— Ребята, а вы точно ничего не перепутали? Обязательно доплачивать?

— Ну да, мы же с вами созванивались.

— Да что вы, с кем созванивались?! У нас даже телефона-™ нет. И вообще, вы, похоже, не по тому адресу доставочку сделали.

— Как не по тому? — возмутились было они чуть ли не в голос.

— Это Карла Ильмера, десять, и квартира десять?

— Ну да, — поддакиваю, только Карла Ильмера, десять дробь два, а вам, похоже, нужен дом с дробью один.

Улыбка ребят быстро покинула, а лица сделались такими кислыми, как были у нас с Сашей, когда мы кирпичи туда-обратно таскали. И надо же было им сюрприз сделать, нет чтобы один поднялся, документы принёс, разобрались бы, и не надо мебель с места на место перетаскивать.

Сколько лет прошло с тех пор, а порой вспомню тех ребят, когда сама что-то забуду и возвращаюсь на четвёртый этаж, сначала такие весёлые, улыбчивые были с сюрпризом, а потом…

И это ещё не всё с десятым номером. После истории с кухонным гарнитуром года три прошло, может, чуть больше. У нас уже и домофон, и телефон появился, но жили средненько, мы и по сей день так живём. Воровать нечего, даже порой дверь не закрываем, в деревне-то все с открытой дверью живут, я имею в виду, не запирают на засов, разве только на ночь.

Так вот, собралась я однажды в магазин, ветровку надела, обулась, вдруг резко в дверь звонят, не в домофон, а в дверь, да так настойчиво. Я не успела выкрикнуть, что дверь открыта, как трое крепышей с автоматами, в камуфляжной форме, лиц не видать, маски натянуты, один из них меня к стене прижал своим автоматом, я и спустилась по стеночке, на пол сползла от страха, ноги подкосились, а те, двое других, по комнатам разбежались. Я понять ничего не могу, только один звук и выходит из меня: «А-а-а-а…».

— Молчи, — хватает меня за ветровку и пытается поднять, я сопротивляюсь, снова вниз скатываюсь, чуть не задыхаясь в ветровке, ноги словно не мои — ватные какие-то сделались. Ну всё, думаю, грабить пришли и убьют за одно, а за что не пойму. И что только в моей голове не промелькнуло. Попрощалась с жизнью, хорошо, думаю, хоть сына вырастить успела. А этот, что прижал, спрашивает: «Кто с тобой?»

— Никто, — отвечаю испуганным голосом, — одна я. Никого дома нет, кроме меня, — повторяю. Промелькнуло, а вдруг что-то муж натворил, ну там КамАЗ угнали у него, а теперь пришли. В то время ух что творилось… Не зря же железные решетки на окна люди понаделали, а кто побогаче, сигнализацию поставил.

— Ребята, — наконец пересилила я себя, когда они уже втроем смотрели на меня в недоумении, — а что случилось? Я вам чем-то могу помочь? — не знаю, почему я так спросила.

— Ты нам скажи, что у вас с сигнализацией?

— Да какая сигнализация, мы квартиру-то не всегда закрываем. — Тут я не выдержала и разревелась. И даже не от того, что испытала такой жуткий шок, а, скорее всего, от их поведения, грубого, резкого, ведь приняли за квартирную воровку. Так накинулись. Так накинулись…

Второпях попросили прощения и удалились так же быстро, как и вломились. Недоразумение вышло. Простила. Улыбнулись, что не ту «десятку» спасать пришли. Этот случай я, пожалуй, не забуду никогда. Далеко не те ребята с улыбкой на лице, что приносили кухонный гарнитур.

А совсем недавно за нашим домом выросла огромная десятиэтажка, на углу которой крепится номерной знак с надписью: «Карла Ильмера, ДЕСЯТЬ дробь три». И что они на этих десятках помешались, подумала я, но извещения, письма, которые порой путает почтальонка и несёт в мой почтовый ящик, исправно доношу до адресата.

День тёплый, сентябрьский, я совсем малышка, помогаю маме копать картошку. А так хочется побегать по улице, поиграть с девчонками в классики, попрыгать на скакалке, но знаю и о том, что у нас три здоровущих огорода, на которых много посажено картошки. И надо успеть выкопать, а совсем скоро повалит снег. Бывало, как-то и в снег копали…

— И зачем её столько много насадили? — укоризненно спрашиваю маму.

— А затем, доченька, картошка нас спасёт, особенно в этот год.

Мама приподнимается с четверенек, расправляет спину и досадно поглядывает на стайку, которая находится с одной стороны огорода. Что у неё на уме, я не знаю. Смотрю и я на стайку, представляю, если бы и стайки не было, то ещё бы у-у-у какую площадь надо было засадить картошкой.

Стайка мне наша совсем не нравится, она почти вся чёрная, жадный огонь облизал своим жгучим языком. Но её успели спасти, а вот дом? Дом нет. Тот весь сгорел, сгорел дотла, как раз в ночь на мой день рождения, седьмого мая. Как бы хотелось не вспоминать, но, наверное, никогда не забудется этот пожар. Ладно бы в какой другой день, а то… Кстати, не нравился мне и наш теперешний дом, он какой-то длинный и совсем не родной. Барак есть барак, на два хозяина, хорошо хоть соседи порядочные попались. Жили дружно. Впрочем, я не помню, чтобы мои родители когда-то с кем-то ругались. Такого просто никогда не было. Да они и меж собой не бранились. А может, и ругались, да не при нас.

А всё-таки в этом бараке были свои прелести. Благодаря высоченному потолку я смело заводила туда Белоножку, моего любимого коня (коней у нас двое было). Проводила его по всем комнатам, знакомила с домашней утварью. Даже рассказывала, кто на какой кровати спит. Порой сахаром комковым кормила. Но это когда папа с мамой на работе, а Серёжка, брат, в школе. Он на три года старше меня. Помню, даже стоя на коне мог ездить, а я нет — боялась, но без узды ездила. Конь умный был — военный.

Так вот, в этот день мы почему-то с мамой одни картошку копали, наверное, Серёжка был в школе, а папа на работе, а почему мама дома? Скорее всего, по графику дежурила в смену, она на тот момент сторожем работала. Машины на складе охраняла и ещё что-то там, не помню, хотя иногда я ходила с ней на работу. Интересно было. Но она и там без дела не сидела, зимой дрова таскала, печь топила, снег чистила, это помимо того, что всю территорию надо обойти, а обходила она её ох как часто. Я, бывало, скажу: «Мам, а давай не пойдём, кому надо в такой холод через забор лазить».

— Нет, доченька, — скажет она, — раз положено, так положено. Честная была во всём и везде.

Солнышко пригревало, время близилось к обеду, мы вроде бы уже на чуток передохнуть собрались, подустали, да и чайку надо попить. Корова Белянка, крупная, комолая, находилась в ограде. Наверное, Белянкой назвали из-за её белой миловидной мордашки, а ещё по обеим сторонам её боков были огромные белые пятна, и ноги у неё белые. Она ходила по ограде и пощипывала травку.

Вдруг слышим, Белянка стала закашливаться и кхыкать необычно, да так громко. Я такого и не слышала раньше. Мама кинулась к ней, я за мамой. Тоже запереживала, поняла, что-то неладное случилось.

— О господи! — всплеснула руками она, и залезла рукой в самое горло коровы. Но ничего не получалось, Белянка истошно продолжала кашлять. Мама то мяла ей бока, то снова по локоть лезла в горло. Мне было страшно всё это видеть, а чем помочь, я просто не знала. Видела её испуганное лицо, она металась возле коровы, дорога была каждая минутка, каждое движение. Корова слегка начала пошатываться, но маме не сопротивлялась, понимала, что её спасают. Помню, мама спешно читала какую-то молитву, но всё безуспешно. Силы покидали и маму, и корову. Бежать кого-то звать было некогда, да и кого звать, кто на работе, кто тоже картошку копал, а кто в школе. Да и дом наш стоял на отшибе, в конце деревни. Пока добежишь… Вижу, мама уже плачет, прикусывает губы, но борется за жизнь Белянки. Борется.

— Милая моя, кормилица наша, — причитает слёзно, — держись, мы справимся! Держись! — Крестится. Крещусь и я, горько плачу.

И как бы мама ни старалась, корове становилось всё хуже и хуже. Затем мама кинулась в дом и вскоре была уже с огромным с синей ручкой ножом в руках. Я заревела ещё больше.

— Мам, нет, не-е-ет! — кричу я.

— Так надо, доченька, так надо, иначе мы её совсем потеряем!