Но тут летун "клюёт носом", а навстречу ему тянется гребень отбойной волны, рукой пены кидается за добычей... Посмевшей бросить вызов стихиям.

Вопли болельщиков перекрывают гудение ветра в снастях и шуршание трущихся о борта волн, с берега несколько фигур отчаянно бросаются в воду.

Горсть наиболее алчных хлопьев пены облапили нежные крылья, по самолётику, словно по живому, пробежала судорога.

Моё сердце пропустило удар.

Но животворный ветерок не покинул в беде приятеля! В последний момент. Дружески подбросил нос самолётика, тот взмыл и убийственная лапа пены, лишь краешком мазнув по хрупкому крылу, в бессильной злобе с шипением плюхнулась в пучину.

А бумажный летун победно перемахнул через задравших головы встречающих, подбадриваемый с обеих сторон неравнодушными зрителями. С ним взлетело и моё настроение.

Петька, который и запустил бумажную модельку, от возбуждения подпрыгивает у борта.

На моих руках, то есть на руках хозяина моего тела, Николая Петровича Резанова, заливается в восторге его младший сынишка Мигель. А справа, подхватила под руку Кончита:

- Ой, Коля, у меня чуть сердце не разорвалось! Ух, маленький негодник! - шутливо погрозила пальчиком довольному проделкой пацанёнку Петьке. А я, по устоявшейся негласной договорённости с владельцем тела, как бы отступил внутрь.

Резанов принялся любезничать, его суженная звонко смеётся, а я в этот момент друг отчётливо осознаю: Вот они любят друг друга, они друг у друга есть, а где моя Машка? Перед внутренним взором роятся картинки наших с любимой выкрутасов. Сердце защемило.

Вот он, берег. Какие-то полторы сотни километров до дуба-портала. Ещё несколько часов, пусть даже дней и я вновь дома.

Первый раз это мысль пробила меня через три дня после битвы с эскадрой адмирала Нельсона в Зундском проливе на выходе из Балтийского моря. Да как! - словно прикладом "калашникова" по башке оглоушило! Ведь если Нельсон жив сейчас, в 1808 году, вряд ли это мой мир! В моём мире этот настырный одноглазый британский адмирал погиб в трафальгарском сражении 1805 года. А я тут лишь с 1806-го. А коли так, то, что я тут делаю!?

Нет, в самом деле, всё, что я изначально задумал, при моём сюда попадании в марте 1806 года: уберечь от преждевременной гибели Резанова, обвенчать его с Кончитой с лихвой перевыполнил как "стахановец". А значит, имею полное право вернуться домой! Поэтому и гнал нашу флотилию.

"Ты что это, Сергей Юрьевич, задумал?" - внезапно услышал я в голове голос совладельца тела. - "А? Что" - "Приплясываешь чего? Что задумал, спрашиваю?"

Я уже забыл, что он изучил меня вдоль и поперёк, получше, чем я сам себя знаю. И подмечает такие особенности моей личности, которые проходят мимо моего рассудка. Говорить ему сейчас правду не имеет смысла: ворчать начнёт, нудить.

«А? Так, Вашбродь. Вот прибыли, радуюсь", - благоразумно увильнул.

Ну не стану же говорить, что решил как только сойду на берег, мчаться к дубу-порталу. Мол, что свои дела поделал, теперь пора возвратиться домой.

Какой смысл в бесполезных объяснениях? Он сейчас ведь по-дворянски упрётся: " Уйти немедля никак не возможно, Сергей Юрьевич! Это не принято... Так мы сделаем тому-то плохо... Тех-то поставим в неловкое положение...".

Я, конечно, подыщу подходящие доводы, чтобы убедить его - не первый раз. Но чего ради тратить время и напрягаться, если в итоге всё равно выйдет, по-моему? Да не буду ничего говорить и всё. А просто сделаю. Потом по факту поймёт, что так лучше.

Поэтому "перевёл стрелки": "Да вот, Вашбродь, всё-таки как-никак Новая земля, наша с тобой Вотчина, волнуюсь".

Ничего необычного Резанову я не сказал. Он хмыкнул и придрался: "А ты что же, в этой простолюдинской хламиде так и пойдёшь?" - "А что такого?" - оглядел я свои "гершалки", аналог джинсов моего мира, покрой которых я показал нашему портному Гершелю на рейде Архангельска, весьма удобными получились. Тот с сыновьями с азартом в походе их нашил, нарасхват шли.

Надо сказать, что свободную одежду: "гершалки", рубахи навыпуск и т.п. Резанов до сих пор не одобрял. Хотя красноармейские гимнастерку и галифе за удобство для солдат воспринял благосклонно.

"Что такого, Что такого, - проворчал Резанов, - "Э-э-э, аполитично рассуждаешь, - голосом товарища Саахова из фильма "Кавказская пленница", невесть как вытащенным из моей памяти, проскрежетал Резанов: - "Ты есть кто? Ты есть сокесарь Императора России здесь! А не простой приезжий переселенец. Значит, соответствовать должен. И нашим людям здесь приятно чествовать представителя Императорской семьи, как признание их заслуг, что они не гости тут безродные, а хозяева настоящие. Я тебе, Сергей Юрьевич, поражаюсь. Иной раз мыслишь с умом государственного мужа, а порой рассуждаешь как ребятёнок. Ты, как-никак, властитель этих мест

соответствовать должен. Глянь, иноземцев порядочно: испанцы, американцы, французы, англичане. Торговцы, просто зеваки. Видишь, мелькают их кафтаны там на берегу. Вот то-то! И они будут своим правительством эту встречу расписывать".

А встречают по одёжке!"

- "Тьфу ты!" - в сердцах чуть было не плюнул я на палубу, но вовремя сдержался. Об этом я и не подумал. И, понурившись, передал ребенка. Кончите, для порядка отбрёхиваясь, поплелся облачаться.

Поманил Сидора, который стоял возле зятя: - Пойдём, Сидор батькович, поможешь мне нарядиться.

У старого слуги Резанова аж глаза засияли - в кои-то веки будет помогать барину облачаться!

Как и мне, Сидору особо было нечего делать в Петербурге, и поэтому он намеревался в Русской Америке, в средиземноморском калифорнийском климате встретить свою старость, благо и его зять Орлиный коготь и дочка, и внучок, - все были рядом.

Подле Петьки нянька Мигеля приподняла над бортом Ольгу, дочку Резанова от первого брака. Девочка во все глазёнки пялится на неизведанный и потому пока страшный берег, прижимая любимую куклу. Зыркнула в мою сторону, я подмигнул, и личико маленькой барышни осветилось радостной улыбкой. Эх, как мало нужно ребенку для счастья...

А у меня перед глазами всплывают личики обеих моих дочек, какими они теперь стали? Скулы сводит от нестерпимого стремления вернуться. И тут же прошибает холодный пот: стоп, а ведь там я слепой! Спотыкаюсь на ровной палубе, Сидор бросается поддержать барина, трясу башкой, мол "всё в порядке". Встряхиваюсь и внутренне: а и фиг с ним! Пусть слепой, но со своими, а здесь своим я себя так и не почувствовал, так, приправа к Резанову.

В каюте слуга принялся за священнодейство. Ох, и натерпелся я, покуда он все шнурочки, застёжки, пуговки, петельки приладил.

Когда я вновь выбрался на палубу, морщась от полузабытых ощущений жмущего то под мышками, то под коленями, то в вороте сокесарского облачения, подлетела радостно возбужденная Кончита: - Коля! Как ты мужественно выглядишь! - она подхватила меня под локоть и прильнула щечкой к предплечью, снизу лучисто заглядывая в глаза.