– Технических, да. Но она была очень органична. У нее внутренний ритм какой-то есть, она хваткая внутри. Несмотря на то что многие партии очень внешние, она содержательная.
Родион Щедрин подтверждает: Майя Михайловна была довольна сотрудничеством с Елизарьевым: «Он и человечески очень отличается от этого, грубо не хочу сказать, стада балетмейстеров, которые по своей натуре, как правило, хамоватые люди. А он очень мягкий. Но убеждает своими художественными взглядами и предложениями. Вот Майя Михайловна говорила: “Мне с ним очень легко это было сделать, потому что я увидела итог”. И очень хвалила. Она говорила: “Знаешь, так легко было работать. Причем мы это не репетировали, просто он это показывал, он умеет замечательно показывать”. Мне кажется, замечательно хореография Елизарьева подошла к Майиной индивидуальности. Пластично очень, музыкально очень. И как бывает – вдруг произошло чудо и родился шедевр».
«Фантазия» – действительно любимое кинодетище Плисецкой, как «Кармен-сюита» была ее любимым балетным детищем: и в том и в другом случае это были ее идеи, это она нашла тех, кто их воплотил: Альберто Алонсо с балетом, Анатолия Эфроса и Валентина Елизарьева с фильмом. И партнера для хореографических сцен тоже нашла сама – Анатолия Бердышева из Новосибирска. Когда Щедрин его вспоминает, посмеивается: «Очень скромный, тихий просто на редкость». И рассказывает, что вечно была проблема купить билеты на самолет из Москвы в Новосибирск: «Толя Бердышев такой здоровый красивый парень был, а как ребенок. Он мне звонит, говорит: “Родион Константинович, я не могу улететь в Новосибирск, помогите с билетом”. Я поехал, тогда были на Ленинградском шоссе кассы “Аэрофлота”, подошел с ним к какой-то кассирше: это партнер Плисецкой, дайте ему билет. “Да, он партнер?” Я ему: какой ты дурень, подошел бы к кассе: “Я партнер Плисецкой”, чтобы они твою морду красивую видели».
Если билетершам в кассах «Аэрофлота» было достаточно «красивой морды» Анатолия Бердышева и пароля «я партнер Плисецкой», телезрители лица почти и не увидели, несмотря на крупные планы. «Фильм “Фантазия”, конечно же, многих шокировал, – вспоминала Наталья Крымова. – А по существу, два больших художника, актриса и режиссер, спокойно (я бы сказала, весело) пошли наперекор традициям “корсетного”, ханжески-благопристойного прочтения тургеневского текста, найдя свою высоту и чистоту в тех человеческих отношениях, где “ночь” и “день” неотделимы, как душа и тело. Сложно сказать, что играет Плисецкая в танцевальных сценах, где салонный диалог смолкает и уступает место музыке и пластике, – то ли душа женщины вырвалась из плена всех условностей, то ли, сбросив одежды, к свободе рванулось ее тело, отдает ли она себя мужчине, или, наоборот, жадно захватывает его себе в собственность. И то, и другое, и третье – все вместе. Некоторые критики восхищались: как замечательно Плисецкая изобразила “обольстительницу”, которую написал Тургенев! Но сыграла нечто большее, не вмещающееся в одно слово, а свободный (виртуозно точный) монтаж кадров (природы, интерьерных сцен, балета) намекнул на существование той сферы, где стираются границы между жанрами и видами искусства, и где в ХХ веке возникает подлинная новизна».
Новое, новое – Плисецкая всегда к нему стремилась. А когда никто ей этого нового не предлагал, она буквально заставляла других его для нее создавать. Так было и с Алонсо, так произошло с Эфросом и Елизарьевым: всем Майя Михайловна сделала такое предложение, от которого ни один настоящий художник не откажется. Родион Щедрин рассказывал, что, когда он убеждал Анатолия Эфроса взяться за фильм, говорил: «Вы же художник, разве вам не хотелось бы сыграть на скрипке Страдивари?» Кто откажется?
Когда фильм вышел на экраны, разразился грандиозный скандал. Это в наше время скандал – двигатель продаж и почти мерило успеха, а в советские 1970-е скандал мог стать поводом для репрессий. К счастью, уже не в сталинском смысле, но способен был сильно осложнить жизнь художнику и закрыть будущие проекты.
«Ой, что вы, что вы», – говорит Щедрин про тот скандал: сейчас посмеиваясь, а тогда им с Маюшей (как он ласково ее называл) было не до смеха. В то время руководил Гостелерадио Сергей Георгиевич Лапин, «очень интересный», по словам Родиона Константиновича, человек, гордившийся своей коллекцией первых изданий поэтов Серебряного века: «Был я у него дома, могу на Библии клясться. Низкие потолки, дом в конце Кутузовского, и эти книжки, которые он показывал: “Вот это Мандельштам, издание девятнадцатого года, а это Гумилев и Саша Черный». Лапина нужно было убедить. Фильм снимало телевизионное объединение «Экран», и если ищут спонсоров, то тогда деньги могло дать только Гостелерадио, а траты предстояли немалые – нужно было сделать декорации, оплатить работу съемочной группы и всех артистов, оплатить запись музыки, которую исполнял оркестр Большого театра. Главным «нажимателем» был Щедрин, и Лапина он, конечно, уговорил: «Понимаете, его можно было уговорить». Но, видимо, со съемочной площадки просочились слухи о том, что хореография… как бы это помягче сказать… не слишком советская, что ли. Ну, и от Майи Михайловны после «Кармен-сюиты» всего можно было ожидать. Лапин попросил Плисецкую, чтобы она сделала вступительное слово к фильму. И она его сделала: «Оправдательное как бы, – объясняет Щедрин. – Вот мне пришлось с “Лолитой” тоже давать… Свора собак пошла в этом направлении. Майя Михайловна еще советовалась – в каком платье лучше. Она сказала в своем вступлении, что каждый может судить по-разному, но что как солнце, как море нравится всем – это музыка Чайковского. И пошел этот фильм, который вызвал огромный скандал. И Лапина закидали письмами. Майя Михайловна цитировала потом. Там были такие письма: “Как не стыдно! Ведь у телевизора были дети!” Сейчас я вижу, как с микрофоном вытанцовывают, а кто у телевизоров сидит? А советские люди… Возмущались про эту сцену последнюю. Она была рискованной, когда героиня, так сказать, насилует его на себе. Тогда это была бомба. Прорыв. Революция. Сексуальная революция была. Хорошо, что Лапин усидел».
Плисецкая, для которой после «Кармен-сюиты» это была уже вторая сексуальная революция, говорила, что лично ей фильм очень нравится. «Но многие зрители поначалу его не приняли. Не все согласились с тем, что в иные моменты взаимоотношения героев можно было передать только в пластике, которая добавляла то, что нельзя было выразить словом». Родион Щедрин сказал, что Лапин, которого забросали негативными откликами на этот фильм, даже выпустил брошюру с отзывами – чтобы доказать вышестоящему начальству: положительные отзывы тоже есть. «Проявите настырность, – напутствовал меня Щедрин в Мюнхене, – найдите эти отзывы». Я, конечно, проявила и нашла, хотя это было непросто: библиотеки и архивы отвечали стандартно – у нас ничего такого нет. Это если отвечали. И только в Российской государственной библиотеке искусств отзывы на фильм нашли. Чтение их – отдельное удовольствие и хороший ключ к пониманию настроения эпохи. Настроение в основном пуританское. А тут Елизарьев ставит эротическую, по сути, хореографию, а Плисецкая и Бердышев ее откровенно и – ужас, ужас! – с удовольствием танцуют.
В марте 1976 года Главная редакция музыкальных программ Гостелерадио СССР получила 40 213 писем телезрителей. Больше всего – о впечатлениях от фильма «Фантазия». Редакторы, готовившие подборку, сочли, что треть из них – восторженные, треть содержат «наряду с признанием ряда удач и замечания, в остальных письмах – полное отрицание всего в фильме». Сама Плисецкая говорила об этом: «На телевидение пришло 2000 гневных писем – это порнография! Когда я вижу сейчас голых, таких, сяких, на сцене, я радуюсь и потираю руки: вот вам, ешьте! Нам-то ничего не разрешали! Ведь получалось, что коммунисты в шубах делали своих детей». Ну, не совсем, конечно, в шубах, и все же… Соломон Волков в книге «Большой театр. Культура и политика. Новая история» писал о временах и нравах: «Как известно, Сталин не терпел сексуальных сцен в литературе, театре и кино. В частной жизни и в общении с соратниками по партии он мог быть весьма грубым, но его вкусы были ханжескими. Он считал, что изображение секса в искусстве – это порнография, идущая с Запада и посягающая на духовные традиции русской культуры». Если судить по письмам, в 1976 году вкусы советских телезрителей оставались во многом сталинскими:
