И вот теперь они мчались по убегающей в другую сторону дороге. Лиза молчала, улыбаясь, смотрела в окно, следила за солнцем, которое пряталось за высокими деревьями и только на миг коварно выблескивало, чтобы попасть в глаза и заставить зажмуриться.

— Мне пришла в голову кощунственная мысль, — сказала она Кириллу. — Если бы не эти, как ты выразился, ублюдки, — сделала вид, что с трудом выговаривает бранное слово, — то мы сейчас не сидели бы вместе в машине и уж точно не ехали бы в неожиданный совместный отпуск.

— Вот уж действительно! — усмехнулся Кирилл. — Нет худа без добра.

Но дорогой говорили мало. Лиза осторожно погружалась в свои ощущения, бродила среди них, как аквалангист бродит среди диковинных рыб и сказочно разноцветных кораллов. Ноги отрывались — она парила, плыла, боясь нечаянно задеть и проткнуть тонкую метафизическую оболочку: какой поток счастья тогда хлынул бы из нее — затопил бы всю машину.

Ехали долго. Несколько раз приходилось останавливаться, делать небольшие передышки — вести машину со сломанными ребрами оказалось делом нелегким.

Когда свернули на грунтовую дорогу, Лиза словно ожила:

— Вон, видишь, домик из красного кирпича, дым из трубы. Видишь?

Игрушечный домик мелькнул и исчез, дорога вела через овраг. Показался снова, уже размером побольше.

— Ну, видишь, наконец? — Лиза показывала пальцем и в нетерпении чуть подпрыгивала на сиденье.

Ей всегда казалось, что, приезжая сюда, она возвращается в детство. Взрослая жизнь со взрослыми проблемами оставалась во взрослой Москве — сюда ей хода не было.

Нину Григорьевну нашли на огороде — пропалывала чеснок, ловко и сноровисто орудовала тяпкой. Когда внучка окликнула ее, повернулась, забыв распрямиться, подслеповато вгляделась, руками опираясь на длинную палку. Увидела, тяпку бросила, заспешила, по пути вытирая руки об фартук и выпрямляя спину. Платок съехал набок, седые пряди лохматил ветер.

Лиза обняла хрупкое старческое тело. С каждым годом ей все явственнее казалось, что бабушка уменьшается в размерах.

— Как ты тут? — спросила, поправляя ей платок. И услышала такой знакомый, такой родной ответ:

— Кульгаю себе потихоньку.

Представила Кирилла. Нина Григорьевна испуганно всплеснула руками.

— Кто ж тебя так, сердечный? — И покачала головой. И снова заторопилась: — Ну, пойдемте в дом. Молочка с дороги. Устали небось, такой путь долгий.

Удивительно, как быстро он почувствовал себя дома. Не просто дома, а в окружении почти семейной заботы и любви двух женщин. Нина Григорьевна заварила травяной настой, наделала компрессов, и уже к вечеру Кирилл не чувствовал внутренних толчков боли. И лицо, утром безобразно опухшее, постепенно принимало прежнюю форму. За ужином выпили домашней настойки, и пару раз Кирилл поймал себя на том, что хочет Нину Григорьевну назвать бабушкой. Придерживал себя за язык и неприкрыто завидовал Лизе — это же надо, иметь в сравнительной близости от Москвы такой оазис!

Вечером вдвоем вышли погулять. По полю дошли до леса, который как-то сразу темной стеной вырастал на пути. В прозрачном воздухе далеко разносились соловьиные песни. Иногда один из певцов на миг замолкал. Тогда его партию подхватывал другой, третий — и снова, подчеркнутые внезапной мимолетной тишиной, лес оглашали трели, одновременно и гулкие и звонкие.

Кирилл с Лизой долго зачарованно стояли на опушке. Пойти дальше казалось им невозможным — словно преступить границу и оказаться в чужих владениях. А лесом в этот вечер владели дикие звери, райские птицы и лешие. Время от времени от земли поднимался теплый ласковый ветер, и деревья взмахами крон шумно приветствовали его.

Когда взошла луна и окутала землю неверным матовым светом, стало и светлее, и загадочнее. Над прудом протянулся рваный молочный туман, и ивы, отраженные в лунной воде, низко к ней склоненные, загораживали тонкой листвой, словно шатром, выплывших на берег русалок.

Кирилл обнимал Лизу, вдыхал запах ее волос и кожи, смешанный с запахом поля — травы, цветов, кузнечиков, — смотрел в небо и бесконечно, почти бессмысленно повторял про себя:

Начинал набоковские строчки снова, и ему казалось, что он вторит соловьиным песням и что сама Ночь сегодня благословляет его и Лизу.

Полыхающий рыжий, лазурный, насыщенно-зеленый, лиловый, обволакивающе-серый и все их оттенки — из этих нитей были сотканы дни. Каждое утро начиналось с дуновения счастья, сердце подпрыгивало, и Лиза, заглядывая в комнату Кирилла (бывшая Катина), чтобы разбудить его, всякий раз удивлялась: неужели случилось, неужто это действительно может быть? Даже дышать забывала…

Но в это раннее утро она не спешила. Это утро было особенным. Лиза сквозь ресницы наблюдала пробуждающуюся радугу дня и ждала, когда к ней придет Кирилл. Я увижу, что он подходит, закрою глаза, он склонится надо мной, поцелует…

Лиза зажмурилась. Перед ней снова и снова материализовался из сновидений лес, поляна, почти идеально круглая, усыпанная ромашками, васильками, земляникой, желтыми вкраплениями купавы. Совсем рядом, но немного в стороне, в тени, — густо-зеленые заросли ландыша, этого лесного аристократа. Ветки над головой, пятнистое солнце и работящая пчела где-то поблизости: ж-ж-ж-ж-ж…

Память, наверное, нечаянно стерла тот момент, когда ложились в траву. Лиза видела себя уже рядом с ним, тела вытянуты и прижаты друг к другу… Потом внезапно и ожидаемо — его лицо над своим.

Когда-то давно она прочитала, что некоторым влюбленным даруется ощущение полета. И те, кто хотя бы раз в жизни парил, не оторвавшись от земли, могут по праву считать себя истинно счастливыми людьми. Никогда Лиза даже не предполагала, что телесное воплощение любви может быть столь прекрасным.

Они провалялись в мягкой душистой траве, в колыхающейся рваной тени часа три, не меньше — вновь и вновь открывая друг друга, удивляясь и радуясь.

Домой возвращались, тесно обнявшись, не в силах оторваться. Уже вечерело, солнце красным блином зависло в розовом небе, цепляя кромку леса. Трещали кузнечики, комары становились все наглее, а лягушки — голосистее. Когда вошли в деревню, Лиза заметила Толю. Он шел голый по пояс, уже до коричневого загорелый, с косой на плече.

— Я должна вас познакомить, — быстро проговорила Лиза (всего на миг устыдясь — вот про кого совсем забыла) и устремилась догнать. — Толя!

С каким радостным блеском глаз он обернулся на крик! Увидел: бежит растрепанная, в развевающейся легкой юбке, неприкрыто счастливая. И за ней…

— Анатолий, — он первым подал руку.

— Кирилл.

Крепкое рукопожатие, внимательные взгляды. Улыбающаяся Лиза на миг оказалась вне их молчаливого общения. Они сразу все поняли. И сразу прониклись друг к другу симпатией. Странно, но Толя не почувствовал ревности. Скорее удовлетворение. Этот ее достоин.

— Завтра, завтра с удочками на пруд, как раньше, помнишь? — Она уже тормошила их. — Не забыл? И рыба не перевелась? Как же это здорово! — Хватала за руки то Кирилла, то Толю, не зная, куда еще девать рвущуюся энергию. — А что это с косой по деревне, как зловещий символ?

— У тети Нюры косил. Ее радикулит опять свалил.

— Надо же, — Лиза на мгновение сочувственно замерла и снова юлой: — Так, значит, завтра?

— В пять встанете? Тогда черви за мной.

Попрощались. Лиза счастливо повисла на Кирилле, зашагали к дому. Толя, уже без улыбки, грустно провожал их глазами.

…За дверью послышался шорох. Лиза бросила быстрый взгляд на часы: пять минут шестого, закрыла глаза.

Осторожный шепот:

— Лиза?

Ресницы дрожат, губы предательски раздвигаются.