— В шкафчике над раковиной. На верхней полке. В упаковке.

— Спасибо, — поцеловав меня в макушку шепчет Грибочкина. — Я быстро.

— Значит она живёт с нами? — смотрит на меня Ольга.

— Ты против? — ожидая истерики спрашиваю.

— Ни в коем случае, — мотает головой Громова. — Она прикольная. И красивая. И титьки как у меня. А…

— Я вот что хотела спросить, — снимая со сковородки блин как-то неуверенно начинает Иванова. — Тут такое дело… У родителей спрашивать стесняюсь. Моих сбережений увы не хватает. В общем… Я хочу увеличить грудь. Немного. На два размера чтобы хоть что-то было. А то почти единичка, когда у всех такие.

— Зачем? — искренне не понимая смотрю на неё.

— Чтобы не выделяться.

— Я тебя не понимаю. Маш, у тебя всё нормально. Нет, ты не подумай, мне не жалко. Я наоборот, с радостью. Вот только смысла в этом я вообще не вижу. Ты красивая, миниатюрная. Зачем тебе что-то увеличивать?

— Но ты же сам сказал что у меня груди нет.

— Тогда обстоятельства другими были. Я очень хотел чтобы вы отстали. А теперь…

— А теперь? — щурится Женя.

— А теперь я вас не отпущу.

— Здравствуйте, девочки, — шаркая по коридору зевает Таня. Как вдруг резко останавливается, поворачивается и круглыми глазами смотрит на нас.

— Доброе утро, Танечка, — улыбается Маша. — А мы тут похозяйничать решили. Ты долго не задерживайся. Блинчики остынут.

— Ладно… — мотает головой Таня.

— Нам нужен новый дом, — снимая очередной блин заключает Маша. — Такой чтобы спальня побольше, кухня, две ванные комнаты. Ну и большая детская. Это обязательно.

— И зал побольше, — улыбается Оля.

— Тогда и участок большой нужен, — подключается к разговору Женя. — Клумбы у забора, дорожки вымощенные камнем, детская площадка с песочницей.

— Всё уже решили, — подходя к нам улыбается Лена. — Ну что я могу сказать, наши мысли совпали на сто процентов. Только, пожалуйста, при Маше особо о детях не мечтайте. Для неё тема болезненная. Мне кофе, три с половиной ложечки сахара и сливок побольше. Я быстро.

Странно, но всё идёт гладко. Совсем гладко. Вспышек ревности нет, неприязни тоже нет, вообще, ни капли. Кроме того что Грибочкина ведёт себя слегка вульгарно и уже несколько раз пробежала по коридору голышом, никаких происшествий. Но самое главное — я. Мне всё нравится, меня всё устраивает. Боли нет, мысли не изворачиваются и не пугают.

Когда всё готово и все собираются за столом… Сидим, завтракаем, общаемся. Грибочкина намекает что всем желательно сходить в больницу и провести кое-какие тесты. Лена расспрашивает Иванову о каких-то женских делах. Ну и путаница… На: Маша, Машка, Машенька и Мария, отзываются как Грибочкина так и Иванова. Называть их по фамилиям неудобно, не чужие всё-таки. По имени отчеству тоже как-то не так.

Предлагаю решить и придумать ласковые прозвища. Что не получается. На Мухоморовну, товарищ главврач обижается. Иванова не хочет быть: мелкой, козявкой, куколкой. Обсуждение заходит в тупик. Начинаются споры в итоге которых Маша Иванова остаётся Машей, а Маша Грибочкина — Махой. Но на этом дело не заканчивается, спорят они на все темы.

Сижу, наблюдаю, радуюсь. Весело они ругаются. Совсем не обидно и беззлобно. А чтобы всё это не переросло во что-то большее.

— Идёмте гулять, — улыбаюсь им.

— Подожди, — мотает головой Грибочкина. — Мы ещё не решили. Значит так… Что значит гулять? Все вместе? А ты. А ты стесняться не будешь?

— А ты?

— Немного, — всхлипнув шепчет Грибочкина. — А… А обнимать тебя можно? А за руку держать? А если я тебя невзначай поцелую?

— Значит я поцелую тебя целенаправленно, — допивая кофе киваю. — Собираемся.

Девушки и женщины, убегают из кухни и несутся в нашу комнату. Я же, сижу за столом и думаю. О всяком, и о жизни тоже. Хрен с ним с правилами, обычаями и прочим. Выхода нет, я согласен, живу как все, наслаждаюсь. Но вот… Почему я соглашаюсь? Как будто кто-то взял, проник ко мне в голову и банально выключил: боль, все моральные установки, дурацкие мысли. Нет, собой я быть не перестал, я это я и тут сомнений нет. Но, если подумать… Тут двояко. С одной стороны жить без загонов, боли и цепляний за кем-то придуманные правила, легче. Легче, спокойнее, свободнее.

С другой, такое бесцеремонное вторжение в мою черепушку, кроме как хамством назвать нельзя. И я бы с лёгкостью списал всё на шок, травмы, нервное потрясение, но нет, не прокатывает. Со мной что-то не так. В голове моей не только опилки, но и что-то явно не моё. И я об этом знаю. Не потому что такой весь из себя умный и уникальный, а потому что мне об этом сказали. То есть мне на это указали. Я знаю что вспоминаю, но вспомнить не могу, дверь закрыта. А ответ мне может дать женщина в белых вуалях. Снежная мать её королева. Не похожа, даже близко, но я знаю что называть её нужно именно так. А ещё я знаю, что вредить она мне не хочет, а даже наоборот хочет помочь. Потому что избавление меня несчастного от иногда невыносимой головной боли, судорог и откровенно идиотских закидонов именно помощь. За что спасибо.

На основании всего этого, делаю вывод что пока я спал, кто-то из КГБ или ГРУ, покопался у меня в памяти и не только избавил меня от преследующего проклятия, но и что-то там оставил на будущее. С одной стороны неприятно, противно, даёт почувствовать себя никем и ничем. Частью системы, низшим звеном, рабом… Но с другой. Избавление от такой хренотени и возможность свободно выдохнуть… Поспешных выводов делать не буду. Если это началось, а это началось, я уверен, то дёргаться мне точно не стоит. Дело, кажется, серьёзное и безусловно тёмное. Жду, без умозаключений, самонакрутки и самокопаний. Потому что… Как бы глупо не выглядела данная ситуация, она похожа на приглашение принять участие в игре. Да, более точной формулировки не найти. А раз так, я приму, и посмотрю что за дела тут мутятся. Конечно, мне бы стоило поистерить, для порядка, но у меня других проблем навалом, то есть теперь уже не проблем. Пусть этими делами специально обученные люди занимаются. А если что, в деле

****

Уже через час, мы на площади Ленина. Ходим, смотрим на плакаты. Удивительно, но ажиотажа вокруг меня такого всего популярного и героического нет. Просто, люди узнают, некоторые даже здороваются, знакомы, среди которых отмечающие выходной Казаркин и Булатов подходят и называя меня магнитом неприятностей спрашивают как я. Но только спрашивают, надолго не задерживаются, потому как не дураки и видят что я как бы занят.

Грибочкина ведёт себя как дикошарая. Вспотевшими пальцами сжимает мою ладонь. Пыхтит… Видя прохожих, как понимаю её знакомых, отворачивается или опускает голову. Судорожно дышит, дёргается. От чего на неё шипит Лена и просит не чудить. Что не особо помогает. Потому что Мария Андреевна банально боится. Нет, не осуждения со стороны, слухов или чего-то. Она боится что сказка закончится. Того, что завтра утром, она проснётся и услышит что не нужна, что никакого запечатления не было. Это видно невооружённым взглядом. И мне от этого немного неприятно. Надо что-то делать, Маша портит настроение не только себе, но и окружающим, то есть нам.