж у меня без Вашей подписи примет?... - совсем растерялся парень.
- Иэх. Ничего без меня не можете. Всё приходится самому.
Доев, отправляюсь на радиостанцию.
Когда возвращались, туман почти рассеялся. Спрашиваю:- Иван Александрович, и часто у вас такой туманищще-то?
- Да када как, Николай Петрович. По сезону. Бываить, что и кажный день. Оттово-то мы и в Верховье перенесли наши посевные площади, поля. Бо тут зерновые загнивають на корню, не вызревають. Да и овощи плохо урождаються. Потому поселенцы едут в долину Вилламет, в Верховье, там пшеница сам сто пятьдесят урождается. Ну и картошка не отстаёт. А туман до туда не доходит.
Некоторое время мы идём молча. Какая-то мысль, навеянная словами собеседника, смутно, но настырно карябается в моих мозгах.
И только на подходе к сокесарской двухъярусной избе, скорее напоминающей терем, в мою затуманенную похмельем башку продирается мысль: "Вот он, превосходный повод!"
А дома...
Все постройки в Галичье пока деревянные, точнее бревенчатые. Городок новый, возник на пустом берегу, строители деревенские мужики, возводят что умеют, да и ни мало-мальски грамотного архитектора, ни материалов для чего-либо иного здесь нет. Вернее, пока не было, архитектора-то мы сманили из России, а местные камень, глину, песок, известняк уверен в ближайшее время отыщем. Но пока на скорую руку из бревён.
Да быстро, пришли в голову "хрущёвские панельки" моего детства. А сокесарю отгрохали аж двухъярусную избу, скорее даже двухэтажный боярский терем!
Вхожу внутрь, обволакивает дух свежего дерева. Сама собой из глубин памяти всплыла картинка: я с деревенской детворой в сосновых посадках лакомимся земляникой. Ох, и сладкая да крупная же была! Потому, наверное, и врезалась в память. Но ноги внесли в большую комнату на втором этаже.
Тут благоверная хозяина моего организма наряжала к завтраку дочурку Резанова, шестилетнюю модницу Оленьку. Кончита и сама ещё девчонка, едва восемнадцать стукнет, потому и играла с малышкой, словно с куклой.
Услышав мои шаги, из соседней комнаты выбежали наперегонки Петька, который усердно поддавался, и Мигель, вслед за ними поспешает нянька Груня.
Обернулась и Кончита.
