Между тем, эта внешне ничем не объяснимая тяга к средневековью — означала ментальный разрыв интеллигенции с народнической мечтой о равенстве и поиском способов и оправданий как раз неравенства в обществе, для чего и шло обращение к Средневековью. В Средневековье были король, королева, кардинал, многочисленные дворяне, гвардейцы кардинала — жёстко сословное общество с крестьянской безответной массой внизу. В «мушкетёрах» заметьте — представителей «низов» среди героев фильма почти нет, и даже галантерейщик Бонасье имеет небольшую лавку и сдаёт комнату. В фильме про «бедность и страдания» французских крестьян ничего не сказано, их как бы вообще нет. И про русское крестьянство в это время, время «народной власти» не сказано абсолютно ничего. Весь багаж русской литературы, повествующей о том, как мы пришли к 1917 году — это багаж 19 и начала 20 века, когда писать об этом было «нельзя» — хотя писали. При советской власти — власти победивших крестьян — ни власть не была заинтересована в литературном разговоре на такие темы, ни интеллигенции не было интересно это писать, ни переехавшему в города и окончившему ВУЗы населению страны — это читать. Не появилось ни одного действительно крупного произведения, описывающего крепостничество с точки зрения крепостных крестьян. Зато появились писатели — деревенщики, к которым можно отнести и Солженицына, которые описывали неурядицы дня сегодняшнего. Хотя для крестьян в ту пору наступило как раз-таки лучшее время за наверное целое тысячелетие. Получили паспорта, с учётом наличия собственного хозяйства зарплаты сравнялись с городскими, государство проводило политику поддержки села, потому в райцентрах на базах были такие дефициты, какие в крупных городах днём с огнём не найти было. При этом село прокормить город не могло, зерно закупали, мяса не хватало, и это было уже хронически. Универсальной денежной единицей становилась бутылка водки.

А в республиках всё это усугублялось национальной идентичностью и поиском оправданий для уже национального неравенства. Грузин, прочитавший Давида Строителя о жизни Грузии в период феодального расцвета, неизбежно задавал себе вопрос: а что случилось с той могучей Грузией, которая была описана в этом произведении? Напрашивался ответ — пришли русские и оккупировали.

Так росло национальное самосознание.

Говорят, что в демократических странах разрешено всё что не запрещено, а в тоталитарных запрещено всё что не разрешено. СССР в таком случае не был ни демократической, ни тоталитарной страной, потому что в нём было всё запрещено, пока на тебя смотрят, а как отвернулись — всё разрешено. Как так? А вот так!

Студент Украинского института международных отношений Киевского государственного университета им. Тараса Шевченко Михаил Николозович Саакашвили, как только получил сведения о том, что в заключении погиб лидер Грузинской Хельсинской группы Звиад Гамсахурдиа, а траурный митинг в Тбилиси разогнан войсками, воспылал ненавистью к советскому тоталитарному режиму ещё сильнее, чем он ненавидел его до этого и решил ехать в Москву с друзьями и устроить на Красной площади несанкционированный митинг «Руки прочь от Грузии!». Это была не его мысль, ему подсказали, а кто — не так уж важно.

Михаил Саакашвили родился в Тбилиси, в «приличной» как тогда было принято говорить семьёй. Мать — профессор-историк, дядя — офицер КГБ. Отчим — председатель научного совета института, тоже профессор. Ходил в самую престижную в республике Тбилисскую школу Љ 1. Изучал факультативно английский и французский языки.

О том, что произошло во время выпуска из школы — предпочитали помалкивать. У золотой молодёжи Тбилиси был доступ к недоступным другим благам. Например, к видеокамере, причём не обычной, а позволяющей делать запись сразу на кассету. Денег на красивую жизнь не хватало, потому придумали снимать порнографические фильмы и продавать их. Какое-то время всё шло нормально, пока один высокопоставленный чиновник, привычно поставив кассету в магнитофон, не узнал в актрисе собственную дочь. Скандал замяли, потому что никому — ни отцу, просматривавшему порнушку, ни дочери, которой ещё замуж выходить — такая слава не нужна была. Но семейство Саакашвили поняло, что Мише лучше поступать не здесь, так как будут мстить. А так как для Москвы — рожей не вышел, связей нет, родственников — тоже, да и оскорблённые отцы дочерей как раз в Москве-то и могут жизнь в овчинку сделать — решили поступать в Киеве. Благо дядя занимает «разведчицкую» синекуру в украинской делегации при ООН.

Поступил. Всё-таки на фоне жорких, но туповатых провинциалов напористый и обаятельный комсомолец с двумя языками, золотой медалью и дядей в ООН — выделялся. Так — Миша оказался в Киеве с зачётной студенческой корочкой.

Разницу между Киевом и Тбилиси он понял очень быстро. Тбилиси, он же Тифлис — это всё-таки город, имперская столица несостоявшейся империи, в то время как Киев — деревня-переросток. Украинские студенты — они все кто не еврей, не русский и не одессит — были «от сохи», от земли. Если грузинский интеллектуал числит себя потомком дворян, хоть каких-нибудь, и ему стыдно числить себя от народа, от крестьян, от пастухов… то украинцы этого ничуть не стеснялись. Это были дети мелких начальников, председателей колхозов и совхозов — миллионеров, для них сельская жизнь была родной и понятной… лежащие в грязных лужах свиньи, роющиеся в навозе куры, мычащая корова. Они всегда после выходных возвращались в город с сумками с салом, колбасами и прочими дарами и щедро подкармливали оголодавшего без поддержки родственников грузина. А тот учил их — кого английскому, кого французскому, кого русофобии…

Русофобии кстати Мишу научил Гела Чарквиани, преподаватель и телеведущий, сын бывшего первого секретаря ЦК Компартии Грузии Кандида Чарквивани, знатного советского писателя и языкознатца. Именно он в своё время письмом от 1949 года дал старт погромам в языкознании, не выезжая из Тбилиси на фронт, заработал Орден Отечественной войны I степени. Сын его Гела закончил Мичиганский университет, был лично знаком с Гербертом Маркузе и собрал в Тбилиси русофобский кружок[60]. Миша учил у него английский язык…

Проблем Миши — и других таких же Миш — было две.

Первая — сам Миша вырос в обстановке, когда действия и стремления всех окружающих его людей полностью противоречили тому что они говорили и в чём клялись. Его родители, его родственники — все были членами или кандидатами в члены партии, ходили на демонстрации, на партийные собрания — но в реальности все их интересы выражались словами «достать», «привезти», «добыть». Говорили о загнивающем капитализме, а сами жадно искали его гнилых плодов. Ругали партию, Брежнева, Шеварднадзе — а потом шли на демонстрацию.

Рано повзрослевший Миша очень рано понял всю систему «неденежного обмена». Это когда для того чтобы получить что-то — надо или унизиться, или принести кому-то клятву верности или для женщины (а порой и для мужчины) — расплатиться собой. В школе говорили про честь, книги говорили про верность — а в реальности все трахались со всеми, женщина могла расплатиться собой за чулки, духи, сапоги.

Второе — советская власть не могла найти применение этому деятельному и пробивному парню без совести и внутренних тормозов. Если бы его и таких как он направили бы капитализм подрывать и дали ресурсы — Рейган бы сейчас вертелся как уж на сковородке…

…Сначала, пользуясь случаем, хочу сказать несколько слов по поводу отклика на мою статью Вячеслава Кравченко. В текст его заметки, видимо, вкралась опечатка. Кравченко утверждает, что он философ, тогда как и по способу аргументации, и по фамилии видно, что автор не философ, а украинец…