Разрушать было больше нечего, за исключением одной вещи. Я подняла руку к своему ожерелью, лаская подвеску в виде кельтского узла, прежде чем потянуться за шею, снять ее и протянуть Монро.

— Ты сбережешь это для меня? — Спросила я своим голосом, охрипшим от криков.

Его бровь нахмурилась, но он не потянулся за ним, плотно сжав губы.

— Ты собираешься сдаться?

Я прикусила губу, прежде чем покачать головой, находя в себе еще унцию жизнестойкости, за которую можно ухватиться. Он взял ожерелье на ладонь, затем сунул его в карман, и мои плечи опустились от облегчения.

Я повернулась лицом к озеру, опустившись на землю используя тренч Сэйнта, чтобы прикрыть свою задницу от влажного песка, со сладким удовлетворением, пробежавшим по мне, когда я испачкала его. Монро опустился рядом со мной, и я взглянула на него, невероятно благодарная за то, что он нашел меня здесь.

— Что ты делаешь? — Спросила я.

— Я останусь здесь, пока ты не будешь готова снова встретиться с этими придурками. Затем мы достанем твою форму, и ты покажешь им, из чего ты сделана, продержавшись в ней целый день, принцесса.

Я долго смотрела на него, пока мое сердце бешено колотилось у основания горла. Он был темным принцем, а не доблестным. Я знала, что в нем была злоба, которая временами почти соответствовала злобе Ночных Стражей. Но была в нем и доброта. И даже если он делал это просто ради собственной мести, я все равно была благодарна ему за это.

— Спасибо тебе, — выдохнула я.

Он пожал плечами, и я перевела взгляд на воду, пытаясь позволить спокойствию окружающего мира проникнуть в мою кожу. И по мере того, как шли минуты, моя боль притуплялась, а сердце превращалось в железо.

Я хотела уничтожить этих ублюдков больше, чем когда-либо чего-либо желала. Я хотела сделать это ради Джесс, ради отца, ради Монро. Но больше всего я хотела сделать это для себя.

Единственное, чего я боялась, — это того, как я буду выглядеть в конце этой битвы. Потому что как я могу уничтожить трех монстров, не став одной из них самой?

Даже Бетховен не смог поднять мне настроения. Или Моцарт, или Вивальди, или Стравинский, или Вагнер, или Чайковский, или даже гребаный Дебюсси.

Моя кожа была покрыта потом, а мышцы горели от усталости из-за того, что я так чертовски усердно работал на тренировке, пытаясь наверстать время, которое я пропустил во время своего ритуала, но это было бесполезно. Ни хрена хорошего.

Моя хватка усилилась на весе, который я держал, и с яростным ревом я запустил его через всю комнату, где он ударился о серые кирпичи и выбил из них кусок, прежде чем упасть и врезаться в пол внизу, подняв облако пыли.

Я развернулся и взбежал по лестнице обратно в главную комнату Храма, перепрыгивая через две ступеньки за раз, в то время как мой пульс стучал в ушах.

Я не спал. Я все равно почти ничего не делал, но прошлой ночью я не спал всю ночь, звоня Киану, пока лазил по гребаным стенам, не зная, где он, черт возьми, был. Где, черт возьми, она была.

Я даже не знал, который сейчас час, что было чертовски немыслимо. Мой ритуал был единственной вещью, которая поддерживала меня в здравом уме, и этим утром он взорвался прямо у меня под носом. И мне казалось, что… что… моя гребаная голова вот-вот взорвется.

Я пронесся через гостиную и поднялся по лестнице на балкон, пытаясь привести свои мысли в порядок. Часы на стене ждали меня, предлагая ответы, которые могли бы вернуть меня в нужное русло, если бы я просто…

Семь, тринадцать. Тринадцать гребаных минут восьмого. Что это, блядь, такое? Тринадцать минут и ничего не произошло. Это было время впустую, время, когда я должен был глубоко погрузиться в катарсическую часть своей тренировки, а не бродить по церкви, как гребаное привидение.

Я провел рукой по лицу, пытаясь успокоиться, но когда я посмотрел на свою ладонь, то обнаружил, что мои пальцы покрыты свежей кровью из моего гребаного носа, куда эта сука ударила меня.

Голоса становились все громче, эхо преследовало меня, заражало меня.

Теперь уже слишком поздно, ты проиграл сегодняшний бой.

Лучше позволить демонам взять инициативу в свои руки.

Лучше просто сдаться…

Я включил "Лебединое озеро" Чайковского достаточно громко, чтобы заглушить все остальное, пытаясь позволить ему успокоить меня, ища себя в этом покое, но находил лишь утешение только в темных частях композиции.

Я резко выдохнул и сорвал с себя одежду, прежде чем шагнуть прямо в душ в моей ванной комнате и включить его. Я повернул регулятор так, что ледяная вода обрушилась на мое тело, прижав ладони к плитке и уставившись вниз на воду, бурлящую у моих ног. Она была окрашена в красный цвет — кровью из моего носа, что только заставляло мой пульс биться сильнее.

Дрожь сотрясала мое тело, но дело было не в холоде. Это демон во мне жаждал вырваться на свободу. Эта ярость во мне нуждалась в выходе. Это было сочетание каждой ненавистной, мстительной, испорченной, запятнанной частички моей прогнившей души, требующей возмездия.

Я терял самообладание. Я чувствовал, что моя хватка ослабевает и приближается взрыв. И если я сломаюсь, никто не знает, что потребуется, чтобы обуздать меня.

В прошлый раз Киану и Блейку практически пришлось заковать меня в цепи, чтобы я не пролил кровь. И я говорю не о тех ранах, которые могут затянуться.

Но на этот раз Киан не со мной. Он был против меня. И все из-за гребаной девчонки. Девушка, которую мы решили разделить, чтобы с нами никогда не случилось ничего подобного, и все же…

«Чайковский» умер внезапной и жестокой смертью, но я не был одарен тишиной из динамиков. Нет. То, что обрушилось на меня, ударив по ушам и разрушив то немногое, что у меня еще оставалось, был — Eminem "My Name Is", он ревел в моей аудиосистеме так громко, что лопнула бы гребаная барабанная перепонка.

Дрожь пробежала по моему телу, и я даже не был уверен, как оказался вне душа, но он продолжал течь позади меня, вода стекала по сливу в пропасть вместе с последними хрупкими частицами моего самоконтроля.

Я пересек свою комнату, выхватив из шкафа пару спортивных штанов и натянул их, чуть не выбежав голым из ванной комнаты вниз по лестнице.

Киан ждал у подножия в шортах, которые оставляли его татуировки обнаженными, чтобы насмехаться надо мной, дьявол на его груди, казалось, идеально отражал мои собственные желания, поскольку он купался в страданиях других. Глаза Киана горели той жаждой, которая управляла им, когда он ждал, какое наказание заслужил этим последним нападением на мой рассудок, и я был более чем готов обрушить на него свое самое худшее.

— Твои спортивные штаны наизнанку, — насмехался он, в его глазах плясало ликование, и я опустил взгляд, готовый поправить его, за исключением того, что каким-то немыслимым образом он был прав.

В глазах у меня потемнело, когда он рявкнул смехом, и я почувствовал, что срываюсь, когда последние остатки моего контроля разлетелись вдребезги.

Если он хотел боли, то мог ее получить. Я бы устроил ему гребаный пир.

Я зарычал на него, спрыгивая с лестницы и врезаясь в его твердую грудь, прежде чем повалить его на пол.

Я бил и бил его, мой разум извивался и бушевал, как штормовое море, когда я поддался своей низменной натуре и повел себя как животное, которым я и был.

Киан лающе рассмеялся, как будто для него все это было какой-то гребаной игрой, и я заорал на него, прежде чем ударить кулаком прямо ему в лицо.

Я ударил его по губам, и он от неожиданности отшатнулся, его голова ударилась об пол, когда он сплюнул комок крови прямо на гребаный ковер, прежде чем мотнуть головой вперед в попытке сломать мой гребаный нос. Я избежал удара, дернувшись в сторону, но мгновение спустя костяшки его пальцев врезались мне в бок с силой гребаного поезда.