– Когда Алонсо ставил, обсуждали ли вы с ним образ? Рассказывал ли он, что хочет от вас?

– Всегда! Всегда! Он, например, говорит: «Майя, ты в этом движении должна (он по-русски пытался говорить) шушствовать. А ты не шушствуешь. Ты должна шушственно. Ты должна развернуться, и он от этого взгляда твоего должен вздрогнуть». И там есть это. Не знаю, так сейчас танцуют или нет – когда вздрагивают от взгляда. Помните, когда она танцует с Хозе, и когда она уходит, разворачивается к нему и на него смотрит, он вздрагивает. Много было таких моментов, где Алонсо объяснял, что он делает, почему. А сейчас в Большом же никто не объясняет, они просто копируют, копируют с фильма, а это не совсем то.

– А вам он что объяснял?

– Приблизительно такое же. Он мне говорил, почему здесь нужно так: «Ты должен быть сильнее Майи. А в принципе, вы два сильных человека. Потому что один не боится смерти и другая не боится смерти. Они оба сильные, они все время в столкновении друг с другом. И в то же время твой образ притягивается к Кармен. Потому что она любит сильных, потому что она сама сильная». И вот это нужно обязательно показывать в спектакле. Над ней быть, сильнее. Принимать ее ласки, но показывать, что у меня таких много. И не показывать, что ты влюблен в нее. Нет, не влюблен, но интересуешься. И так до конца. Для тебя влюбленность – это бык и толпа. В конце ты приветствуешь толпу. Вот для тебя это – любовь. Я могу умереть, но пока я жив! И это привлекает Кармен. Почему она влюбилась в Тореро? Потому что не такой был Хозе. Ну, любил. Ее много кто любил. Алонсо все это объяснял. Он готовился, прежде чем поставить этот спектакль. Он здорово был готов. У него рог изобилия был всех этих движений.

– В одном из интервью вы сказали, что Майя Михайловна была очень удобной партнершей. Что это значит?

– Может, потому, что мы много танцевали «Кармен», она в руках была. Мы всегда чувствовали друг друга идеально. Вот идеально. Много было у нас совместных движений не очень удобных. Совсем неудобных. И тем не менее она всегда очень помогала. Очень координировала.

Плисецкая говорила артисту Большого театра Валерию Лагунову, с которым много лет дружила, о партнерстве с Радченко-Тореро: «Постановщик дал мне такую ясную внутреннюю задачу, что, пронзая его насквозь взглядом, я убеждаюсь, что и Сергей попадает под мой гипноз. На сцене я не даю ни на секунду ему расслабиться. А стилем он владеет превосходно!» Да и фактура была у Радченко благодатная. Не зря легендарная домработница Плисецкой и Щедрина Катя говорила, что из всего балета ей только Тореро и нравится: «Сергей кудрявый, высокий, чего еще нужно? Он лучше всех танцует». Мы смеемся вместе, как будто возвращаясь в то время, – звездное, несомненно, самое звездное для Сергея Радченко.

Когда мы с Родионом Щедриным обсуждали фильм «Фантазия», он сказал, что, на его взгляд, источником вдохновения для хореографа Валентина Елизарьева была не только музыка Чайковского: «Я думаю, и Майя Михайловна, потому что она была человек очень… ну, я не скажу “эротический”, но она все-таки… женщина. Кипело, я могу сказать. Всегда это было прекрасно. В ней было сто процентов женщины. Не девяносто девять, а сто. Это исключение в мировой физиологической практике. Так что я думаю, и это его побудило на такое». Когда я рассказала об этом Елизарьву, он улыбнулся и согласился, что «женская магия» в Майе Михайловне, безусловно, была. И чувствовали ее, конечно, многие. А может быть, и все, добавляю от себя. «Плисецкая – полюс магии», – писал Андрей Вознесенский. Но когда об этом спрашивали саму Майю Михайловну, она пожимала плечами: «Разве я должна об этом говорить? Об этом должны говорить другие. Есть магическое или нет? Я не знаю. Это всегда видно со стороны». И я спрашивала, спрашивала, спрашивала – была магия? В чем она? Можно ли ее описать, рассказать о ней, чтобы вот, например, я – женщина, видевшая ее на сцене только один раз, к тому же тогда, когда пик ее балетной формы миновал, – поняла? Наивная. Нет, конечно: магию объяснить нельзя – она либо есть, либо нет. Да, объяснить нельзя, но почувствовать – можно! Я расспрашивала людей, которые чувствовали.

Виталий Бреусенко вместе с другими лауреатами Международного конкурса артистов балета «Майя» (о нем речь впереди) выступал с Плисецкой в концертах, гастролировал в Японии и других странах. Когда он рассказывает о Майе Михайловне, я слышу в его голосе восхищение.

– Вы знаете, – говорю, – у меня такое чувство, что все артисты-мужчины, которые с ней танцевали, были в нее влюблены. Независимо от возраста.

– Даже не сомневаюсь. Ей уже было за семьдесят, когда мы с ней выходили на сцену… Не могу сказать, что я был в нее влюблен, но она… она зажигала мужское, понимаете? Чувствуешь себя сразу мужиком… глаза горят. Это в ней было. Даже не сомневаюсь, что те, кто с ней танцевал, были в какой-то степени в нее влюблены. А может быть, и действительно, по-настоящему. Это давало еще больше искренности на сцене, в дуэтах. Какие дуэты у нее по всем балетам – это же загляденье, это вообще эталон того, как должны сочетаться мужчина и женщина на сцене, партнер и партнерша. Это просто принцесса, королевна, она заходила – и все мужики сразу подтягивались.

Скольких таких молодых восхищенных мальчиков Майя превратила в настоящих мужчин! Людмила Семеняка говорит: «Она этих партнеров молодых до себя поднимала, они стали все артистами, эти молодые парни. Может быть, если бы в их жизни не было бы Плисецкой, у них была бы другая судьба. Она – человек, который сама судьбу творила, она и другим судьбу сотворила. Она горячий человек».

Виктор Барыкин, много с Плисецкой танцевавший, признается: «Танцевать с ней было фантастически: когда она смотрела на тебя на сцене, у тебя внутри все закипало, несмотря на разницу в возрасте и положении. Фантастическая энергетика: что хотела, то и делала с партнером… Ее спина, ее шея эта… Я был по-хорошему влюблен. Это часть моей жизни».

Премьер марсельского балета Ролана Пети Дени Ганьо признавался, что выходить с Плисецкой на сцену (они танцевали в балете Сержа Лифаря «Федра») было всегда боязно: «Ей уже за пятьдесят. Мне почти вдвое меньше. Она – великая балерина, сильная, красивая женщина. Я для нее – мальчишка. Но мой трепет отступал перед ее спокойствием: ее беззаботная легкость передавалась партнеру. Случалось, она забывала хореографический текст и начинала импровизировать. Мне оставалось только следовать за ней, и это было так увлекательно! Она все понимала и все чувствовала без слов. Да и слов общих у нас не было: Майя не говорила ни на французском, ни на английском. Изъяснялись глазами, жестами. Перед выходом на сцену она награждала меня игривым шлепком, на удачу – вместо нашего merde или вашего “ни пуха”. А после спектакля дарила черную икру. Я никогда не видел Плисецкую в плохом настроении. Всегда кокетливая, изящная, в ней было очень много французского».

Борис Ефимов, который был партнером Плисецкой в ее последнем балете «Дама с собачкой» (эта история еще впереди), вспоминал, как побаивался Майи вначале:

– Года через три после моего поступления в Большой я получил партию кавалера на балу в «Анне Карениной» – там их четверо, каждый делает с Анной обводку. На спектакле мое волнение переросло в страх, меня колотило, ничего с собой поделать не мог. Подхожу к Майе Михайловне, подаю руку – передо мной ее глаза, эти ресницы, свет рампы слепит, и я не могу сдвинуться с места. Делаю шаг – Майя Михайловна сходит с пуанта. Вскакивает на пальцы, я снова пытаюсь шагнуть, она опять падает на целую стопу. И больше мы с места не тронулись, так и простояли всю обводку. В антракте меня вызвали к завтруппой, он сказал мне все, что надо, и, как щенка за шкирку, повел на сцену. А там Майя Михайловна. Увидела нас и на колени кинулась, по полу ползает. Говорит ему: «Петя, где-то тут в полу дырка, я в нее попала, сдвинуться не могла. Он не виноват». Но никакой ямы, я уверен, там не было. Позже она сказала мне выучить «Гибель розы»: в Большом театре должен был быть концерт и сразу – гастроли в Швеции. Я взял напрокат проектор «Украина», бобины с пленкой, днем и ночью крутил их дома, запоминал, вслушивался в музыку. Через неделю концерт – а она молчит. Ну и я не подхожу к ней, не спрашиваю ничего – как можно? Это же Плисецкая, понимаете? Я и надеяться перестал, у нее было еще два партнера – из Новосибирска и Киева. И вдруг подходит сама: «Ну что, давай попробуем, что ли?» У нас было всего две-три репетиции, а номер двенадцать минут идет, все в рапиде, поддержки медленные, должны идти без швов. И вроде я себя уверенно чувствовал, и она говорила: «Не волнуйся, все в порядке». Но это же не от тебя зависит, волнение-то. Очень хорошо помню, как на концерте луч света на нас упал. Кладу руки ей на талию, и ее хитон начинает ходить ходуном – это мои руки трясутся. И ничего не могу с собой поделать: приседаю, поднимаю ее, а у меня в теле колотун. А она потом ни слова упрека.