— Сёмка, она ожила! Смотри, как губы сжала.

— И правда, — удивляется он. Смотрим и нам кажется, она дышит. Тихо дышит, бесшумно. А как же полиция, скорая? Ведь едут уже…

Подруге снова звоню, ожила свекровушка, а подруга отвечает:

— Померла так померла, мои коллеги, верующие, уже помолились за упокой души рабы Божьей Веры Павловны, как положено.

Тут Светлана улыбнулась и продолжила:

— А знаешь, Валюш, может, ты меня осуждать будешь, ни слезинки я не проронила, ни во время похорон, ни на поминках. Сёмка тоже не плакал, но я хорошо помню, как мы по нашей собачке Дашке плакали, когда она померла, так жалко было. Светлана смолкла.

— Бывает такое, Света, бывает…

Лютая зима выдалась в тот год. Можно было бы и в школу не ходить, но Светланка, несмотря даже на то, что по сельскому радио объявили детям с первого по третий класс сидеть дома, всё-таки засобиралась, то ли такое рвение было к учёбе, а то ли дома не захотелось сидеть одной. Скорее всего, второе. Прохудившееся Светино пальто, а оно досталось ей от старших сестёр, сильно-то и не грело, поэтому Светина мама, сдёрнув с сундука громадную клетчатую шерстяную шаль, в некоторых местах поеденную молью, которая служила и как грелка, и для покрытия сундука, умело обернула дочку. Шаль, чтобы не развязалась по дороге, туго затянула на поясе, только Светкины карие глазки и видно было.

— Вот, теперь и мороз не страшен, иди с Богом.

Не хотела Светка эту тяжелющую шаль, вдруг в школе дети смеяться будут, но спорить с мамой не имела права. Ветра не было, только жгучий холод. И уже на полпути поняла — мама права, было гораздо теплее. До школы добежала быстро, так как ноги подмерзали, но в школе была абсолютная тишина, никто не бегал по коридору, дверь в их класс прикрыта. Робко постучав и зайдя в класс, увидела, что все за партами сидят смирно, учитель ведёт урок, поняла, что опоздала. Как так получилось? Как же так? Света никогда не позволяла себе опаздывать. А тут…

Да, школа от дома далеко, но и она бежала быстро и вовремя вышла из дома. Её маленькое сердечко заколотилось, разволновалась, даже страшно стало. Она, как робко постучала, так же робко, еле слышно, спросила разрешения сесть за парту.

— Опоздала, теперь стой, — сурово выкрикнул учитель, указав пальцем в угол, где каждый опаздывающий ученик отбывал наказание.

Стоять пришлось одетой, укутанной в эту дурацкую шаль, теперь она ей ух как мешала, в классе было жарко натоплено, да и от волнения Светка вся вспотела, даже ноги быстро согрелись. Единственное, что она успела, когда зашла, это поставила портфель на пол рядом с вешалкой, где висела верхняя одежда учеников. А ещё обратила внимание на то, что в классе были не все дети, не было и того самого мальчика Вани, который ей нравился. Она не хотела, чтобы он видел её, укутанную, да ещё стоящую в углу. Урок показался долгим. Вот и прозвенел звонок на перемену. Все дети засуетились, кто стал разглядывать Светку, а вернее, её шаль, и посмеиваться, а кто занялся своим делом. Учитель пошёл в курилку, но проходя мимо Светы, всё так же грозно посмотрел и злобно добавил: «Опоздала, теперь стой. Все уроки стой!»

Виновато опустив голову, она не проронила ни слова. Да и вообще она была скромная, забитая, одним словом. Я, пожалуй, добавлю, что деревенские дети в то время вели себя в школе куда тише, чем сейчас, и почему-то побаивались учителей, хотя, может, не все и не всех учителей. Светка же учителя боялась сильно, бывало, ударял её указкой по пальцам, больно было, терпела, понимала, что за дело, буквы ровней надо писать и кляксы не делать, в то время ещё ручкой с чернилами писали. Не ей одной доставалось, даже Ване как-то перепало. Светке было жалко его, он расплакался, наверное, сильно больно было или Ваня терпеть не умеет, рассуждала она. Терпеть она умела.

Но… на этот раз пришлось терпеть все уроки и перемены, учитель так и не дал добро сесть за парту. Она даже не имела право присесть на перемене, смирно, тихо стояла, украдкой успела всплакнуть от обиды, но никто не заметил, это хорошо, что угол находился в конце класса и все ученики к ней были спиной, смотрели то на доску, то на учителя, а то что-то писали, считали, отвечали, выходили к доске. А Света, глядя на портфель, порадовалась, что хоть его не надо держать в руках.

Устали ноги, ей было невыносимо жарко, такое ощущение, что не хватает воздуха. Она надкусывала губы, чтобы не разреветься вслух. Но и это ещё не всё, её охватило тревожное чувство, на последнем уроке ей вдруг захотелось в туалет, боль в мочевом пузыре начала усиливаться. Заломило низ спины. Терпела, как могла, мучительно терпела, долго терпела, боль становилась всё сильнее и сильнее. Она вдруг поняла, что не осилит выстоять этот последний урок. И, переборов себя, стала тянуть руку, руку поднимала всё выше и выше, трясла ею, но видела, учитель не обращает на неё внимания.

— Можно выйти, — умоляющи громко прошептала она. Реакции от учителя никакой не последовало, лишь только с последней парты несколько учеников оглянулись на неё. Выхода больше не было. Всё смешалось: стыд, страх, обида и невыносимая боль. Она ещё раз окинула взглядом парту, на которой должен сидеть Ваня, сделала упор на одну ногу, слегка набекренившись в эту же сторону, и пописала в свой валенок, затем поменяла ногу, посчитав, что если переполнится валенок мочой, все заметят, пописала в другой валенок. Ещё она обрадовалась этому длинному пальто, так как его края почти касались валенок, а значит, никто не увидит мокрых штанов. Но впереди дорога до дома, мороз далеко за минус сорок. А как выходить из класса? Как?.. Надо, чтобы никто не заметил, иначе позора не оберёшься… Все эти минусы перекрывал единственный плюс — Ванечка не пришёл в школу.

Хотелось продолжения этого рассказа, как Света добралась от школы до дому и т. д. Увы, на сегодняшний день Светлана давно разменяла пятый десяток и продолжение той, давней, мучительной истории где-то заплуталось в памяти. А может, и к лучшему.

Бывает, та или иная информация на протяжении жизненного пути стирается из памяти, даже если тебе напомнят все подробности этого сюжета, ты всё равно не можешь окунуться в то прошлое, оно вычеркнуто. Но почему-то этот случай не выходит из головы… Сама не пойму, ведь ничего такого в нём нет, но на бумажный лист просится.

Семьдесят девятый год, нам с мужем по семнадцать лет. Стоп, тогда он мне был вовсе не мужем, просто дружили, и всё. Нам весело, какие-то общие интересы, мы тянулись друг к другу, однако же робость и воспитанность с обеих сторон нас не покидала. Помню, мама мне как-то сказала: «Доченька, юбку выше колен не оголяй. Намёк был понят, так она меня готовила к городской, самостоятельной жизни. Хотя самостоятельность ко мне пришла гораздо позже, а всё потому, что в городе до замужества жила у старшей сестры. Та, естественно, строга, учитель по жизни. Нет, я её не боялась, но слушалась беспрекословно, и мне важно было её мнение. А может быть, не чувствовала в себе уверенности — скорее всего. Теперешнее молодое поколение куда более раскрепощённое.

Итак, спускаемся мы с Сашей по лестнице в сторону кинотеатра Горького (так он тогда назывался). Чтобы светило солнышко — не помню, скорее, пасмурная погода, я в вязаном цветном свитере, от другой сестры по наследству достался, и, как всегда, в джинсах, но в родненьких, на собственную стипешку купила. Настроение у нас хорошее — и у меня, и у Саши. А лучшее настроение, пожалуй, у нашего «другана» было, так почему-то я его называть стала при воспоминании. Да-да, я отчётливо помню, как при виде нас его улыбка расплылась по всему лицу. Сколько в нём было радости и восторга, глаза сияли, да и сам красавчиком выглядел, лет так на пять постарше нас.

— О, какая встреча, — слегка приобнимая меня, не прекращая улыбаться, явно завоёвывая к себе симпатию, что-то говорил громкое и льстящее, при этом попросил у Саши сигаретку. Саша, не раздумывая, протянул сигару и поддакивал в нужном месте. Не помню, что именно, не помнит и Саша, да и к чему теперь это? Но самое интересное дальше… Он просит у меня перехватить трёшку, т. е. три рубля, буквально на пару дней. У меня, а не у Саши. Я смело вытаскиваю из сумки нужную ему купюру и спешно отдаю, вежливо улыбаюсь, дружески хлопаем друг друга по плечу, паренёк снова меня приобнял, что-то сказал вслед, и мы разошлись. Он быстрым шагом вверх по лестнице, а мы, не спеша, вниз в сторону кинотеатра. Мне как-то стало неловко и неприятно, три рубля в то время — это деньги. По крайней мере, можно экономно с неделю прожить. Немного сникла. Насмелиться спросить у Саши, почему он у меня попросил денег, а не у него, не могу, как-то неудобно. Но вдруг Сашино любопытство взяло верх и спрашивает: