– То ли еще будет… – злорадно прошептал я и отдал команду минометчикам начинать.

Немного отступая от повествования, скажу, что ничего подобного конструктивно в минометы не закладывалось. Будучи весьма прескверным, а точнее, вообще никаким артиллерийским конструктором, я просто начертил схемы хвостовиков к минам по своему разумению, а в механических мастерских их скрупулезно исполнили. Как ни странно, все удалось сделать с первого раза, боеприпас получил приемлемую стабилизацию и точность, но стал испускать при выстреле такой дикий вой, что душа стремилась в пятки даже у самих стреляющих.

Так вот, минометы оказали на противника не в пример больший эффект, чем орудия. Цепи смешались, кое-где солдатики даже ринулись бежать назад, но, к чести британских офицеров, они порядок все-таки восстановили, правда только после того, как обстрел прекратился – я приказал, ибо мин у нас с гулькин нос, а держаться надо еще не меньше пары суток.

Но после минометов вступили в дело пулеметы, короткими, частыми очередями выстригая в боевых порядках целые просеки.

После этого бритты залегли, время от времени пытаясь неумелыми несогласованными перебежками продвигаться вперед, но вот когда в воздух взметнулись огненные кометы ракет с длинными пушистыми хвостами, заливающие все вокруг огненным дождем при взрывах, нервы у «островных обезьян» не выдержали. Пафосно говоря, противник в полном смятении побежал. Прыти им добавил собственный бронепоезд, неожиданно вздумавший возобновить обстрел в целях ободрения наступления, но положивший парочку шрапнели с большим недолетом до нас, то есть прямо над своими.

Представляете себе взрыв шрапнельного стофунтового снаряда? Для справки, это около полутысячи стальных шариков, уверенно накрывающих площадь в треть футбольного поля. Вот так-то.

Героически угробив с десяток своих солдат, британская бронелоханка заткнулась и больше не стреляла.

Личный состав встретил отступление врага ликованием, выраженным отменной бранью на нескольких языках, улюлюканьем и прочим изощренным издевательством в адрес противника.

В общем, все прошло просто замечательно, как по нотам. Расход боеприпасов приемлемый, до ружейных и ручных гранат дело даже не дошло, разве что бойцы немного постреляли прицельно из карабинов. Потерь с нашей стороны нет – вернее, они есть, но нелетальные и совершенно минимальные. А вот противник потерял не меньше полусотни душ. Если не больше. Эдак мы можем и неделю обороняться без особого труда.

Ай да я! Однако опять виктория!

Но чуть позже выяснилось, что без ложки дегтя в этом торжестве героизма не обошлось. Даже не дегтя, а настоящего дерьма. Клятые супостаты…

– Все пропало, герр коммандант! – Горацио Легран, ротный повар и каптенармус в одном лице, в отчаянии прижал руки к груди. – Все пропало!

В глазах француза блестели слезы, а на чумазом лице застыла маска ужаса, смешанного в равных пропорциях со страшным горем.

Я сначала не придал этому большого значения. Наш повар… как бы это сказать тактичнее… – жеманный, чувствительный, театральный?.. Пожалуй, ограничусь эпитетом «впечатлительный». Нет, храбрости ему не занимать, да и с какой стороны держать винтовку, он знает, а ножом работает – любой обзавидуется, но вот эти чертовы манеры… Поначалу я резонно подозревал его в принадлежности к лицам нетрадиционной ориентации, коих, к великому моему сожалению, и в девятнадцатом веке хватает, но, к счастью, подозрения развеялись сами по себе. Горацио оказался еще тем ходоком по женскому полу, как ни странно, беря дам за душу именно своей манерностью. Да и хрен бы с ним, будь он даже заднеприводным, простил бы: за кулинарные таланты, бесстрашие и умение готовить просто волшебный кофе.

– Не ной, парень. Что случилось?

– Эти чертовы островитяне, – француз негодующе погрозил кулаком в сторону британцев, – разнесли вдрызг весь наш провиант!

– Как вдрызг? Совсем, что ли?

– Сушеное мясо, масло, крупы, приправы, консервы, картофель, кофе, сахар, сухари… – начал перечислять Горацио, загибая пальцы. – Трофейные продукты – тоже. Мой любимый котел, наконец! Все уничтожено. Я собрал всего лишь… – он с досадой топнул сапогом о землю, – два с половиной десятка фунтовых банок консервированного мяса, немного сухарей и полмешка картошки. Ах да, бочонок рома еще уцелел…

До меня только сейчас стала доходить серьезность момента. Голодный солдат – скверный солдат. К тому же у нас на шее висят полсотни пленных, которых хоть как-то, но тоже надо кормить. Так… у бойцов в ранцах по фунту билтонга и столько же сухарей. Двое суток можно спокойно продержаться. С натяжкой – даже трое. Черт, сам же приказал сократить носимый запас продуктов в пользу боеприпасов. А дальше? Плохо, очень плохо…

– Что с водой?

– Почти все наши бачки тоже разбило… – Горацио всхлипнул. – Но в бронепоезде есть наполовину полный резервуар для питьевой воды, примерно на двести пятьдесят галлонов.

– Уже лучше… – Я с облегчением выдохнул.

Если в баке есть хотя бы сто пятьдесят английских галлонов, это больше полутонны воды. Да еще из системы паровой машины можно слить, если совсем припрет. Терпимо. Но что с едой делать? А если сидеть нам предстоит не трое суток, а больше? Значит, будем экономить, вот что.

– Ладно, гений кухонных искусств, – я хлопнул повара по плечу, – выкрутимся как-нибудь. Для начала собери у бойцов весь носимый запас продуктов и раздели его на минимальные порции. Чтобы хватало утолить голод, но не больше. Будешь выдавать два раза в день. Пленных пока не кормить. Водную пайку тоже им урежешь. Понял? Выполнять. Но смотри, если и эти крохи попадут под снаряды, я лично зажарю тебя на вертеле и скормлю личному составу. И еще, выдай парням наркомовские… тьфу ты… Короче, порцию рому выдай.

– Как прикажете, господин коммандант, – уныло отрапортовал повар и убрался из блиндажа.

– Что у нас с ранеными? – переключил я внимание на фельдшера.

– Таковых свежих образовалось восемь: трое с осколочными ранениями, остальные с разной степенью контузией. Помощь оказана, все остались в строю, – поправив очки, начал докладывать Бергер.

– Какую помощь?

– Простите?

– Говорю, какую помощь контуженым оказал? – решил я немного смутить фельдшера. Ишь, разогнался. На данный момент времени он ровно никакой помощи контуженым оказать не может. Нет у него возможности, из-за скудности наличных средств. Да и вся медицинская наука этого времени ничего особенного предложить не может.

– Прописал полное спокойствие и постельный режим, – невозмутимо доложил Бергер, в очередной раз поправив очки на длинном мясистом носу. И добавил через паузу: – Но с отсрочкой выполнения, до конца боевых действий.

Зеленцов рядом со мной громко хрюкнул, еле сдерживая смех. Оладьев и Гойко Христич, прекрасно понимающий русский язык, сдерживаться не стали, заржав во весь голос, аки жеребцы застоявшиеся. Но сразу же заткнулись, едва мне стоило повести в их сторону глазами.

М-да… Вот такой у меня фельдшер. Вы думаете, он сейчас пошутил? Черта с два. Не умеет этого делать наш медик. Полный флегматик с полным отсутствием юмора. Сверху будет расплавленный свинец дождем литься, шрапнель градом сыпаться, а Бергер продолжит спокойно заниматься перевязкой, по своему обыкновению подробно объясняя увечному, что он делает, с медицинской точки зрения. Несмотря на то что раненые зачастую без сознания. Но молодец, тут ничего не скажешь.

– Хвалю. Давай дальше.

– Двое вчерашних, средней тяжести, лежат у меня в лазарете… – продолжил фельдшер скучным нудным голосом. – А вот с пленными хуже. Шестеро тяжелых. Не факт, что доживут до завтрашнего дня.

– Не факт, что мы сами доживем до завтрашнего дня. Так что…

– Михаил Александрович, – перебил меня Зеленцов, не отрываясь от бинокля, – вроде как парламентеры к нам наладились. С белым флагом маршируют.

Парламентеры? Ну а что, это еще одна возможность потянуть время. Надо бы себя привести в порядок, а то весь в пыли, как чухна. И морда небритая. Майкл Игл должен всегда оставаться Майклом Иглом. Даже в окружении.