– Она резкая была, резкая. Прямо в глаза могла сказать.

– Невзирая на ранги?

– Невзирая.

– Это ведь сильно осложняло ей жизнь?

– Конечно. Она была очень резкая в каких-то высказываниях. Поэтому, конечно, были люди, с которыми она была несовместима. Абсолютно.

Разговаривала Плисецкая, вспоминает Александр Фирер, «кратко, точно и афористично». Знаменитый композитор Александра Пахмутова, говоря о балерине, вспоминала, что та была «естественной и простой», на сцене и в жизни ненавидела ханжество и мещанство и говорила «образно и точно, обнажая суть вещей и понятий»: «За ней надо записывать. Зачастую ее высказывания – блистательные афоризмы. Она всегда говорит то, что думает. Не было начальника, которому бы она не говорила правду в глаза, нередко на самых высоких нотах, и не было уборщицы, в разговоре с которой она когда-нибудь повысила бы голос». И это всегда запоминалось. И фразы ее становились крылатыми.

– Мне она всегда говорила, когда я тарахтел: «Говори медленней, продавай себя дороже», – посмеивается Фирер. – Ее ответы порой ошеломляли. Как Майя Михайловна про англичан говорила. Не могу это повторить, но, – смеется, – она их не любила. Если вы хотели знать, кто такие англичане, надо было спросить у нее. Майя Михайловна говорила: «Знаешь, я делаю только шаг куда-то, и уже все неправильно сказала». Вот в этом и есть, знаете, такая ее ошеломляющая естественность. Она не думала, как угодить, как польстить.

С англичанами (в смысле – с британцами) у Плисецкой действительно как-то не очень сложилось, в отличие от французов, американцев, испанцев и особенно японцев, которые ее боготворили. И вряд ли тень Улановой, ставшей мировой суперзвездой именно после гастролей в Великобритании в 1956 году, тому причиной. Но если Плисецкая англичан недолюбливала, то они (хотя, конечно, не все) платили ей тем же. Журналист и писатель Джордж Файфер в ноябре 1971 года в журнале «Данс Ньюс» опубликовал большую статью «Плисецкая. Портрет: индивидуалистична и темпераментна», в которой рассказал не только о ее танце, но и о знаменитом характере: «Она обладает строгим вкусом и независимыми суждениями, лично и (насколько сие возможно в России) профессионально она исключительная индивидуалистка и темпераментная личность, сотканная из инстинктов, настроений, неукротимая в восторге и раздражительности, вся проникнутая уникальной, подчас поражающей искренностью. Она упряма, тщеславна, непостоянна и своевольна, но не сделает и не скажет абсолютно ничего ради того, чтобы привлечь внимание или польстить; во все времена она остается самой собой и в ней отсутствуют даже попытки позировать или впечатлять. Она – высокоинтеллигентная, исключительно творческая и энергичная женщина, которая достигла бы чего-то замечательного, даже родившись хромой или с каким-нибудь иным изъяном, препятствующим танцам. Сверх всего она – женщина страстная во всех смыслах слова, что делает ее столь обворожительной в частной жизни и столь пылкой на сцене». И далее рассказывает, как во время их первой встречи Плисецкая «разразилась пылкой англофобской речью». Автор предполагает, что причина такой англофобии в том, что в Британии «Плисецкую хвалили меньше, чем в других странах, которые она любит». Действительная ли это причина «англофобии» балерины? Сейчас мы этого уже не узнаем, но статья британского журналиста только подтверждает другие слова Александра Фирера:

– Ей стоило сказать какую-нибудь фразу, просто про сыр даже, и это муссировалось годами.

– Как ее знаменитое «сижу, не жрамши»?

– Нет, сыр это другое. «Сижу, не жрамши», как Майя Михайловна мне говорила, сказала Галина Вишневская. Но никто не обратил внимания, и Майя Михайловна повторила. На это обратили внимание и ей приписали.

Немного отвлекаясь от плисецкого юмора и сарказма, скажу, что ела она с аппетитом, но мало. Сергей Радченко вспоминает:

– Вроде принесут все, она немножко поклюет… Вина вообще не пила. Если ей наливали, она вежливый была человек, один глоток сделает и все. Не переедала никогда. Хотя с удовольствием ела. Казалось, что она много съест. Нет, много не ела. Когда я с ней познакомился, я пришел в театр только, она была будь здоров!

– Кажется, что во второй половине жизни у нее форма была лучше, чем в первой.

– Да, в первой она была полненькая. Крупненькая. Кровь с молоком она была.

В одном из интервью, в котором, как это частенько бывало, вспомнили про «сижу не жрамши», Плисецкая воскликнула: «Я никогда не соблюдала диету! Это моя беда. Я всегда мучаюсь, страдаю. И только перед спектаклем я берусь за ум». В одном из писем Лиля Брик писала Эльзе Триоле: «Вчера получила новые пачки – и она, и Робик говорят, что восхитительные!» И через несколько абзацев письма, которое она писала несколько дней, так много было новостей: «Только что забежал Робик. Говорит, что Майя уже потолстела и еле втиснулась в новые пачки. Просто беда с ней!»

Но на самом деле это «кровь с молоком», про которые говорит Сергей Радченко, не только про тело. Нет, это гораздо шире – о любви к жизни.

– Майя Михайловна любила жизнь и источала жизнь, – говорит Александр Фирер и приводит, на его взгляд, доказательство: – Ее интересовало всегда все самое новое. Я не знаю ни одной балерины, которой так интересно современное, интересна новизна, к которой она так стремится. А Майя Михайловна стремится (обратили внимание? – снова в настоящем времени. – И. П.). Она мне рассказывала: был какой-то конкурс артистов балета, она член жюри. А рядом проходил конкурс современного танца. И Майя Михайловна еле отсиживала классический балет, она говорит: «Я быстро там голосовала, не оставалась ни на какие обсуждения и бежала смотреть конкурс современного танца». Потому что ее всегда очень интересовала молодежь – что они танцуют, что их интересует. Майя Михайловна мне говорила, что Ролан Пети ей как-то сказал: «Хочешь быть молодой, окружай себя молодыми».

Она прислушивалась к дружеским советам и ценила людей, которым могла доверять. Потому что – так уж сложилось – доверять могла немногим:

– Поэтому люди, которые были рядом с ней, работали во всех ее спектаклях, – поясняет Виктор Барыкин, один из ее «когорты». – Халтуры не терпела. Очень остро чувствовала фальшь. Она видела, когда человек врет, и в своем окружении не терпела врунов. Предателей презирала. Избавлялась от них.

Ближний круг Плисецкой был узок: «Люди не делятся на классы, расы, государственные системы. Люди делятся на плохих и хороших. Только так. Хорошие всегда исключение, подарок Неба», – любила говорить она.

– И была бескорыстна по отношению к друзьям, реально помогала, поддерживала, одаривала подарками, – вспоминает Александр Фирер. – Она всегда массу подарков привозила из-за границы.

Помните, я говорила, как она чемоданами возила из Японии игрушки детям белорусского хореографа Валентина Елизарьева?

– Она вообще любила делать подарки всегда в жизни, – улыбнулся Родион Щедрин, когда я рассказала ему эту историю. – Чего-то покупает, покупает – «а это я подарила».

Майя Михайловна, как сказали бы нынче, была шопоголиком: по магазинам ходила часами. Особенно по иностранным, конечно, и не только потому, что там выбор лучше (хотя и это, конечно, тоже), но еще и по той причине, что там она в большинстве случаев оставалась неузнанной и потому чувствовала себя свободнее. Виктор Барыкин рассказывал, что как-то три часа ждал Плисецкую у входа в обувной магазин: уже и концерт скоро, а она всё туфли примеряет. Но туфли, скажет вам любая балерина, это очень серьезная покупка: ноги-то у всех особенные, натруженные, не всякую обувь принимают. Балерина Оксана Карнович вспоминает, как была в одной гастрольной поездке с Плисецкой. Сначала Майя Михайловна удивила ее тем, что запомнила имя «девочки из кордебалета», а потом спросила как-то размер ноги и, узнав, что совпадает, велела примерить туфли очень известной французской марки. А когда оказалось, что туфли подошли – подарила. И ни Майя Михайловна, ни «девочка из кордебалета» в тот момент не могли представить, что годы спустя Оксана Карнович станет директором Музея-квартиры Майи Плисецкой на улице Тверской в Москве.