Лена накинула на плечи шалюшку и вышла на лоджию. На детской площадке играли детки, слышался смех. Солнце спряталось за высотки, и потянуло осенней прохладой, свежестью. Захотелось спать. «Странно, — подумала она, — ведь днём никогда не сплю, да и ночью мучаюсь, а тут спать захотелось». Но вспомнила, что Светлана ей сунула какую-то успокоительную таблетку, наверное, она напоминает о себе. Зашла на кухню, включила чайник, радио, из которого доносилась песня «Лесной олень». Лена улыбнулась, песня ей с детства нравится, но улыбнулась потому что вспомнила… Как-то неизвестно какой гадости напился Иван и, глядя на Ленину голову, сурово со злостью стал спрашивать:

— А где рога, — ощерив зубы, грозно повторил: — Куда рога дела? Где рога, сволочь, спрашиваю!?

— Вань, да не шути ты и не кричи, не пугай ты меня, что, уже до чёртиков допился или крышу сносит?

— А я и не шучу, — прежним тоном сказал он, сжав при этом кулаки.

— А-а-а-а рога, рога-то, да я их обрезала, устала носить, тяжёлые больно, — подыграла она. А у самой по коже мурашки. Страшно стало. Боязно. Как никогда страшно.

— Хорошо-о-о, — успокоился он, пошарив по её голове, убедившись, что их действительно нет, процедил что-то сквозь зубы и побрёл спать.

Удивилась тогда она, что не выступал, странно как-то, а вот вопросу о рогах жутковато стало. И что такое выпил, какую гадость, что рога мерещатся, а может… А кто его знает, что может? Лена пыталась на следующий день про рога спросить, какие, мол, они, чёртовы или оленьи, или он наставил ей? Молчал, одно твердил: не помню ни хрена. Вот и думай, что хочешь. А в ту ночку она так и не заснула, всё в голову лезло, и вспоминала всё: и как однажды друга привёл домой, оба изрядно выпившие, а Лена не стала нервы себе мотать, следующий день суббота, выходной, в школу не надо было идти, пошла к сестре с ночёвкой, смолчал. Но, оказывается, в эту ночь они «девочек себе по заказу вызвали». Ира, дочка, уже во Франции с год как жила, а Миша в институте тогда учился, на третьем курсе, у друга ночевать остался, и это прекрасно знал Иван и по телефону «девочек» вызвал. А тут возьми да и явись сын с другом — и шмыг в свою комнату, чтобы отца пьяного не видеть и не слышать. Сидят, конспекты штудируют, к экзаменам готовятся. Звонок в дверь, сын побежал открывать, может, мама вернулась. А тут на тебе — «девочки по заказу». Миша удивлённо: вы адресок перепутали. Выскочил Иван растерянный, расстроенный, что сын дома, и говорит:

— Это, сынок, ко мне, я вызвал.

— Пап, да ты что, с головой не дружишь?

— Марш в свою комнату, а девочки кофе попить пришли, проходите, проходите на кухню.

Те с удовольствием попили кофе, угостились вкусненько, посидели, пообщались, а перед уходом денежки потребовали, хорошие денежки.

— Как, а ничего же не было? — завозмущались Иван с другом. — А нам какое дело, было не было, мы время на вас потратили, или с сутенёром нашим желаете познакомиться?

Друг прикинулся, что деньги на работе забыл. Ивану-то и пришлось заплатить и за себя, и за товарища по работе. Миша матери ничего не хотел рассказывать, чтобы не расстраивать её, но Лена всё-таки узнала на следующий день. Иван сам Лениной сестре признался, скорее всего, подстраховался перед сыном. Всю квартиру Лена тогда с хлоркой отдраивала, мерзко было на душе, возненавидела Ивана, но не выдала сестру, не сказала, что знает правду. Он и по молодости от неё гулял, не раз Ленины подруги были любовницами Ивана. Вот как-то так… Боялась она заснуть в ту ночь, вдруг опять рога ему померещатся, а он храпел, слышно было за стенкой, храпел и в ус не дул. И где же тут уснёшь? Сегодня Лена собралась пораньше лечь, она ответила на все телефонные звонки, тема была одна — сочувствие, а Галка напрямую заявила:

— Ну, Ленок, отмучилась ты, хоть под старость спокойно поживёшь, тяжело будет поначалу, крепись.

— Справлюсь, я сильная.

— Сильная, попробуй уснуть сильная, надо было Светку оставить у себя, а ты свет на кухне не гаси, так спи.

— Ага, — согласилась Лена, затем, попрощавшись, отключила телефон, свет тоже выключила. — Что это будет мотать? Экономно умею жить.

Ворочалась, ворочалась с боку на бок, а сон не шёл. Иван не выходил из головы. Вспоминалось всё: и плохое, и хорошее, и смешное… Ведь было же всё. И отдыхать ездили на Алтай, правда, там он тоже пил, но… Руки-то у него золотые — когда не пил, всё в квартире сам делал, весь ремонт, и деньги не жилил, все отдавал. Как-то на рыбалку однажды с ним ездила, щуку большую поймал, потом у костра сидели, уху варили, разговорились, а ночь тёплая, лунная, звёздами усыпана. За грибами ездили, бежит по лесу, как лось радёхонек, особенно белым грибам очень радовался и подосиновикам. Встала она с постели, подошла к опустошённым бутылкам, и поочерёдно с каждой бутылки ещё по несколько капелек скатилось в рюмку. Вздохнула:

— Эх, Иван, Иван, сам себе годы обкромсал, сам себе, — шёпотом произнесла. А ведь были и солнечные дни. Были…

Людей в автобусе набилось как сельди в бочке. То тут, то там, то в конце салона слышно перекличку маленьких деток — показывают свои капризы. И покажешь тут… На улице за тридцать — июльская жара.

Я сидела на втором сиденье, а рядом со мной полная женщина неопределённого возраста. Позже узнала, что ей, тёте Вере (отчество так и не расслышала, хотя ухо держала востро, каждое словечко хотелось поймать. Уж больно интересно рассказывала), так вот, ей далеко за шестьдесят. Но говорунья, любит поболтать. И правильно, что сидеть букой. Не скучно было, хоть и в пробку попали. Я, как всегда, ехала в Академгородок, дорога дальняя, но на этот раз время пролетело незаметно, и всё благодаря тёте Вере. Даже и жара не помеха, утру со лба пот и дальше слушаю. Забавно.

Первые минуты, когда зашла, она сидела тихо, то поправляла подол платья, то копалась в сумке, но это первые минуты… Я ещё подумала, наверное, деньги ищет, рассчитываться собралась, и стоило на одну остановку в автобус садиться? Вот и угомонилась, устроилась поудобнее и при виде белокурой девушки с кудрявыми волосами как рассмеётся, аж рот ладонью прикрыла. Ну, думаю, что-то вспомнилось. Улыбнулась ей, а она мне:

— Молодая драчливая была, ух, драчливая, — покачала головой. — И ребенком в садике дралась, мамка рассказывала, и дома со старшими братьями, правда, они мне порой уступали, и в школе училась — тоже дралась, — вздохнула.

Я чуть подвинулась, а она продолжила:

— Но это когда мы в деревне жили, затем в город переехали к маминой сестре, — сбавила голос, — тут уж я не дралась — городская стала, а мне в аккурат в техникум надо было поступать, школу-то успела в деревне окончить. А брат старший так и остался в деревне, — махнула рукой, — да ну его. Но зато есть куда приехать, воздухом родным подышать, куда лучше этого, — она окинула взглядом стоявших людей. — Жарища сегодня, говорят, весь июль таким будет.

Я кивнула.

— Куда к чёрту, дышать нечем, — утёрла носовым платочком лицо.

— Ага, — поддакиваю я.

— Так вот, — и она снова рассмеялась, на этот раз тише. Я улыбнулась, приблизив к ней ухо, ведь одним слышу, второе — никакое…

— Я на третьем курсе замуж за своего Генку вышла, он старше меня немного, уже армию успел отслужить. А я верна ему была, ох верна…

— Любили, видно, — подытоживаю.

— Видно, а может, так мамка воспитала. Она мне всегда говорила, словно наказ давала: Верка, замуж выйдешь, мужу своему не перечь, не изменяй, всегда верной будь, тогда не будешь клятой-мятой.

— Да, — соглашаюсь, кивая.

— Так вот я и была верна, доверчив-а-а, — протянула она, — а соседка Танька, что напротив жила, подтрунивала вечно, мол, доверяй да проверяй. Её муж с моим Генкой на Басандайку пару раз ездили, рыбачили. — Знаешь такую речку? — спрашивает меня.

— Знаю, — снова киваю.

— Вот и поехал он в очередной раз, не знаю, один или с Андреем Танькиным. Только через часок-другой я в магазин на Песочки пошла. Знаешь такой? — снова спрашивает меня.