Советская реальность была такой, что даже если ты приносил существенный доход в государственную казну (а артисты Большого приносили), для себя у государства все время нужно было что-то просить. Вот, например, 19 июня 1973 года группа солистов Большого театра обратилась в Совет министров СССР с просьбой выделить дачные участки десяти ведущим работникам театра, среди которых Майя Плисецкая, Александр Огнивцев, Екатерина Максимова, Владимир Васильев, Александр Ведерников и другие знаменитости – народные артисты СССР и РСФСР, лауреаты государственных премий.

– А ведь государство на Плисецкой зарабатывало, – говорю Борису Акимову.

– Конечно. Например, спектакль с ее участием стоит столько, но она должна привезти в Госконцерт и передать всю сумму, а там ей выделяют какие-то деньги, один процент. У нее, конечно, осталась обида от недооценки ее цены настоящей – профессиональной и человеческой. Все-таки она понимала свое значение. Давайте так говорить: в любую страну мира приедете, и люди театра и искусства, если затрагивается тема балета, знают два имени: Уланова и Плисецкая.

Как перевезти и передать Госконцерту заработанные на гастролях деньги – отдельная история. Вариантов, как рассказывал мне народный артист СССР, художественный руководитель Большого театра Беларуси Валентин Елизарьев, было несколько. Он ведь сам часто вывозил свою труппу на зарубежные гастроли и с денежным вопросом сталкивался постоянно. Чаще всего полученные наличными от импресарио деньги (банковские переводы в Советский Союз тогда практически не работали) сдавали в бухгалтерию советского посольства. А там выдавали суточные – небольшой процент от заработанного. С одной стороны, это выглядит как грабеж, но с другой… Школы, в которых растили и учили будущих танцовщиков, были бесплатными (Елизарьев рассказывал, что в его время детям бесплатно выдавали одежду и даже нижнее белье). «Балет был на полном содержании государства, – говорила Плисецкая. – На Западе помогали балету выжить богатеи. Баланчина, например, содержал Форд. Государство не давало ни копейки. Вообще американскому балету никто не помогал, кроме спонсоров. Нам государство давало все, но за это оно и обязывало». И сдавать деньги, заработанные на гастролях, в том числе. Причем сдавать деньги в посольство получалось не всегда, и довольно часто гастролеры везли заработанные доллары, франки, лиры и марки домой наличными. Сильно при этом рисковали: существовали ограничения на сумму, которую беспошлинно может ввезти в страну один человек. Таможня всегда могла поинтересоваться происхождением большой суммы и не узнать звезду в лицо. Елизарьев признавался, что приходилось распределять деньги между несколькими артистами, и каждый из них рисковал. Однажды, перевозя крупную сумму денег, Плисецкая их… потеряла. Вернее, «потерял» ничего не знавший о деньгах Сергей Радченко.

– Я представляю, какой ужас вы испытали, когда узнали, что везли деньги, – говорю ему.

– Да, но я совершенно спокойно перевез их через границу, не зная ничего.

– Именно потому, что не знали. Иначе вас била бы нервная дрожь. Потому что в то время это было преступлением.

– Конечно. Майя снялась в интервью каком-то. И очень много франков было, вот такая пачка. Она везла их отдать в Министерство культуры. Если бы эти деньги действительно были потеряны… Она приехала утром, сказала: «Сергей, ты знаешь, что произошло?» Я говорю: что? «Я потеряла деньги». Я говорю: какие деньги? «То, что во Франции заработала». Я говорю: большая сумма? «Большая». Спрашиваю: а куда ты могла их положить? Она говорит: «Не помню, куда могла их положить. Ты привез мои вещи?» Да, говорю, привез. У нее много вещей было. Я смотрю вещи, потом смотрю – коробочка. Открываю коробочку, а там французский «Камю» (коньяк. – И. П.). Поднимаю бутылку, а там пачка франков лежит. Я ей звоню: Майя, я нашел деньги! – Смеется. – Они выдохнули со Щедриным.

– Она была рассеянная?

– Рассеянная – в обычной, бытовой жизни.

И рассказывает, как забыла Майя Михайловна золотое колье в кабинке модельера в немецком Висбадене. Так мэр города, провожавший балерину и ее артистов, и поезд задержал, и машину к модельеру отправил – колье нашли и вернули владелице. Или история с потерянным кольцом: пришла утром в класс расстроенная, оказалось, что потеряла на даче бриллиантовое кольцо.

– Я говорю: ведь никто не мог прийти, вот так взять кольцо и уйти, – рассказывает Радченко. – Мне в голову пришла мысль: Майя, скажи, пожалуйста, ты ведь снотворные пьешь, а в чем они у тебя лежат? «В коробочке». Я говорю: а не могла ты положить кольцо в коробочку, когда начинала засыпать? «Нет, вряд ли». Я говорю: а давай туда поедет Азарик посмотрит. Азарик едет туда, причем она коробочку выбросила в ведро. Он находит в этом ведре коробочку, а в коробочке лежит кольцо. А кольцо было пять и три карата. Бриллиантовое. И с тех пор она меня все время спрашивала, если что-нибудь теряла: «Как ты думаешь, где это может быть?»

Но однажды пропажу пришлось искать не Сергею Радченко, а Николаю Фадеечеву. И что это была за пропажа!

– Как-то мы, возвращаясь с гастролей в Италии, потеряли десять миллионов лир, которые везли сдавать в Госконцерт в коробке из-под кинокамеры, – рассказывал Фадеечев. – Эти миллионы мы потеряли между многочисленным багажом. Паника была колоссальная. Но потом, вспомнив, как выглядела несчастная коробка, все же отыскали ее. Госконцерт свои денежки получил.

Была ли эта сдача денег унизительной? Наверняка. Но зато благодаря им Плисецкая знала себе цену – в самом прямом смысле тоже. Могла ли она это изменить и не отдавать свои гонорары государству? Конечно. Правда, для этого ей нужно было стать «невозвращенкой». «Мне действительно очень часто, можно даже сказать – всегда предлагали остаться на Западе. И не просто на выгодных условиях, а на потрясающих! – рассказывала она Урмасу Отту. – Я могла бы ставить фильмы и спектакли, иметь свой театр. Но мне всегда хотелось танцевать на сцене Большого театра. И потом, было такое чувство… неудобно, как это так – остаться? Совесть не позволяла. Стыдно! Думаю, что это и были главные причины – желание танцевать в Большом и стыд. Хотя я понимала, что могла бы на Западе очень много сделать. Во много раз больше, чем здесь. В Большом театре я тратила время, силы и нервы на войну. А будь у меня больше самостоятельности, вся моя энергия уходила бы только на искусство».

Вопрос «почему Плисецкая не осталась?» – один из самых интересных, ведь возможностей действительно было много. Одна из главных причин – конечно, Родион Щедрин, который практически всегда оставался в Москве «заложником». И тогда главной статьей семейных расходов становились счета за международные телефонные разговоры. Другая – «свой» зритель.

– Действительно, уникальная балерина, почему она не осталась? – рассуждает Валерий Лагунов. – Как ее тут принимали… Ее, правда, по всем миру принимали одинаково. Но она говорит, что «меня здесь всегда ждали, я не могла подвести своего зрителя». Так и есть. Я помню ее в спектаклях. В «Дон Кихоте», когда публика в партере вставала после вариации, орала «Бис!» Она так зажигала, такой уникальный темперамент, отдача в зрительный зал.

При этом тех, кто остался на Западе – Наталию Макарову, Рудольфа Нуриева, Михаила Барышникова, Александра Годунова, – Плисецкая никогда не осуждала. «В то время, когда их осуждали все и положено было осуждать, я встречалась с ними, – вспоминала годы спустя. – Делала то, чего нельзя было делать. Я встречалась с Нуриевым, когда он прожил только год или полтора на Западе. Это было начало 1960-х годов, я только что стала выездной, и встречи эти были страшно опасны!» Но Плисецкая не ведала страха. Только однажды, в 1978 году, узнав, что Александр Годунов собирается во время очередных гастролей остаться в США, попросила, чтобы он этого не делал именно сейчас. Только-только вышел на экраны фильм-балет «Кармен-сюита», в котором Годунов исполнял роль Хозе. Если он останется – фильм тут же положат на полку, и зритель его не увидит. Тогда Годунов к Плисецкой прислушался и остался в США в следующем, 1979, году.