Ничему их жизнь не учит. Которое поколение — третье уже. Первое сгинуло при Ежове — тот на суде, уже зная свой приговор вполне искренне сказал — моя вина не в том что я чистил органы, а в том что я мало их почистил. Ежов кстати на суде был вполне откровенен. Он ведь открыто сказал — за мной есть много преступлений, есть и такие за которые меня можно расстрелять — но не те в которых меня сейчас обвиняют. Но тогда это никого не интересовало.

Второе поколение — это уже ежовские прихвостни. Их выбили практически полностью — никого не осталось. Все эти Фриновские, Леплевские — они все. Многие с семьями. И вот — третье поколение, уже бериевское. Точнее даже абакумовское. Красавцы, прошедшие войну, многие с боевыми наградами. Ох, они там начудили. Ох, начудили.

И думали — война всё спишет. Ан, нет. Приходится отвечать.

Придётся за всё отвечать…

Следователь — сам, на машинке — по своим записям заполнял шапку стандартного протокола допроса. Стучал по клавишам. Задержанный с интересом озирался по сторонам, потемнел взглядом, когда наткнулся на портрет лысого Генерального секретаря…

— Знаете в чём вас обвиняют, гражданин Жолдовский? — спросил он

— Товарищ Жолдовский — зло поправил задержанный — а ты вообще кто?

Следователь достал красную корочку с тиснением — Генеральная прокуратура СССР

— Старший следователь Калинин, Генеральная прокуратура. Назначен вести ваше дело

Задержанный скептически и зло рассмеялся

— Ты мне баки не бей. Генеральная прокуратура. Меня имеет право только военный прокурор допрашивать, понял?

— Вы не верите в то, что я из Генеральной прокуратуры?

Следователь покопался во внутреннем кармане пиджака, достал красную книжечку члена КПСС. Бросил на стол.

— Посмотрите. Там написано, где я на учёте стою. В какой парторганизации.

Задержанный недоверчиво взял партбилет. Посмотрел. Он знал, о чём речь — удостоверение могли и подделать, но партбилет — ни при каких обстоятельствах. За это вышибут из партии, а потом — хорошо, если дворником возьмут.

— И всё равно. Мне военный прокурор нужен. Вам ничего не скажу.

— Военный прокурор вам не нужен, Жолдовский. Вас из органов уволили.

— Это когда?

— Вчера. И из партии исключили.

Задержанный больше минуты молчал, смотря на свои руки. Крупные, сильные. Потом криво усмехнулся

— С..и. Ну, с…и.

— Чего ругаетесь? Я это тоже не особо одобряю, но… дело то у вас больно… скверное. Ладно бы измена, а тут — хищения.

Жолдовский вскинулся

— Это какие ещё хищения?

— Много было — сочувственно сказал следователь — всего и не упомните?

Задержанный опять усмехнулся

— Ты меня тут за нос не води. Старший следователь. Сопляк ещё. Какие ещё хищения…

— Ну, начать с Берлина.

— Чего?

— Берлин сорок пятого…

…

— Вот показания тогда капитана, командира разведроты Синельникова Петра Ивановича. Желаете прочесть…

Последние дни Рейха…

Запах гари. Запах конца…

Гвардии капитан Синельников докурил сигарету, поправил висящий на боку немецкий трофейный автомат, взятый им с ССовца ещё в начале штурма города. Осмотрел стоящую перед ним небольшую группу людей. Это были лучшие из лучших, те кто отвоевал с ним три года, те кто в группе ещё со Сталинграда. Настоящие профессионалы войны.

Один до войны был шофёром. Другой — колхозником. Третий — не смейтесь — кассиром в сберкассе.

— Выдвигаемся потемну. Не шумим. Наша задача — занять здание рейхсбанка на Егерштрассе, проверить, заминировано ли оно. Если нет, сигнал — одна зелёная одна красная. И флаг, понятно, водрузить. Всё ясно?

— Так точно — негромко ответил за всех Есаулов, ссыльный казак. В его группе было трое из раскулаченных.

— Пока всем спать. Выдвигаемся через три часа

Последняя фразу утонула в громе артиллерии — батарея шестидюймовок открыла огонь…

Расстояние до Рейхсбанка[67] было совсем маленьким, всего квартал. И больше следовало опасаться своих, а не чужих — с наступлением ночи все занимали оборону там, где их застигла ночь и палили на каждый шорох. Их снайпер — занял позицию у сгоревшей Пантеры, а они, один за другим — перебежками достигли здания. Оно немо молчало, верхние этажи были повреждены обстрелом — но само здание не сложилось.

Капитан похлопал по плечу Блоху — фамилии его никто не знал, бывший цирковой артист. Тот исчез в темноте. Слов не требовалось — он знал, что надо найти лаз. Хоть какой — но не вход, который может быть заминирован и на него может быть нацелен пулемёт.

Блоха вернулся минут через двадцать, показал большой палец — и бойцы группы один за другим пошли за ним. К лазу, который он нашёл.

В помещениях Рейхсбанка — пахло горелым и пахло сильно. Стояла оглушительная, после многодневного грохота канонады тишина — её обеспечивали толстенные кирпичные стены. Время от времени — в окна пробивался свет взлетающих осветительных ракет, но потом — снова падала тьма…

— Идём дальше, товарищ капитан? — спросил один из разведчиков.

— Нет. Проверьте соседние помещения. Начнём с утра, а пока — тут и заночуем…

Утром пошёл дождь. Странно, но этот типично грибной, русский дождь — как ничто другое свидетельствовал о скором конце войны. Они уже здесь, в Берлине. Дальше идти некуда — ни им ни немцам. Скоро — всё закончится. И неизвестно, как будет дальше, но главное — будет без войны. Это сейчас самое главное.

Немцы бросили Рейхсбанк, это «образцовое национал-социалистическое учреждение[68]», даже не заминировав, это стало ясно после первого получаса обыска. Кабинеты были пусты, во многих сохранилась обстановка, только бумаг много сожгли — прямо в коридорах жгли, везде были кучи пепла.

Своего зама, лейтенанта Овечкина, того самого кассира из банка — Синельников нашёл в одном из кабинетов. Тот не был разграблен, казалось, что те, кто в нём работал скоро придут и начнётся обычный рабочий день. Лейтенант стоял и держал в руках фотографию в рамке. Капитан заглянул через плечо — это была обычная семейная фотография — муж, жена, дети. Муж был в гражданском.

— Катю напомнила… — хрипло сказал Овечкин — один в один почти

Синельников знал про семью Овечкина. Эвакуироваться они не успели. Кто-то из соседей донёс, что они евреи — хотя Катя еврейкой не была. Её вместе с детьми загнали в какой-то ров и посекли из пулемётов полицаи из вспомогательной полиции. Говорили, что это была бывшая красноармейская часть — латышский батальон, как началась война, он перешёл на сторону немцев.

Синельников не знал что сказать, потому просто похлопал подчинённого по плечу

— За что они нас? — хрипло, почти шёпотом сказал Овечкин — мы шли через Минск, там на нашей улице ни одного целого дома не осталось. А теперь и Берлин. Наверное, эти… или в подвале, где сидят или валяются в воронке уже. Зачем они это начали?

— Они фашисты.

— Они люди. Они люди, капитан.

— Люди переставшие быть людьми — оборвал Синельников, поняв, что разговор идёт куда-то не туда — пошли. Надо знамя водрузить, пока по нам удар свои же не нанесли.

Они вышли в коридор — и тут же натолкнулись на одного из разведчиков

— Знамя водрузил? — спросил его командир

— Водрузил. Тут верёвок много нашли, хорошо закрепили

— Хорошо.

— Вам надо вниз спуститься, в подвалы

— А что?

— Там нашли много чего…

Рейхсмарки — лежали на стеллажах плотными кирпичами. Пачка за пачкой. Их было немного, может и десятая часть хранилища не была занята — но это были деньги. Разведчики стояли и смотрели на них.

— Что делать будем — спросил Есаулов

— Что делать, охрану выставим, своим сообщим. Пусть по акту принимают

— Много тут…

— Бумага это. Рейха то нет больше.

— Только ж… подтирать…

Синельников резко развернулся