— Сволочь, урод, — она бессильно застонала.

Синяк под глазом хоть и утратил страшный синюшный оттенок, но все еще выглядел омерзительно. Неделя как минимум прочного сидения дома. Гад.

Кое-как умылась и, превозмогая головную боль, заставила себя проглотить кофе. Потом снова легла в постель. Ни вставать, ни что-либо делать у нее не было никакого желания. Хотелось провести в мягкой кровати вечность, задремать, уснуть и уж больше не просыпаться. Что угодно, лишь бы не видеть этого ублюдка, эту чертову мерзкую физиономию.

Катя прикрыла глаза, и перед ней снова возникла отвратительная сцена скандала. Она перевернулась на другой бок и с тоской подумала, что отныне не сможет изжить из памяти ни одну подробность этого «милого» разбирательства.

И ведь из-за какого пустяка!

«Катя, ну-ка поди сюда». Словно собачку позвал. Я сразу взвилась. А не надо было лезть на рожон, надо было сначала выяснить, что ему от меня понадобилось.

«Что это ты делала за моим столом?» И как я могла забыть про этот пыльный след? И зачем сразу скисла, полезла оправдываться! Как будто мгновенно признала свою вину. А ему только дай повод — сразу вцепится. Садист проклятый.

«Я тебе сколько раз говорил! Не лезь! Не твое дело!» Если бы он не заломил мне руку, я бы, наверное, сумела отшутиться. Но было так больно, что я не смогла не дать ему сдачи. Здорово ударила по икре, он аж взвизгнул. И понеслось.

В конце концов Артем влепил Кате так, что она отлетела к дальней стене. Сползла на пол, закрыла глаза. Только тут он испугался. Подлетел к ней, начал говорить что-то извинительное. Но Кате уже было все равно. Она зло взглянула на него, прошептала отчетливо: «Ненавижу» и снова закрыла глаза.

Он взял ее на руки, отнес в спальню. Засуетился.

Теперь она с ним не разговаривает, сидит дома и пьет водку. Вчера к его приходу нализалась так, что даже сказала ему пару слов, хотя и не собиралась прерывать бойкота. Сегодня зато голова трещит, как армейский барабан во время парада. Она посмотрела на часы и поморщилась: шесть вечера. Бесцельный туманно-апатичный день в постели.

Резко и противно зазвонил телефон. Катя свернулась калачиком и накрылась одеялом с головой. После пятого звонка включился автоответчик.

— Катенька, возьми трубку.

Артем! Она заткнула уши. Пролежала без движения минуты три. Высунула нос.

— Я буду звонить, пока ты не ответишь, — спокойный уверенный голос.

— Пошел к черту, подонок! — закричала Катя телефону, запустила в него подушкой, промазала, чертыхнулась и снова зарылась в одеяло. Правда, уши затыкать не стала и потому слышала, как Артем сказал:

— Я устал от этой ссоры. Прости меня. Через час буду дома, и мы сходим куда-нибудь поужинаем, — и отключился.

— Куда это, интересно, я пойду с такой рожей! — отчаянно прокричала Катя и, ткнувшись носом в простыню, зарыдала.

Навзрыд, всхлипывая совсем по-детски. Как не плакала уже очень давно. Со слезами словно вытекла вся злость, вся энергия. Когда Артем вошел в спальню, Катя с опухшим лицом лежала без движения, опустошенная и измученная.

Он молча обнял ее, беспрерывно шепча: «Прости меня, пожалуйста», и баюкая, как ребенка. Она по-прежнему не говорила ни слова, но молчание уже не было враждебным. Артем, почувствовав это, достал сразу несколько небольших свертков.

— Смотри, что я тебе принес, — говорил он, шелестя бумагой. — Это тебе темные очки. Помнишь, ты такие хотела? А это браслет, сапфиры и небольшие бриллианты. Вот это новые часы…

Он ссыпал подарки около нее небольшой горкой. Катя апатично смотрела на желанные когда-то вещи и равнодушно удивлялась, куда же девалась радость от новых цацек. Ей было все равно: сапфиры, бриллианты, изумруды. Браслетом больше, браслетом меньше — какая разница!

Артем взял ее безжизненную руку и надел браслет на тонкую кисть. Полюбовался.

— Смотри, как красиво, — сказал он Кате, пытаясь навязать ей свой восторг. — Давай, детка, собирайся. Сходи в ванную, умойся как следует. Поедем проветримся.

Он похлопал ее по плечу и, все еще не решаясь поцеловать, вышел из комнаты. Катя сомнамбулически встала, прошла в ванную, долго плескала себе в лицо холодной водой. Когда вернулась в спальню, на покрывале был разложен терракотовый, ее любимый, костюм. Она все так же автоматически, двигаясь как заведенная кукла, оделась, накрасилась, нацепила на нос темные очки, словно издалека отметила, что выглядит совсем неплохо, и вышла в холл.

Артем при ее появлении вскочил:

— Машина уже ждет. Пойдем.

Он повез ее в дорогой полузакрытый ресторан, который последние несколько лет упорно создавал себе репутацию элитарного московского клуба.

Это было странное место. Сначала посетители оказывались в жутковатом заброшенном подъезде. Стекла в нем были до черноты покрыты сажей и копотью, обычной для центра Москвы; по углам темно громоздились непонятного предназначения металлические конструкции; все время казалось, что по углам шуршат мыши или, того хуже, крысы. Катя долго не могла понять, почему никто никогда не убирает этот страшный подъезд, пока однажды воображение не нарисовало ей занятную гангстерскую картину: выскочившие из ресторана охранники, в том числе и люди Артема, опрокидывают железяку, напоминающую остов трансформаторной будки, и из-за нее отчаянно отстреливаются от неизвестного противника. Ее и смешило, и приятно грело сознание того, что и она принадлежит к этому избранному кругу. Из подъезда вниз вели ступеньки, и нищета старого дома оставалась за массивной дверью, которую услужливо придерживал швейцар.

Еще совсем недавно Катя очень любила бывать здесь. Все ей казалось шикарным, начиная с предбанника, в котором тихо кормились телохранители завсегдатаев. Но сегодня было иначе. Сегодня она видела словно сквозь внешнюю оболочку. Если раньше просто забавляло показное барство, демонстрация богатства, власти, возможности купить практически все — от любви до собачьей преданности, — то теперь это ей претило. Мысль, что и она куплена за деньги, что представляет собой всего лишь дорогую вещь, которую и берегут соответственно цене, что ничем не лучше присутствующих здесь, окунала Катю в черный грязный омут.

Они привычно сели за свой столик, Артем сделал заказ. Осмотрелись. Рядом гуляли чины из городского правительства. Чуть дальше явно телевизионная компания праздновала свадьбу. Катя знала нескольких человек и издалека кивнула им с кислой миной.

Появилась закуска. Артем, любитель традиций, заказал «селедочку», «грибочки», «картошечку», «икорочку» под незаменимую «водочку» в хрустальном «графинчике» (к продуктам питания здесь относились ласкательно-уважительно). Официант с круглой гладкой физиономией, панибратски склонясь, снисходительно расхваливал фирменное блюдо, и Катя поймала себя на том, что сегодня все время хочет назвать его половым.

Почему никогда раньше я не замечала этой странной вежливости, больше напоминающей хамство? Даже нравилось — этакие особенности местного этикета! А ведь если бы кто-нибудь заговорил со мной таким тоном вне стен этого заведения, я бы врезала ему по роже, не задумываясь!

У свадебного стола приглашенные цыгане заладили «Семь сорок», кто-то истошно закричал «горько!». Катя невольно скривилась, отвернулась, наткнулась на вопросительный взгляд Артема, выдала ему постную улыбочку.

Выглядела она послушной, присмиревшей, и Артем довольно полагал, что недоразумение ушло в прошлое. Начал рассказывать ей о последней поездке в Нью-Йорк: как их встречали, чем угощали в ресторане на Брайтоне, напоминавшем кабак на Казанском вокзале, как водили в местные бани с гейшами, на поверку оказавшимися банальными казашками. Катя слушала с рассеянной улыбкой, и Артем, обрадованный ее обманчивым одобрением, стал хвастать тем, что на целый день купил своего школьного друга, проживающего теперь в Америке, и тот за двойную плату возил его по Нью-Йорку на лимузине и, как самый настоящий лакей, открывал и закрывал за ним дверцу машины.