— Смотри, сейчас сожрет, — заметила Таська.

— Они не питаются людьми, — Иван все же выбрался и оглянулся. Вещи… вещи были где-то там, под скопищем побегов. Толстые и тонкие, всех оттенков зеленого, некоторые уплощались, выпуская дополнительные плети.

Другие карабкались по стенам.

По потолку.

— Вань… там тушенка осталась, — жалобно произнес Бер. — И вообще… все… ты в следующий раз предупреждай, что ли? Мы бы хоть тушенку вытащили. А то же ж… как дальше?

— Подождать надо, — Иван очень надеялся, что голос его звучит в достаточной мере уверенно, поскольку сам он уверенности не испытывал. — Это первая стадия… побеги анализируют пространство, создают массу. На второй эта масса перераспределяется. И становится остовом дома. Стенами там. Потолком.

— Мы поняли, — Бер хмурился, глядя в копошение зеленых змей.

— Она одревесневает. Уплотняется. Создает комнаты. И мебель всю… согласно программе. Я вообще шкаф хотел сделать. А оно само как-то вот…

— И чего делать?

— Ждать.

— Долго? — уточнил Император.

— Ну… часов двенадцать для первой стадии. Сутки — максимум, — Иван судорожно пытался вспомнить хоть что-то. — А там дальше… как получится.

— Твою ж… — Бер сунулся во двор. — А ночевать нам где? Во дворе, что ли?

— Лето, — Иван понял, что на этот вопрос ответа у него нет. — Ночи теплые…

— Комары быстрые.

— Так… если одну ночь, то и на сеновале можно. На чердаке. У Менельтора. У него тепло. И сено свежее, — предложила Таська, явно с трудом смех сдерживая. — Заодно вон и пообщаетесь… а ужин мы и так принесли. В конторе и стол есть.

— А если…

— В конторе места мало, — отмахнулась Маруся. — Да и где там лечь? На полу разве что. А вот на сеновале — очень даже неплохо…

Позже, поглотивши ужин — девушки на ночь даже пирожков оставили, с капустой, — Иван вытянулся на копне душистого сена. Поверх кинули покрывало, а Серега, преисполнившись сочувствия, и пару одеял принес.

— Ну вы даете, — сказал он.

— Брат как? — Императорское величество был тих и странно-задумчив.

— Нормально. Уже очухался… от отца пару затрещин получил, впредь внимательнее будет. Ну ладно, пойду я… мне еще дрова возить.

— Ночью?

— Иные дрова только ночью и возить…

И ушел.

А Император вытянулся рядом, закинул руки за голову и вздохнул. Снизу тоже вздох донесся, преисполненный печали.

— Слушай… — начал было император. — Извини, если что, но мне всегда было интересно… а на кой эльфам такие уши?

— Чтобы лучше слышать, — Иван поерзал. Лежать было хорошо…

Обещанный сеновал находился не в коровнике, а наверху, под самой крышей. И было слышно, как тяжко переступает с ноги на ногу Менельтор, а рядом суетливо мечется Яшка.

— Я серьезно.

— И я серьезно. Помогают улавливать энергетические потоки. Точнее разделять их. В Предвечном лесу все пронизано этими потоками. И если их не слышать, то…

— Что?

— Ничего. Людей не даром не пускают дальше первого кольца. Меня поселили на самой границе, и то… уши у меня есть, да не те.

Ухо дернулось.

— Почему? — Император повернулся. — Вроде длинные…

— А ты эльфов видел? — Бер приподнялся на локте.

— Видел… посол их вон постоянно при дворе околачивается. Редкостного занудства. Подозреваю, что поэтому его послом и определили. Чтоб нас доставал, а не их там… так что с ушами?

— Ничего. Уши у меня есть, но тонкие потоки я не воспринимаю. Самые общие разве что. С точки зрения эльфов — я глухой. Или слепой? Или и то, и другое — сразу.

— А с точки зрения людей — лопоухий, — не удержался Император.

— Эй, — Бер приподнялся на локте, рискуя провалиться. — Полегче… мне Ванькины уши почти родные!

— Сам полегче… тебе, значит, гадости про людей писать можно, а мне говорить — нельзя? И это не гадость. Это, между прочим, правда…

Иван вздохнул.

Правда.

Как есть, правда…

— Главное, трогать не надо, — сказал он. — А то…

— Больно?

— Неприятно, — он поморщился, хотя в темноте этого, наверное, видно не было. — Особенно… эльфы… они живут как бы каждый по себе. Даже семья. Очень важно личное пространство. Границы. И нарушать их без разрешения… не принято. Семейные обеды там и прочее… ну… по значимым событиям. Или когда дела рода надо обсудить. Или совместный выход спланировать, представить там кого-то из выросших детей обществу. Обычно, когда дом уже вырастят и отселят… это как знак, что он взрослый и сам по себе. Хотя они и до того сами по себе. Вот… а мы сюда приехали. И все бабушкины подруги тотчас пожелали на меня посмотреть. И ладно бы только смотреть! Представь, что их сотня и каждая норовит уши пощупать!

— Жуть, — искренне произнес Бер. — Меня тетушки только за щеки щипали… причитали, что худой больно.

— А ты худой?

— Ну… по сравнению с братьями — да.

— А меня не трогали и не щипали, — признался Император.

— Оно и понятно, ты ж — император.

— Тогда еще наследник. У меня наставники были. Гувернер… мама вот каждый день в детские заглядывала. Или хотя бы справлялась о делах. А у отца раз в неделю была аудиенция.

Все замолчали.

И молчали почему-то долго. Где-то рядом раздался стрекот одинокого сверчка, на него отозвался второй. Третий… и следом многоголосо, переливчато заголосили жабы.

— Ты… вы… в общем, извини, что так получилось, — произнес Бер тихо. — Я на самом деле… не думал. Так… предложили тему… похайпить. Род не при чем. Сам дурак.

— Полудурок, — поправился Иван.

— Почему? — Император даже сел и уточнил. — Полудурок почему?

— Да так… приезжал тут один. Полудурками обозвал.

— Это он вас крепко недооценил, — сказали Его императорское величество, заваливаясь в душистое сено. Вот и пойми, то ли похвалил, то ли наоборот.

Впрочем, понимать Ивану было лениво.

И глаза сами собой смыкались. И вообще… только тень чужой печали доносилась откуда-то издалека. А еще смутные мысли, что надо бы уточнить кой-чего.

Завтра.

Уже завтра.

Глава 27 О женской непосредственности и мужском коварстве

«Какие ребра, такова и Ева»

Из одного философского, почти богословского диспута, случившегося летним вечером в закрытом дворике под дегустацию нового сорта «Императорского Темное»

В вагоне было пустовато. Через приоткрытое окно врывался воздух, слегка разгоняя летний жар. Пахло железом и людьми, коих Софья Никитична разглядывала исподволь, очень надеясь, что интерес её не будет воспринят превратно.

Чувствовала она себя…

Престранно.

Как… как там, в далеком подзабытом уж детстве, когда случалось сбежать от строгого взгляда наставницы в сад. И укрыться там с запрещенною книгой.

И от этого почему-то становилось совестно.

Но…

У окна придремала женщина, у ног которой свернулся огромный косматый кот. Кота держали на поводке, и он явно был сим обстоятельством недоволен. И щурился. И порой начинал ворчать.

Жевала конфеты старушка, обставившая себя ящиками с рассадой, и не прекращая жевать, что-то говорила лысоватому старику в клетчатой жилетке. А тот не слушал, но кивал, то ли в такт перестуку колес, то ли по привычке.

Смеялись подростки, занявшие дальний угол вагона.

Перелистывала тетрадь с записями очень серьезного вида девушка…

— Знаете, — Софья Никитична вздохнула и призналась самой себе. — Это так… странно. Но мне почему-то нравится.

— Я рад.

Князь Чесменов ныне совершенно не походил на князя. На нем была летняя рубашка в синюю и красную клетку. Защитного окрасу жилет со многими карманами и такие же штаны. И рядом с ним Софья Никитична в нежно-бирюзовом дорожном костюме, который к поездке выбирала тщательно, казалась… нелепою.

И костюм этот гляделся чуждым вагону.