В 2013 году позвонила: «Витюша, листаю твой буклет, что-то ты давно с меня ничего не лепил», – вспоминал Митрошин, признавшийся балерине, что как раз хотел сделать ей подобный подарок. «А она: “Ну вот и начинай. Приедешь на день рождения и эскизик с собой прихвати”. Когда показал ей эскиз настольной статуэтки “Кармен”, она говорит: “Пожестче надо, пожестче”. “Стерву, что ли, из Кармен сделать?” – спрашиваю. Она кивнула: “Да, да, да! Вот стерву и сделай!” В итоге эту статуэтку я готовил как подарок к 90-летию Плисецкой. Начал делать в бронзе за год до ее кончины, когда ничто не предвещало ее ухода. Равных ей не было и не будет».

Эта статуэтка и превратилась потом в памятник, создание которого инициировал Родион Щедрин. Его инициативу поддержало Министерство культуры. Финансировал создание памятника фонд Алишера Усманова «Искусство, наука и спорт», а скульптор Виктор Митрошин в память о дружбе с великой Майей отказался от гонорара.

Родиону Щедрину памятник понравился, он лишь обронил на открытии: «Лучше бы она просто была жива!» Когда со скульптуры слетело покрывало он, внук священника, перекрестился, долго всматривался в лицо своей Кармен-Майи-Музы и сказал: «Я хочу помечтать, чтобы со временем сквер превратился в место встреч молодежи, чтобы здесь назначались свидания. Хотелось бы благоустроить сквер, высадить сирень здесь».

Почему сирень? Возможно, поэтому:

За много лет до того, как Майя вернулась в Москву памятником, эти слова написал поэт Андрей Вознесенский, страстный поклонник ее искусства и друг. «А она умела дружить, как никто», – сказал художественный руководитель Мариинского театра Валерий Гергиев, на несколько часов прилетевший из Санкт-Петербурга на открытие.

– Я безумно рад, что поставили этот памятник, – говорит Валерий Лагунов. – Молодец Щедрин. Спасибо ему, низкий поклон. Туда я всегда приношу цветы в ее день рождения.

– Знаете, я не люблю говорить «гениальная», «потрясающая», «изумительная», – задумчиво произносит Наталия Касаткина. – Я это называю – единственная. Плисецкая единственная такая. Это единственный балет, и Альберто Алонсо единственный такой балетмейстер.

Когда в самом начале 1990-х Майя Плисецкая и Родион Щедрин уезжали жить в Мюнхен, Майя сказала в сердцах: «У меня здесь не осталось ничего, даже хороших фильмов с моим участием. Как назло, почти все абсолютно бездарные. Лучше бы осталась просто легенда». Тогда в ней клокотала обида. Напрасная: фильмы о ней снимали хорошие. Например, «Майя Плисецкая» (режиссер Василий Катанян) завоевал главный приз на Всемирном фестивале фильмов об искусстве в Бергамо, выиграв у 200 других конкурсных работ.

Но это же Майя: всегда жила в настроении момента. Она часто говорила про Лилю Брик: «Это же Лиля!», все этим объясняя: вот такой характер, что поделать – или принимаешь, или нет. Но и сама Плисецкая была, по сути, такой же, и фразой «Это же Майя!» можно объяснить если не все, то очень многое. Однажды у нее спросили, как чувствует себя человек в роли покорителя вершин в искусстве. «Это как открыться в боксе, – ответила. – Нужно иметь силу. Когда много сил, долго терпишь».

Природа наделила Плисецкую недюжинной силой. И в прямом – физическом, и в переносном – душевном – смысле. Свое потрясающее долголетие на сцене она приписывала… лени, из-за которой редко репетировала «в полную ногу», выкладывалась только на спектаклях и сумела сохранить силы на долгие годы. Знаменитая балерина Ольга Лепешинская как-то сказала о ней: «В искусстве и в жизни Майя – романтик. Ей больше интересны исключения из правил, чем сами правила». Это правило «исключительности» заметила и великая (да-да, вокруг Плисецкой и Щедрина было много людей, которых сейчас называют «великими») русская певица Людмила Зыкина: «Еще на заре нашей дружбы я заметила: балерине больше интересны исключения из правил, чем сами правила, и поэтому она никогда, ни в одной роли, ни в одном образе, не повторяет самое себя. У каждого незаурядного артиста можно всегда обнаружить единую внутреннюю тему творчества. У Плисецкой единство это необычайно сложно и часто складывается из заведомых противоположностей. Вот почему ее стиль – сплошь метафора».

Знала ли Майя Михайловна, что о ней так говорят? Скорее всего, да. И ценила – в каждом конкретном моменте. Как и любой человек искусства, Плисецкая не переставала стремиться к успеху даже когда его достигла. Как любому человеку искусства ей нужны были восхищение и поклонение: они ее питали. Хелен Атлас, редактор журнала «Данс ньюс», писала: «Майина жизнь – сцена. Однажды ее спросили, испытывала ли она когда-нибудь страх сцены – слово, совершенно чуждое ее словарю. “Никогда! На сцене я оживаю, – воскликнула она. – Как только я выхожу, моя настоящая жизнь – это роль в спектакле. Я забываю обо всем, кроме персонажа, которого играю, и взаимодействия с другими на сцене”». Эти слова многое объясняют: и ее непостижимое для любой другой балерины творческое долголетие, и ее стремление к успеху.

Сама Плисецкая говорила: «Все всегда начинается с кого-то. Кто-то должен взять на себя труд сделать первым. Я очень любила быть “другой” и всегда ценила артистов, у которых не было образцов для подражания. И если приходили в голову какие-то идеи, в результате размышлений или случайно – неважно, и казались удачными, я всегда готова была их отстаивать. Тем более что к облегченным вариантам я не стремилась – скорее придумывалось что-то такое, что усложняло, а не упрощало танец». Не каждый артист рискнет это сделать – и танец усложнить, и пойти новой, неизведанной, дорогой с не совсем ясным (а вдруг провал?) результатом. Она могла: у нее был талант. «Таланты определяют будущее искусства, – говорила Майя. – Сегодня талант не всегда воспринимают. Талант всегда для будущего, потому что всегда идет впереди своего времени. Главное – предложить новую идею, тогда за тобой пойдут другие. Насколько это ценно – время все поставит на свои места». Время, конечно, все расставило. Но и тогда, когда Майя блистала на сцене, критики и зрители знали: у нее не один, а куда больше талантов.

Балетный критик Борис Львов-Анохин писал: «Артистка создает впечатление феноменальных, безграничных танцевальных возможностей, какого-то победного танцевального всемогущества. У нее огромный шаг, невероятный прыжок, ошеломляюще быстрые верчения. Неправдоподобно гибкие руки. Тончайшая музыкальность, нервная артистичность и почти спортивная, несокрушимая уверенность. Бурный артистический темперамент, уникальные природные данные позволяют ей как бы бесконечно увеличивать масштабность танца: кажется, что прыжки у нее шире, верчения стремительнее, позы острее, чем это обычно бывает в классическом танце. Скульптурность своих поз балерина доводит до почти монументальной величественности, а танец делает предельно динамичным. Она смело и причудливо сочетает ярчайшие контрасты. Но во всем этом находит свою неповторимую гармонию линий и форм. Плисецкая способна к воплощению самых певучих пластических мелодий и самых острых, неожиданных пластических диссонансов. Танец, пластика Плисецкой – это естественное, почти стихийное выражение ее бурного жизнелюбия, ее ненасытной жажды жизни».

Наталья Рославлева, автор первой книги о Майе Плисецкой, соглашается: да, балерина «владеет секретом интенсивного воздействия на зрителей». В чем этот секрет? В первую очередь, конечно, в таланте. Мы долго обсуждали это с Наталией Касаткиной. Так долго, что уже и спектакль, на который она меня пригласила, начался, а мы все разговаривали, перечисляли, вычисляли ингредиенты плисецкого таланта, как будто блюдо изысканное готовили.