— Так бы и врезал, — он приблизил свое лицо к лицу Кати. Она сжалась. — Дура. Какая же ты дура, — с чувством сказал муж.

Отступил, схватил с полки тяжелую каменную вазу, которую они купили на Крите во время медового месяца, и, размахнувшись, запустил ею в телевизор. Раздался грохот, на пол посыпались искры. Катя рухнула на колени и схватилась за голову, зажала уши, зажмурилась что есть силы — этот ужас должен кончиться, Этот ужас должен кончиться…

— А теперь проваливай.

Она подняла голову — Артем стоял перед ней и протягивал какие-то бумаги.

— Куда? — глупо спросила Катя.

— На все четыре стороны, — без тени улыбки ответил Артем. — Это твои документы. Больше в этом доме тебе ничего не принадлежит. И вот еще что.

Он взял ее правую руку, невольно подержал в своей ладони, словно прощаясь, и с силой дернул обручальное кольцо — так что хрустнул сустав. Катя ойкнула, но Артем не обратил на это никакого внимания. Казалось, она для него уже перестала существовать.

Он вышел из комнаты, а Катя еще какое-то время посидела на полу. Мысль, что теперь это чужая для нее квартира, никак не хотела укладываться в ее голове. Ведь эту мебель выбирала она, и эту скатерть на столе, к ней двенадцать салфеток, и сервиз — выписала его по каталогу. Куда же я пойду? Меня никто не ждет, у меня ведь нет больше дома. И куда подевался Артем? Черт, как болит палец…

Она машинально взглянула на руку, и бледный след от кольца сказал ей, что часть ее жизни ушла бесповоротно. Катя поняла, что еще немного, и она разрыдается. И это подняло ее с пола. Она не хотела, чтобы Артем видел ее слезы, ее поражение. Нет! Она гордо покинет его территорию, пусть подавится.

Немного шатаясь, вышла в коридор, стараясь не глядеть по сторонам, не наткнуться на фотографии. Не получилось. Безобразные снимки словно притягивали взгляд.

— Он что, специально отобрал самые гадкие, — прошептала она и с тоской подумала, что теперь не сможет лечь с Эдиком в одну постель.

Эта мысль потянула за собой следующую: кроме как к Эдику, сегодня ночью ей некуда податься. Глотая слезы, выбралась на улицу. Не сразу поймала такси. Замерзла. Будто назло ей, похолодало. Зубы отстукивали чечетку. А в машине все-таки разревелась. И из-за чего? Из-за идиотского вопроса водителя, слепо попавшего в цель, как шальная пуля — наповал.

— Чего кислая такая? — спросил он. — Муж, что ли, из дома выгнал? — И хохотнул.

Так и прорыдала до дома любовника. Водила язык прикусил, молчал всю дорогу, только поздно уже: слезы так раздирали душу, что хотелось выть.

Эдик очень удивился. Он уже лег спать и спросонья никак не мог сообразить, что произошло. А когда понял, обрадовался, дурачок. Теперь будем жить вместе, теперь будем жить вместе. Заладил как попугай. Забегал, запрыгал. Катя только зло следила за ним глазами.

— Только не лезь ко мне, — сказала, укладываясь в постель.

— Хорошо, хорошо, я все понимаю, — радостно залепетал он.

Так и подмывало двинуть ногой ему в бок, только сил не было. Глаза закрылись. Последняя мысль, проскочившая мышкой в сознании и на мгновение пробудившая Катю своим шорохом, была такая: все-таки интересно, куда эти сволочи понатыкали видеокамер.

Больше ни о чем не успела подумать. Сон, глубокий и черный, как высохший колодец, поглотил ее.

Будильник прозвенел ровно в семь утра. Кнопке тут же досталось: безжалостная рука прихлопнула ее, словно надоедливого комара. Вставать не хотелось смертельно. Но чувства — одно за другим — принялись пробуждаться, и в голове зашевелилось неприятное, сначала совершенно невнятное воспоминание.

Вчера произошло что-то непоправимое. Что-то, о чем я буду жалеть всю оставшуюся жизнь.

Я потеряла его! Мысль яркой вспышкой озарила сознание, глаза распахнулись, вы-рвался невольный стон.

Лиза резко села в постели.

— Зачем я это сделала? — в сотый раз спросила сама себя. — Ну зачем? — И снова упала на спину.

Захотелось поплакать. Пальцы прикоснулись к глазам, и Лиза потрогала свои все еще опухшие веки — не отошли от ночных слез. С горечью подумала, что теперь ей суждено делиться с подушкой слезами каждую ночь, и так до конца жизни, и все по собственной же глупости. Стало невыносимо себя жалко, слезинка пощекотала ресницы и легко побежала по щеке, по скуле, прямо в ухо.

Лиза сердито шмыгнула носом и встала. Надо срочно взять себя в руки. И кто это придумал? Взять себя в руки? За какие такие места? Она посмотрелась в зеркало и поморщилась: вид еще тот.

— Ну и где глазки? — спросила у своего отражения.

Приняла душ и почувствовала небольшое облегчение: все равно надо жить дальше. Засела после завтрака за диплом Юрского и к обеду искромсала его работу не хуже заправского мясника. Нечего попадать под горячую руку преподавателю с несложившейся личной жизнью. Осмотрела поле деятельности, а вернее — поле битвы за хороший русский язык и ясную научную мысль — и почувствовала легкий укол совести. При чем здесь несчастный студент?

Перехватив на обед бутерброды, поехала в университет, после — в издательство. Попыталась еще что-нибудь придумать, но было уже поздно, конторы закрывались. Пришлось вернуться домой.

Послонялась. Посмотрела телевизор. Посидела на кухне, не зажигая света: темнота больше соответствовала настроению. В девять вечера напряженно села перед телефоном на самый краешек кресла, расправила на коленке бумажку.

Сказать, что нужна его помощь? Порекомендовали в издательстве как отличного юриста по авторскому праву? Извиниться за вчерашнее хамство? Все-таки выгнала человека из дома. Что еще? Люблю тебя с детства? Ха-ха-ха. И именно по этой причине попросила выйти вон. О Господи. Наберу его номер и что-нибудь придумаю на ходу. Может, его и дома-то нет.

Лиза задержала дыхание (главное — спокойствие и собранность) и протянула руку к телефону. Он пронзительно зазвенел. Лиза чуть из тапочек не выпрыгнула.

— Алло, — схватилась за сердце. Оно так билось, что под кожей ощущалась горячая пульсация.

А в ответ тяжелый вздох вместо слов. Приглушенный кашель.

— Алло, — сердито повторила Лиза.

— Извини, что беспокою тебя так поздно. Решил все-таки позвонить и извиниться за вчерашнее.

Кирилл! Лиза сжала трубку, сердце снова запрыгало, подлетая к горлу. Оба замолчали: она потому, что впала в оцепенение; он лихорадочно придумывал, что сказать дальше. Или уже пора прощаться?

Заговорили одновременно.

Лиза: Я тоже собиралась…

Кирилл: Никак не хотел тебя тревожить…

Снова замолчали. На этот раз растерянно. Дальше опять нестройным хором.

Лиза: Я хотела сказать…

Кирилл: Я говорил…

И плотина рухнула: облегченно рассмеялись.

— Кирилл?

— Да?

— Сейчас, кажется, моя очередь говорить?

— А ты уверена?

— Я считала.

— Я тоже считал. Но, так и быть, уступаю.

— Так вот, — Лиза развалилась в кресле, по телу разливалось, перекатывалось приятное тепло. — Это я собиралась перед тобой извиняться. Первый раз в жизни выгнала из дома человека. И кого? Друга детства.

— И главное — за что? — вставил Кирилл.

— Тебе права голоса еще не давали, — строго отчитала его Лиза. — И главное, за что?

— За то, что он объяснился ей в любви!

— Это нечестно! Регламент еще не закончился.

— Тогда, может, сделаем так? — осторожно и серьезно сказал он. — Ты пока говори в трубку, а я тем временем приеду? Попробуем переиграть вчерашнюю сцену?

Лиза прикрыла глаза, улыбка застыла на ее губах. Она молча кивнула.

— Почему же ты не отвечаешь? — тихо спросил он.

— Я кивнула, — сказала она. — Ты разве не видел?

— Тогда я еду. — Он помолчал. — Ты снова кивнула?

— Угу.

Раздались короткие гудки. Лиза прижала трубку к щеке, так и сидела: с закрытыми глазами, с гудящей трубкой у лица.

Очнулась. Не одета! Не причесана! Быстро — в душ, одеваться, краситься! Она вскочила, бросила трубку, а телефон словно только этого и дожидался — разразился неистовым звоном.