Я сглатываю вставший в горле ком, и у меня возникает желание обнять Саллена так, как он обнимал меня за «Ниссаном». Я отказываюсь думать о том, почему он не умеет водить машину. О том, как всю свою жизнь он был экспериментом и пленником.

— Нам нужно переодеться. Ты в этом, я в этом, у них ориентировки на эту одежду. Может, когда откроется торговый центр, нам стоит разделиться, чтобы не привлекать…

— Нет.

У меня учащается пульс, и улыбка становится шире, но я все равно к нему не поворачиваюсь. Нас разделяет кусочек среднего сиденья, и мне бы хотелось, чтобы его не было, но я не придвигаюсь к Саллену.

Однако в зеркале я замечаю блеск его темных глаз и ничего не могу с собой поделать.

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него.

Он молча смотрит на меня из-под ресниц, облокотившись на бедра и склонив голову. Не думаю, что он понимает, насколько это привлекательно.

— Райт располагает средствами. Штейн перевернет этот город вверх дном, чтобы нас найти. Не стоит облегчать им задачу, — выкладываю я все свои опасения.

Саллен по-прежнему молчит, глядя на меня с бесстрастным выражением лица. Но он не кажется раздраженным или злым; возможно, он просто измучен, как и я. Отчасти поэтому мы и нашли это временное убежище. Даже если бы мы могли угнать машину, не думаю, что у нас хватило бы сил далеко уехать. Не помню, когда я в последний раз спала, если не считать того, что мне вкололи снотворное, и это, похоже, только усилило мою усталость.

— Возможно, нам придется украсть одежду, — продолжаю я. — У меня… при себе ничего нет и…

— У меня есть деньги.

Четыре резких слова, но этого достаточно.

Я выгибаю бровь:

— Надеюсь, их много. У меня большие запросы. Но я все тебе верну, клянусь.

Он не выглядит удивленным, и в его глазах появляется какое-то беспокойство. Саллен всегда кажется грустным и настороженным, но теперь, вглядевшись в его лицо, я вижу, что он, похоже, тоже напуган. То, как сжаты его губы, стиснуты челюсти, между темными бровями залегла морщинка.

Когда нас поймают, ему будет, что терять.

Мне устроят нагоняй, возможно, меня посетит Мадс Бентцен или накажет моих родителей, но со мной все будет в порядке.

А вот с ним…

— Прости, что тебе пришлось так долго меня нести, — от чистого сердца говорю ему я, это единственное, что приходит мне в голову, не относящееся непосредственно к Штейну. По тому, как он морщился, поднимаясь по лестнице гаража, я понимаю, что ему больно. Я не позволяю себе думать о том, почему. — Прости, что не смогла увернуться от иглы. Мне нужно было яростнее сопротивляться, я…

Я опускаю взгляд на свои голые колени, и по коже пробегают мурашки.

— Прости, что не смогла убить Штейна. Когда я его ударила, мне хотелось именно этого. Но этого оказалось недостаточно, да?

Повисает долгая тишина, и у меня вспыхивают щеки. Может, я зря думаю, что ему вообще есть до меня дело, и он реально устроил мне небольшую миленькую пыточную. И мне стоит спросить о его животных и лаборатории. Может, я для него всего лишь такой же образец. Но не успеваю я отвернуться, спрятать лицо, как Саллен говорит.

— Из-за меня никто никогда никого не бил, — произносит он сбивчиво, но отчетливо. — Это было… мило.

Я поднимаю на него глаза, слегка прищурившись от веселья. Я вспоминаю о том, что Саллен сделал с охранником, и уверена, что к нему бы не применила этот термин, но понимаю, что он имеет в виду.

— Мило? — Я не могу удержаться от смеха, который буквально рвется наружу.

Выражение его лица не меняется.

— Да.

Затем его глаза как будто застилает какая-то скрытая туча.

— Но…, — не отводя взгляда, говорит Саллен. — Мы не можем убегать вечно, Кария.

Мне сразу же хочется сказать ему, что я еще как могу. Мы можем. Но я знаю, что, если за наши поиски возьмется Райт, то нас найдут. Однако я еще не готова так легко смириться с поражением. Я украду у него столько времени, сколько смогу, даже если он действительно думает, что я всего лишь образец для препарирования.

— Мы подождем здесь, пока не откроется торговый центр. Купим новую одежду. Потом найдем место, где можно спрятаться. Хорошо?

Мгновение Саллен настороженно вглядывается мне в лицо, еще больше хмурит брови и плотнее сжимает губы. Но затем медленно и осторожно кивает.

Я уже собираюсь отвернуться, прислониться головой к окну и немного поспать, несмотря на то, что это очень рискованно, и я бы предпочла прислониться к Саллену, но тут он снова заговаривает.

— Когда? — тихо спрашивает он. — Когда ты решила… убежать со мной?

Задавая этот вопрос, он на меня не смотрит, а совершенно неподвижно сидит на своем месте, положив на бедра затянутые в перчатки руки и уставившись на пол с рассыпанным картофелем фри и распотрошёнными куриными наггетсами.

В данный момент он кажется странно благонравным здесь, в этом домашнем антураже фургона какой-то семьи.

Я надеюсь, что его владельцы крепко спят в своей кровати, а их дети дальше по коридору или, может, забрались к ним.

Я надеюсь, что они живут не такой жизнью, как мы. Что, возможно, у них кончился бензин, или потребовалось заменить масло, или утром кто-то их просто сюда подвез и высадил, но я молюсь, чтобы они не испытывали и доли душевной боли, терзающей Саллена.

— Я никогда не делала такого выбора, — тихо говорю я, желая подвинуться и сесть к нему поближе, но боюсь, что он этого не хочет.

Затем Саллен поднимает голову, и заглядывает мне в глаза.

— Там нечего было выбирать. Я всегда последую за тобой, Саллен.

САЛЛЕН

За окнами отеля бушует хеллоуинская гроза, и я наблюдаю за ней из атриума.

Кровь на моей коже кажется липкой. Толстовка с капюшоном не помогает, как и надетая под нее водолазка, весь этот жар под слоями одежды сгущается в ранах от моего свежего дермального пирсинга. Он не должен был так сильно кровоточить и причинять такую жуткую боль. Штейн подначивал меня, что этого не произойдет, что, вставив мне под кожу титан, он просто приблизит меня к Богу. Он сказал, что это излишний элемент на земле, и вполне естественно, что он у меня тоже усвоится.

От шести пирсингов в верхней части моего позвоночника ощущения казались… странными. Но это была терпимая боль.

То, как он потом натянул на меня водолазку, затем разорвал ее, позаботившись о том, чтобы ткань зацепилась за вставленный им металл, и повторил процесс шесть раз, прежде чем нашел наиболее “подходящую” вещь, которую я мог бы надеть сегодня вечером под толстовку, вызвало жгучую боль. Кровь. И такое чувство, будто моя спина сейчас объята пламенем.

И ради чего? Все эти переодевания и исправления, хотя сегодня вечером, когда сотни членов Райта соберутся на свою спорадическую групповую оргию, меня все равно никто не увидит и не услышит. Здесь, конечно же, будут и другие дети. В шестнадцать лет мы уже достаточно взрослые для выхода в свет.

Но я не являюсь частью этого "мы".

Я никогда ею не был, хотя прошло уже много лет с тех пор, как Штейн созывал для этого своих последователей. Но теперь я знаю, чего он хочет. Энергии молящейся за него толпы, шепчущей слова и возносящей его к бессмертию. Он не берет кровь у членов Райта; он даже у меня ее не берет. Это всего лишь побочный результат. Штейн просто забирает преданность и жизни. А что касается того, что он делает со мной? Осквернение меня — ключ к его вознесению.

Моя смерть ознаменует конец. Однажды он сказал мне, что ему даже не нужен мой труп. В тот момент, когда я cделаю свой последний вдох, ничего не нужно. Конец моей жизни — уже достаточная жертва.

Казалось, он наслаждался этими словами о том, какой я сам по себе бесполезный.

— Саллен?

Небо прорезает молния, отчетливо видимая в стеклянном атриуме, я поднимаю глаза на стремящиеся на головокружительную высоту деревья. И когда я смотрю, как по остроконечной прозрачной крыше барабанит дождь, мне кажется, что ее голос я себе представил.