— Почему? — не понимаю, что он имеет в виду. Переспрашиваю совсем тихо, потому что голос охрип от стонов.

— Ты кричала, он решил, что тебя обижают. Но видел, что ты только со мной и чужих тут нет. Наверх ему нельзя, он скулит там уже двадцать минут у лестницы в недоумении, что происходит, — Мирослав усмехается мне в шею, запуская очередной табун мурашек. Эти минуты такие… важные. Я не хочу, чтобы эти мгновения заканчивались когда-либо. Не хочу… Так хорошо, что плакать хочется.

— Надо успокоить Мишку. Почему ему нельзя наверх?

— Он уличный пес, а тут спальни, кровати. Ему тут нечего делать.

— Только поэтому?

— Исключительно.

— Мишка! — нахожу в себе силы крикнуть, окончательно теряя голос. — Поднимайся ко мне, папа ругать не будет!

— А папу кто-нибудь спросил? — Мирослав больше смеется, чем говорит строго, но вряд ли он очень доволен моей выходкой. Я разлагаю дисциплину, да?

— Он волнуется там… — пытаюсь давить на жалость, и это срабатывает!

— Веревки из меня въешь, — ворчит он. — Знаешь же, что не могу тебе отказать, и пользуешься этим. Нельзя так делать, Сонечка, я стану каблуком, — посмеивается, а потом все-таки сам зовет Мишаню, разрешая ему подняться наверх. — Миша, сюда!

Мирослав быстрым движением накидывает на нас одеяло, скрывая мою наготу, и ровно через секунду Мишка залетает в комнату. Он бежит по лестнице так громко, словно там не один пес, а толпа каких-то людей. Ну точно медведь!

Он стоит в дверях и осматривает помещение, словно проверяя, кто тут такой ужасный мог меня обижать. Мой защитник, самый восхитительный. В его глазах столько понимания всего происходящего, что с ним спокойно можно разговаривать, как с человеком, при этом не чувствуя себя сумасшедшим.

— Видишь? — говорит ему Мир, когда тот не находит никого чужого и заметно расслабляется. — Никто твою хозяйку не обижал, ничего плохого не делал. Просто любил.

Что?

— Что ты сейчас сказал? — спрашивает Сонечка, оборачиваясь ко мне через плечо. На ее лице столько эмоций, что я мигом забываю сказанные секунду назад слова, и пытаюсь вспомнить, что так могло удивить, или расстроить, или разозлить Соню.

— Что я сказал? — судорожно вспоминаю, прокручиваю в голове все сказанное. А… Про слова Мишке?! — Что ты хозяйка Мишке? Ну да, он так воспринимает, да и я так считаю… Вы отлично ладите, он тебя слушает, почему нет?!

— Я не об этом! — качает головой и поворачивается ко мне всем телом, а я еле успеваю схватить второе одеяло и прикрыться, потому что мы всё еще голые, а мне не особо хочется, чтобы Мишаня видел меня в таком виде. — Я о… о другом.

— Принцесса, если бы ты мне напомнила, мне было бы проще тебе объяснить.

— Ладно, — отмахивается она, натягивает на лицо улыбку, но в ней искренности ровно столько, сколько во мне сейчас воспоминаний о сказанном. — Если не помнишь, значит не так уж и важно. Да? Мишка, беги вниз, я хочу одеться.

Миша сразу же уходит, как она и говорит, и Сонечка встает с кровати, но я успеваю перехватить ее за руку, завалить на спину и улечься сверху, не давая ей сбежать.

У нее тараканов в голове столько, что никакой отравы в мире не хватит, чтобы от всех избавиться. Но я понимаю, почему так. Это сказывается ее жуткая жизнь с теми жуткими родственниками. Ее никто никогда не жалел, не любил, не был с ней нежным, поэтому каждый даже мельчайший намек на что-то такое заставляет ее сомневаться в правдивости происходящего.

— Пусти, — говорит тихо, пытаясь выбраться. К ее характеру и тараканам примешиваются еще и беременные гормоны. И, оказывается, примешиваются они уже давно, просто замечать я стал только сейчас, когда о беременности узнал. — Я в душ хочу.

— Пойдем вместе, — говорю ей, целую в щеку, а она тут же заливается краской. Краснеет! После всего, что тут только что было!

— Мирослав…

— Принцесса! Просто скажи, что я снова сделал не так. Если мы будем разговаривать, жизнь станет сильно легче, просто поверь мне.

Она вздыхает. Собирается с мыслями, думает, стоит слушать меня или нет, но, кажется, всё-таки принимает правильное решение. Правда закрывает глаза, чтобы сказать все, не глядя на меня.

— Ты сказал Мишке, что не обижал меня, а любил…

— Так? — и из-за этих слов она расстроилась? Не понял. — И где косяк? Правду сказал.

— Ты имел в виду под этим словом секс, или то, что чувствуешь?

— А оба варианта подходят? — усмехаюсь, а она все еще не открывает глаза. Ой дурочка… Что она себе накрутила снова? — Сонь, посмотри на меня.

— Нет, — кусает губы и вертит головой.

— Соня. Давай. Я не кусаюсь. Просто посмотри.

Я анализирую все сказанные ею слова, пока она решается посмотреть мне в глаза, и понимаю, в чем была моя ошибка. Не в словах о чувствах. А о том, что не подтвердил ей сразу, как только она спросила.

— Смотрю, — говорит тихо-тихо, открывая глаза.

Какая же она все-таки красивая…

Беру ее лицо в ладони, поглаживаю по щекам большими пальцами, оставляю поцелуи на веках, лбу, носике, смотрю на нее, любуюсь.

— Принцесса, выкинь глупости из своей головы. Я говорю только то, что думаю, без подтекста. И, кажется, я тебе уже признавался, что влюбился.

— Влюбленность и любовь это немного разные вещи, и…

— И я люблю тебя, Принцесса. Очень сильно люблю.

Ну… вот и всё. Сказал. Впервые в жизни вот так признался в открытую.

Страшно было? Ни капли. Потому что точно уверен в своих чувствах.

Сонечка — мой лучик света в серых буднях. С ней я стал другим человеком. Я счастлив. Я люблю и чувствую, что нужен ей. Я знаю, чего хочу в будущем и теперь понимаю, чего мне всю жизнь не хватало.

Ее.

Мне не хватало ее.

Девчонки со сложной судьбой и тяжелым характером, которую хочется делать счастливой изо дня в день.

Той, кто с первого взгляда приручила моего пса, и меня вместе с ним. Той, кто украшает этот дом и наполняет его радостью. Той, кого я катастрофически сильно хочу познакомить со своей мамой, просто чтобы банально похвастаться, какое в нашей семье теперь есть солнышко.

Мне всю жизнь не хватало той, кого я захочу добиваться, решать ее проблемы и отрывать всем руки за то, что они посмели ее тронуть.

Мне не хватало ее звонкого смеха, вкусных блинчиков по утрам, радости на лице от тарелки с клубникой и смешного выражения лица, когда она хмурится.

Я обожаю ее песни в машине, хотя одновременно не могу их терпеть. Всем сердцем люблю, когда она опаздывает и пытается сделать макияж на ходу и то, как крепко обнимает меня, когда сидит у меня на коленях.

Я не знаю, каким словом назвать это чувство, кроме как любовью. Хотя, честности ради, я почти уверен, что это что-то гораздо большее.

Это больше и сильнее, такому просто еще не придумали определения. Потому что за такой короткий срок эта девчонка стала для меня целым миром, и я хочу делать этом мир счастливее даже со всеми его тараканами.

— Я собираюсь расплакаться, — говорит Соня, внезапно вырывая меня из всех мыслей. Она стала плаксивая, и в глазах и правда стоят слезы.

Малышка ревет каждый раз, когда понимает, что нужна мне. Я хочу показать ей, насколько сильно она заслуживает быть любимой просто за то, что она есть.

— Из-за того, что люблю тебя? — повторяю, а у нее начинает дрожать подбородок.

— Угу. И еще потому что смотришь вот так. Как будто… как будто…

— Как будто я вообще больше не представляю без тебя свой жизни? — спрашиваю, а она все-таки начинает плакать, прикрывая лицо ладошками.

Даю ей эту минутку слабости, укладываюсь рядом, притягива. Соню к себе на грудь и даю возможность выплеснуть эмоцию слезами, просто поглаживая ее по голове всё это время. Если она плачет не от горя или обиды — пусть плачет, если потом ей станет легче.

— Я, похоже, буду плакать до самых родов, — говорит Принцесса спустя три минуты, когда наконец-то успокаивается. Только смешно шмыгает носом. — Моя мама, когда была жива, рассказывала мне, что тоже была очень плаксивая, когда носила меня, — когда Соня говорит это, в ее глазах снова появляются слезы. Конечно, ей больно вспоминать маму, но нужно уже успокаиваться. Ей ведь нельзя нервничать.