— А вот это уже твоя будет проблема, Егор. Ищи, просеивай кадры. Подбирай. Но лучшего варианта я не вижу.

Что было на листке? Только одно имя.

Борис Карлович Пуго.

Пуго, сын латышского стрелка, ныне первый секретарь ЦК в родной ему Латвии, а до того председатель КГБ Латвии. Комсомолец, бывший секретарь Рижского горкома. Он и так должен будет пойти наверх — до своего поста министра внутренних дел, на котором его жизнь трагически оборвётся. После путча — он сам вынесет себе приговор. И приведёт в исполнение. А перед этим застрелит жену, которая не захочет жить без него.

Знаете, чем он меня привлёк, этот человек? Своей порядочностью. Слова «жил я честно — всю жизнь» — были в его предсмертной записке, и это были не просто пустые слова — если учесть, что за ними последовало. Перед смертью не врут. Не лицемерят. Он и маршал Ахромеев — вот единственные, кто взяли на себя личную вину за то что случилось с СССР в то время когда они были на мостике. Все остальные — предпочли отморозиться, а потом придумывать себе оправдания. Михаил Сергеевич пиццу рекламировал. Павлов возглавлял банк который в итоге лопнул. Крючков тоже каким-то бизнесом пытался заниматься. Один товарищ, не к ночи будет помянут — к Гусинскому ушёл в Мост-Банк…

Ну и остальное. Комсомолец. Четыре года всё же в КГБ проработал — специфику хоть немного знает. И не русский. В Грузию русского назначать нельзя, особенно сейчас, Пирожков показал себя не лучшим образом. А латыш… есть латыш, что ему предъявишь? Где латыши и где Грузия.

В насквозь коррумпированной Грузии честный и порядочный человек, более того человек из европейской культуры, не связанный с кланами и не думающий в таком плане — крайне нужен.

Армения без СССР. Ереван. Независимость

Светлана Лурье: Ереван как огромный миллионный город начал формироваться на наших глазах… Основной прирост его населения приходится на 50-70-е гг. XX века. Это годы, когда столь же быстро росли другие города СССР, вбирая в себя бывших крестьян, жителей малых городов, самых разнообразных мигрантов. Это время как бы великого переселения народов, …создания огромных интернациональных центров по всей территории страны… В Ереван тоже едут со всего Союза, но едут армяне, почти только армяне. Часть населения Еревана — выходцы из провинции, другая (большая по численности) — мигранты из крупных городов и столиц других республик, прежде всего Грузии и Азербайджана. Кроме того, тысячи армян из зарубежных стран. Столь разные потоки: крестьяне, тифлисцы, парижане. Плюс «старые ереванцы». На глазах спонтанно создаётся нечто совершенно новое, беспрецедентное — громадный национальный центр незапланированного и нерегулируемого собирания этноса в общность, органичную и естественную. Если принять во внимание крошечные размеры современной Армении, практически вырос национальный город-государство. И произошло это в стране, где создание мегаполиса, подобного современному Еревану, было фактически абсолютно невозможно — в силу политики искусственной интернационализации регионов. С точки зрения «нормального» хода истории такого города просто не должно было быть.

Аналогичного феномена — превращения по мере урбанизации полиэтнического города в моноэтнический — на земном шаре больше нет. В этом отношении Ереван уникален. Армяне Еревана кажутся потомственными горожанами, народом урбанистским, давно привыкшим к городской цивилизации. Ереван кажется городом очень цельным, органичным, со своим стилем отношений, своей очень плотной средой, традиционной и консервативной. Ереван — город совсем новый, совсем молодой, несмотря на головокружительный возраст Еревана-истории, Еревана-легенды.

Из книги «Блокадные истории»

Яков ЗАРГАРЯН

Под Новый, 1993 год, несмотря на уговоры жены и детей (они желали встретить Новый год у дочери), я остался дома. Отопления вторую зиму не было. Обещали к вечеру дать свет, но… не дали. Радио молчало. Телевизор, естественно, тоже. Как и телефон. Кругом мёртвая тишина: ни музыки, ни обычного предновогоднего шума и суеты. За окном мрак. В тумане кое-где просвечиваются окна — горят свечи. По звонку будильника в полночь я поднял бокал, выпил с пожеланиями, …ну как обычно. Только мысленно! Спать не тянуло. Захотелось почитать. Всё равно что! Пошёл без свечи в другую комнату, к книжной полке, нащупал том, принёс. Солженицын — «Архипелаг Гулаг». Зажёг ещё пару свечей и открыл страницу с оставленной кем-то закладкой.

Солженицын рассказывал о следственной тюрьме в Воркуте. Описывая адские условия жизни зеков в Сибири, о том, что там как следует не топили, о холоде и пр., автор «Гулага» обращался к читателю, то есть в данном случае конкретно ко мне: «Читатель! Для пробы — переспите так одну ночь! В бараке было примерно плюс пять!»

Хотя я и знал, что меня ожидает, но не поленился, взял свечку в руки и пошёл к термометрам (в нашей квартире их три: в столовой, спальне и веранде). В столовой и спальне термометры показывали плюс три, а в веранде — плюс два! Было это в 00 часов 10 минут утра 1-го января 1993 года в квартире N 10 по Эстонской, 7, в Ереване, не в Воркуте!

Я налил полную рюмку водки, выпил за здоровье истопников воркутинского лагеря…

Вот так начался новый, 1993 год, для меня и сотен тысяч ереванцев. А что же было в северных районах Армении? В Спитаке? В Ленинакане? Читать больше не хотелось. Пошёл спать!

Родной город почти для каждого вроде бы стал чужим. За пределами собственной квартиры уже будто нет родного дома, родной улицы. Грязные, захламлённые лестничные площадки, свисающие с потолка провода, ободранные лифты с подожжёнными кнопками и разбитыми плафонами, нечистоты, вываливающиеся прямо на лестничную площадку из продырявленных мусоропроводов, перила, на которых будто сроду не было деревянного покрытия… Кто живёт в этих домах? Люди или существа, которым знаком только один инстинкт — инстинкт разрушения?

Кто видел старый Ереван, не может сегодня без боли в сердце смотреть на новый, демократических времён. Город стал неузнаваемым. Не те люди, не те дома, не те улицы и площади. Я говорю не о молодых, щеголяющих в нарядах турецкого покроя. Я говорю о внешнем облике города. Он выглядит так, будто ещё час назад тут пронеслись татаро-монгольские орды. Дома из туфа, фильзита… и печная труба, густо попыхивающая чёрным дымом, нагло и нахально торчащая из дыры, пробитой на… фасадной стене. А дом в центре города. Тому, кто живёт за этими стенами, так удобно — с дырой и с трубой на фасадной стене. А что это вредительство и порча облика города — ему наплевать. Он так любит свой город…

Дома без парадных дверей, которые кто-то украл. Подземные переходы без базальтовых плит, которыми были облицованы стены. Парки без единой скамейки. Башенные краны, замершие у недостроенных домов, потому что кто-то извлёк граммы серебра из пультов управления. Деревья, спиленные под корень. Спиленные электрические и телеграфные столбы.

…

Битком набитый троллейбус восьмого маршрута, следующий по улице Баграмяна, не доезжая до школы им. Камо, остановился. Отключили электроэнергию. Через некоторое время водитель попросил пассажиров подтолкнуть машину метров на 50 к точке, где начинался спуск и можно было продолжить путь уже на холостом ходу. Человек 15 мужчин сошли с троллейбуса в месиво из неубранного снега, превратившегося в жидкую грязь, и, облепив все три открытые двери и заднюю часть, дружно, с остротами и тихим матом, обращённым непосредственно к грязнючей железной махине, стали трогать её с места. Вскоре троллейбус уже приближался к спуску.

Оглянувшись назад (я заменял двигатель машины у передней двери), я заметил среди толкачей знакомое лицо. Это был Эдуард Татевосян, народный артист республики, лауреат международных конкурсов и Госпремии Армении, первая скрипка Квартета им. Комитаса, завкафедрой струнных инструментов, профессор консерватории. Со скрипкой в правой руке он «работал» одной только левой.