В 1962 году балетная труппа Большого театра вновь поехала на гастроли в США: Сол Юрок был неутомим и убедителен. Перед поездкой Галина Уланова, Леонид Лавровский, Майя Плисецкая, Нина Тимофеева, Марина Кондратьева, Екатерина Максимова, Николай Фадеечев, Нина Сорокина, Михаил Лавровский и другие выступили с заявлением: «Мы рады вновь встретиться с американским народом, который умеет ценить настоящее искусство и которому мы везем лучшие пожелания советского народа. С нетерпением ждем мы дружеских встреч с коллегами по искусству, с простыми людьми Америки, надеясь, что наши концерты и наши встречи помогут им лучше понять душу советского народа, его музыку и танцы». Это было именно то, от чего предостерегали американские критики: пропаганда советского искусства (и, по возможности, его превосходства) в США. Каждый выезжавший за рубеж артист был бойцом идеологического фронта.
Гастроли триумфально открылись «Лебединым озером»: Майя Плисецкая 22 раза (по другой версии – 29 раз) выходила на поклоны. Американская пресса оказалась куда более щедрой на похвалы, чем во время первых гастролей, и писала о «новой королеве русского балета».
Дальше – больше: никто не сдерживал восторгов. В 1963 году, когда Плисецкая наконец-то доехала до Великобритании (о которой, как мы помним из предыдущей главы, отзывалась не лучшим образом), газета «Таймс» писала о ее Китри в «Дон Кихоте»: «Здесь мы увидели упоение танцем, заразительное веселье и радость… Ее открытая улыбка говорила не столько о чувственности кокетки, сколько о свежести раскрывшегося навстречу солнцу цветка. Ее бравурность била через край, но в ней артистка передавала столько теплоты, столько простодушной радости, что мы сразу поняли – ее сердце такое же большое, как сердце Китри».
В том же 1963 году прошли длительные гастроли Большого балета в США и Канаде. «И в каждом из двенадцати городов зрители с восторгом встречали прима-балерину Майю Плисецкую, признанную сегодня лучшей балериной мира. Проникновенное исполнение Плисецкой “Умирающего лебедя” Сен-Санса так глубоко волновало зрителей, что ей неизменно приходилось бисировать этот танец (однажды, после усиленных настояний зала, даже три раза)», – писала Наталья Рославлева, автор первой биографии балерины, в журнале «Музыкальная жизнь». Асаф Мессерер тоже рассказывал о триумфе племянницы: «Она была в центре внимания публики, неизменно вызывая одобрение, шумный восторг. Волнообразные движения руки в “Лебедином озере” или “Умирающем лебеде” вызывали такие аплодисменты, крик, свист, скандирование имени исполнительницы, что ни оркестр, ни участники спектакля долго не могли перейти к следующему номеру. В “Баядерке”, в “Класс-концерте”, да в чем бы ни выступала Плисецкая, она была тем магнитом, который притягивал зрителей. Они шли “на Плисецкую” и отдавали должное всем, ибо все, или почти все, работали как следует, понимая всю меру ответственности этих гастролей».
Юрок не прогадал. Майя говорила о нем Валерию Лагунову: «Соломон Юрок – деловой человек, хорошо понимающий, на ком можно заработать деньги. Он прекрасно отличал хорошее от плохого. Почти всегда сам называл и просил понравившихся ему артистов у наших властей. Не всегда, правда, ему шли навстречу. Ко мне он относился превосходно. Мне запомнилась его фраза: “Мне нужны кассовые артисты, а если публика не идет, то ее уже ничем не привлечешь”».
А еще Лагунов вспоминал, что как-то в коридорах Большого после ставших уже «очередными» гастролей в Париже к Плисецкой подошла балерина Марина Семенова (народная артистка СССР и Герой Социалистического Труда) и спросила: «Майя, ты действительно три раза там бисировала?» Действительно.
– Ей, наверное, это было не слишком приятно, – предполагаю я.
– Ну, конечно. Ревность, – объясняет Лагунов. – Потому что Семенова такого же уровня балерина – значительная и прекрасная. Уланова мельче, это жанровость. А Плисецкая и Семенова – это действительно суперзвезды.
– В артистической среде ревность – обычное дело?
– Да. Я, например, к таланту не ревную. Я хорошо знаю, что могу. Майя тоже хорошо знала. У нее, конечно, уровень фантастический. И она всегда поддерживала таланты, просто умница.
Чем чаще выезжала на зарубежные гастроли Плисецкая, тем свободнее себя чувствовала. Самые знаменитые (и самые, пожалуй, красивые) ее фотографии сделал американский фотограф, потомок российских евреев Ричард Аведон. Вот как об этом рассказывала Майя: «Аведон пригласил меня в свою студию, когда мы приезжали в Америку в первый раз, в 1959 году. Тогда в журнале “Вог” была моя фотография в мехах (эти меха мне дали на время съемки, а потом забрали, а потом забрали! Вечно все придумывают!). А потом, когда я была в третий раз в Нью-Йорке, в 1966 году, Аведон меня пригласил в свою студию и сделал много-много фотографий. Там были не только портреты, но и сценические снимки. Он сделал Одиллию в черном, он сделал “Ромео и Джульетту”. Я пришла с костюмами. Он стоял с аппаратом, тогда в моду только входили зонты для света, бегали мальчики-помощники. Включена была музыка, он говорил: “Танцуйте!” И я танцевала Лебедя, а он – снимал. Почти как кино. И когда кончалась пленка, тут же в руках у Аведона был аппарат, без секундной паузы. Это была съемка для журнала “Америка”. В то время журнал был большого формата, и там было опубликовано несколько моих снимков. И в рост, и портреты. Специально принесли из какого-то модного дома костюмы, огромные клипсы. Я снималась в четырех или пяти вариантах. Всего получилось 90 снимков».
В ноябре 1968 года Плисецкая рассказывала журналу «Советская музыка», что во время американских гастролей посмотрела балет «Блудный сын» Джорджа Баланчина, «Озорные частушки» на музыку Родиона Щедрина, мюзиклы «Скрипач на крыше» и «Хелло, Долли!», фильм «Выпускник», режиссер которого Майк Никлс пригласил их с Николаем Фадеечевым к себе домой. Встречалась в Голливуде с Грегори Пеком, Кирком Дугласом и Милицей Корьюс, исполнительницей главной роли в фильме «Большой вальс». «Однако наиболее приятной и интересной для меня была встреча с Игорем Федоровичем Стравинским. Несмотря на болезнь и груз лет, композитор пожелал увидеться со мной и был очень гостеприимен и внимателен», – рассказывала Майя. В США она жила жизнью настоящей звезды.
Хелен Атлас, которая на нескольких американских гастролях была переводчицей у Плисецкой, вспоминала: «Мы почти поссорились в Бостоне, когда в обувном магазине легкомысленная Майя с конским хвостом на голове набросилась на меня за то, что я рассказала продавцу, знающему, что в городе гастролирует Большой театр, кто она. “Никогда не смей говорить, кто я!” – предупредила она меня по-русски. “Это такое облегчение и так освежает, когда тебя не узнают. В Москве я не могу пойти по магазинам, потому что, как только я выхожу на улицу, меня осаждают незнакомцы, которые чего-то от меня хотят”. Она никогда не выходит в Москве без машины и водителя, чтобы избежать узнавания и толп, которые ее физически пугают. Однажды в Чикаго нам пришлось убегать из театра через окно, потому что желающих получить ее автограф было так много, что, когда мы выходили через сценическую дверь, толпа ринулась к ней. Она спряталась за моей спиной и втянула нас обратно в театр. Она часто просит, чтобы ее номера ставили в программе перед или сразу после антракта, чтобы она могла покинуть театр до конца представления, – просьба, которую местные менеджеры, считающие, что звезда должна закрывать программу, не приветствуют и не понимают».
Александр Фирер вспоминает о коротком разговоре с Плисецкой перед поездкой на зарубежный гала-концерт:
– Я ей говорю: Майя Михайловна, а кто там еще? Она говорит: «А я не знаю, я никого не боюсь». И потом я читал в газете «Ле Монд», там по порядку все описывалось: станцевала эта – шикарно, эта и эта. А Майя Михайловна танцевала последней, «Розу» («Гибель Розы» в постановке Ролана Пети. – И. П.). И в газете пишут: «А потом появилась Плисецкая, и все были забыты».
О том же самом – грандиозном успехе, который ни одна советская балерина до нее не знала (даже легендарная Уланова), рассказывал мне и Валерий Лагунов:
