И это было наименьшим, чего заслуживала маленькая девочка Донована Риверса в качестве платы за то, что получила моя мама. Ее даже не смогли похоронить. Рядом не было никого, кто взял бы ее за руку, когда она умерла. Она была одна. Я даже не попрощался с ней должным образом, когда видел ее в последний раз. Я разговаривал по телефону с Сэйнтом и просто помахал ей рукой, когда она широко раскинула руки, чтобы обнять меня. Вот и все. Последнее объятие, которое могло быть у меня с мамой, и я отмахнулся от него ни за что. Потому что я принимал ее как должное. Я предполагал, что она всегда будет рядом со мной. Я имею в виду, конечно, все вроде как знают, что ты, вероятно, в конце концов переживешь своих родителей, но не тогда, когда я был так молод. Я думал, у нас было все оставшееся время в мире вместе.

Но я догадывался, что такова жизнь. В один момент ты бежишь вприпрыжку, думая, что все просто замечательно, а в следующий момент ты понимаешь, что получаешь удар ни с того ни с сего, и все, на что, как ты думал, ты мог положиться, просто исчезает. И что у тебя осталось? Ярость и негодование. Несправедливость и безнадежность. Ничто и все. Все это ушло, но здесь все еще так много всего. Просто все это больше не выглядит по-прежнему.

Моя челюсть сжалась, и мой взгляд остановился на девушке, чей отец был виноват во всех моих страданиях. Было ли для меня достаточно видеть, как ее унижают? Как, черт возьми, это было. Я едва коснулся поверхности.

— Чума, — рявкнул я, не подумав, и она вскинула голову, глядя на меня своими большими голубыми глазами, которые пытались проникнуть прямо в мою душу. Но я давным-давно продал свою душу дьяволу и догадался, что он просто ждал до сих пор, чтобы прийти и забрать ее. — Выбери кого-нибудь из толпы.

— Что? — Спросила она меня в замешательстве.

— Выбери кого-нибудь наугад. Сейчас.

Она слегка вздрогнула от моего тона, затем указала на Перл Девикерс.

Идеально.

— Ударь ее, — сказал я.

— Черт возьми, да, — прорычал Киан, когда у Перл отвисла челюсть.

— Что? — Спросила Татум, когда Перл попятилась.

— Что я сделала? — Спросила Перл, глядя на меня умоляющими глазами лани.

— Ничего, милая. По крайней мере, для меня. Но я думаю, ты разозлила Чуму, потому что она просто выбрала тебя.

Татум открыла рот, чтобы возразить, но я схватил ее за руку, сжав достаточно сильно, чтобы остался синяк, притянул ее к себе и зарычал ей в ухо так, чтобы слышала только она.

— Либо ты врежешь Перл Девикерс в ее самодовольную гребаную рожу, либо я лично выбью дерьмо из каждого парня в твоей маленькой отвратительной банде, начиная с того мудака, который пытался сбежать с тобой прошлой ночью. Наживка, не так ли?

Я оттолкнул Татум от себя, и она выглядела так, как я себе представлял, если бы я просто на нее помочился.

— Пять, — прорычал я. — Четыре, три, два…

— Извини, — выдохнула Татум, прежде чем, как профессионалка, ударить Перл кулаком прямо в лицо и сбила ее с ног, повалив в грязь.

Киан покатился со смеху, а глаза Сэйнта вспыхнули от возбуждения. Перл вскочила на ноги, на ее лице отразилась ярость, из носа хлынула кровь, с губ сорвался крик, когда она бросилась на Татум.

Прежде чем она успела приблизиться к нашей девочке, Киан встал между ними, практически рыча, когда посмотрел вниз на Перл.

— Ты слышала, чтобы кто-нибудь из нас говорил, что ты можешь поднять руку на нашу собственность? — Он требовательно спросил.

Перл, спотыкаясь, остановилась, пытаясь взять себя в руки, а Татум выглядела так, словно даже не понимала, что, черт возьми, происходит. Мое сердце колотилось от волнения. От того, что я обладал такой властью над ней и над остальной школой тоже. Это было опьяняюще, захватывающе, волнующе.

— Она ударила меня! — Перл взвизгнула.

— Да. И при этом она выглядела чертовски сексуально. Но это не значит, что ты можешь поднять на нее руку, — небрежно сказал Киан, используя свою массу, чтобы полностью заслонить обзор Перл от Татум.

— И это касается всех вас, придурки, — добавил я громким голосом. — Она наша девушка. Это означает, что любому, у кого есть какие-либо идеи о попытке причинить ей боль, лучше забыть о них. Любому, кто рассматривает возможность попытаться трахнуть ее, лучше поддерживать хорошие, здоровые отношения со своей правой рукой. Потому что никому из вас не разрешается даже разговаривать с ней, не говоря уже о том, чтобы прикасаться к ней, если вы не хотите отвечать перед нами.

— Она наша собственность, — мрачно добавил Сэйнт. — И я лично заберу свой фунт мяса с любого здесь, кто проявит неуважение к этому.

В толпе воцарилось тяжелое молчание, и Татум выглядела так, словно хотела, чтобы земля просто поглотила ее целиком. Но шансов на это было немного. Все до единого глаза окружающих студентов были устремлены на нее либо с ненавистью, либо с яростью, либо с завистью.

Я просто надеялся, что Татум не была слишком привязана к идее завести друзей здесь, в "Эверлейк Преп". Потому что, к сожалению для нее, я только что позаботился о том, чтобы этого никогда не случилось.

Я шагнул вперед и обнял ее за плечи, направляя в столовую Редвуд.

— Похоже, теперь остались только ты и мы, Золушка. Надеюсь, ты не слишком разочарована своими не такими уж очаровательными принцами, — сказал я, наклоняясь, чтобы прошептать ей на ухо. — Добро пожаловать в твою новую жизнь в аду.

Я направилась в столовую в сопровождении Ночных Стражей, когда Халявщица и Ударник открыли перед нами двери. Ударник бросил на меня взгляд, полный ужаса, прежде чем быстро склонил голову, и у меня внутри все сжалось, когда я опустила глаза к своим ногам.

Однажды я смотрела документальный фильм о дрессировке диких лошадей. Мустанги дрались, кусались и лягались, но их новые владельцы продолжали давить на них день за днем. Пока, в конце концов, они не опустили головы, не подошли к своему хозяину и не ткнулись в него носом. Просто так. Снаружи это выглядело красиво, но, возможно, они знали, что это был единственный шанс прожить почти сносную жизнь. Или, возможно, их дух был раздавлен в пыль и развеян по ветру. До тех пор, пока не осталось только послушание.

Я не была послушным ребенком. Черт возьми, я никогда ни перед кем не была послушной. Но, как и те лошади, я была загнана в загон, привязана, посажена в клетку. И у меня было только два выхода: продолжать терпеть боль или пойти по пути наименьшего сопротивления. Так что же это было для меня? Ну…

Как я уже говорила, я знала, как выглядит сломленная. Я могла надеть эту маску так же легко, как и маску отдохнувшей сучки. Ладно, может быть, не так легко. Но глубокой ночью, свернувшись калачиком в ванне этих придурков, я кое-что поняла. Я была опустошена, поставлена на колени, доведена до гребаных слез. Но я не была сломлена.

Я провела несколько часов в темноте, ища луч света. И я его нашла. Щепку. Что-то, за что я могу ухватиться ровно настолько, чтобы отвести себя от края пропасти. Единственное, чего они все хотели от меня, — это уступчивости. И все же, осознавали они это или нет, они также находили уступчивость скучной. Вот почему они игнорировали Невыразимых. Вот почему их бесил каждый раз, когда я опускала глаза, как хорошая девочка, и отвечала на их призывы. Радость была в том, что они не хотели сломленную. Но, я могла бы быть для них такой сломленной.

Но им так легко не наскучишь, так что мне также приходилось защищаться. Я отступила в то тихое место внутри себя, наполняя его плотью и укрепляя, гарантируя, что они не смогут к нему прикоснуться. Там я и останусь. Чтобы, когда все это закончится, часть меня все еще могла расти. Это было все равно что посадить луковицу нарцисса в землю и хранить ее в безопасности до окончания зимы. Это была моя зима. И выживание было ключевым фактором.