Конечно, Кария здесь. И предполагаю, со своими друзьями. И меня не должны видеть, так что…

— Хочешь помочь мне украшать?

Нахмурившись, я опускаю взгляд и поворачиваюсь в направлении ее голоса, ожидая увидеть там пустоту. Иногда у меня в голове крутятся ее бессмысленные слова и составляют мне компанию в разгар худших пыток Штейна.

Но… вот она.

Стоит под изгибающимися ветвями и нависающими кронами деревьев, она действительно здесь.

Черное кружевное платье, розовый маникюр и туго завязанный на шее розовый бант. Ее волосы собраны в заплетенный пучок, и этот стиль подчеркивает ее скулы, ослепляя каким-то сиянием, которое, как я предполагаю, присутствует в ее макияже. Здесь очень мало света — по квадратному атриуму разбросаны фонарные столбы, — и из-за ночи и грозы Кария — самый яркий объект в темноте.

Я быстро моргаю и засовываю руки в карманы толстовки, стараясь не натягивать ткань, чтобы она не зацепилась за пирсинг.

Мне следовало прятаться наверху, в одном из незанятых номеров, в которых велел мне оставаться Штейн. Но я не мог удержаться и рискнул спуститься сюда, на главный этаж. Все остальные находятся на втором этаже, в бальном зале, но я по глупости надеялся увидеть ее, даже зная, что это невозможно.

И все же она здесь. Мечта.

— Так как? — не унимается Кария, наклоняя голову, и от этого движения бант у нее на шее слегка сминается. — Хочешь мне помочь?

Она сказала «украшать». Я перевожу взгляд на ее руки и замечаю в них стопки чего-то похожего на мягкие черные ленты, а еще пастельно-розовые, в тон ее ногтям.

— Украшать что? — срывающимся голосом спрашиваю я.

Клянусь, я слышу внутри себя отголосок своих рыданий, когда Штейн срывал с меня водолазку за водолазкой, чтобы причинить мне еще больше боли.

Но она, кажется, этого не замечает, а может, ей просто все равно.

— Деревья.

Она кивает в сторону тех, что у меня за спиной. Мы стоим на вымощенной булыжником дорожке, которая вьется по всему помещению с высокими потолками, деревьями, цветами и парочкой скамеек.

Мне здесь не нравится. Обычно в атриуме очень тепло и слишком светло, и мне не хочется прятаться в кустарниках, чтобы избежать встречи с гостями, в тех случаях, когда отель работает в штатном режиме.

Но сейчас, в ночь Хэллоуина, здесь темно и тоскливо, по стеклянной крыше над нами барабанит дождь, раскатывается гром и время от времени вспыхивают молнии.

— Штейн позаботился только об украшении бального зала, но все остальные помещения отеля оставил довольно убогими, тебе не кажется?

Кария поднимает взгляд, и в этот самый момент ее глаза вспыхивают, небо пронзает яркая молния, освещая идеальную форму ее лица.

Кария вздрагивает от звука, но не опускает глаза, а лишь прижимает к груди охапку бантиков, чтобы они не рассыпались по полу.

— Это лучшая часть отеля, — тихо говорит она, когда за окнами усиливается дождь, саундтрек к нашему украденному мгновению. Кария медленно опускает подбородок, пристально глядя на меня. — Ты согласен?

— Нет.

Я думаю о скрытом под отелем пространстве, в котором я мог бы создать собственную безопасную зону. Может, еще одну лабораторию, копия той, что находится у меня дома, в крыле, в котором раньше жила моя мать. Туда, куда Штейн не рискнет зайти. Думаю, он боится, что там его будет преследовать призрак мамы.

Кария прищуривает глаза.

— Тогда какая твоя любимая часть?

Мне хотелось бы препарировать ее в своей лаборатории. Посмотреть, что заставит ее кричать. Это несбыточная мечта, фантазия, которой я начал предаваться в моменты одиночества или даже когда Штейн причинял мне боль.

Я ничего не отвечаю на ее вопрос.

— Почему ты взяла эти цвета? Хэллоуин не бывает розовым.

Я никогда не просил конфет, не наряжался в костюмы, но я достаточно знаю о Хэллоуине. У меня на Ричуэл Драйв, 44 ограниченный доступ в Интернет.

— Как я скажу, так всё и будет, — говорит Кария, пытаясь смотреть на меня свысока, и это вроде как срабатывает, учитывая разделяющее нас расстояние. Она прижимает к груди ленты, шурша шелком или винилом. — Так ты хочешь помочь или нет?

Я не отвечаю. Я не могу представить себе мир, в котором работаю бок о бок с девушкой моей мечты и кошмаров и вешаю розовые ленточки на эти проклятые деревья.

Она, хмыкнув, закатывает глаза.

— Ты такой скучный, Саллен.

Но, произнося это, Кария слегка улыбается и, повернувшись к ближайшему дереву, прищуривается, будто оценивает его в тусклом свете.

— Ты же знаешь, что розовый хорошо смотрится, так ведь? — ухмыльнувшись, она бросает на меня быстрый взгляд.

Я вижу ее профиль, то, как Кария стоит лицом к дереву, и скольжу взглядом по ее идеальным в этом черном платье формам, но останавливаюсь на розовой ленте, повязанной на ее стройной шее. Да. Розовый и впрямь смотрится офигенно.

Но прежде чем я успеваю вообще что-либо сказать, на мощеной дорожке раздаются уверенные и быстрые шаги. Из-за бушующего над нами ливня они едва слышны, но я приучился всегда вполуха прислушиваться, не приближается ли кто-нибудь.

Кария, хотя и ведет изнеженный образ жизни, тоже поворачивается на звук, спиной ко мне. Кружевной подол ее платья доходит до середины бедра, и на мгновение я отвлекаюсь на форму ее ног, изгиб икр. Я с удивлением вижу, что на ней черные носки с белыми бантиками и черные кеды Vans. Это официальный ужин; похоже на бунт.

На моих губах проступает улыбка, но в тот же миг по атриуму разносится знакомый голос.

— Кария. Что ты делаешь?

Я поднимаю взгляд и вижу, что на меня пристально смотрит Антвин Вен, несмотря на то, что обращается к своей дочери.

У меня пересыхает во рту, и я внезапно странным образом ощущаю в верхней части позвоночника запекшуюся кровь, яркую и раздражающую боль в коже.

«Вам известно о них, сэр?»

Небо озаряет ещё одна вспышка молнии, и темно-синие глаза Антвина как будто загораются.

— Я украшаю атриум, — говорит Кария, надув губы. Как мне представляется, она часто проделывает это со своими родителями.

Я чувствую, как она бросает взгляд на меня, вне всяких сомнений, заметив, куда именно смотрит ее отец.

У Антвина Вена коротко подстриженные светло-коричневые волосы, контрастирующие с его темно-синими глазами, резкие черты лица, широко расставленные глаза. Он высокий и худощавый, а в этом черном костюме, в нем очевидна и в тоже время не очевидна схожесть с Карией. Она больше похожа на свою мать, но в его надменности есть нечто такое, что, думаю, попало и в ее кровь.

— Я не хочу слушать выступления, — хнычет она, и Антвин медленно переводит взгляд на свою дочь.

Его глаза слегка смягчаются, но он бросает на меня еще один быстрый, недоверчивый взгляд.

— Что ж, всем нам приходится делать то, что мы не хотим. Идем. Штейн спрашивал, где ты, — говорит он, снова глядя на меня.

У меня в груди разгорается жар, разливаясь по спине и обжигая мои раны. Штейн знает, что я от нее без ума; возможно, он велел Антвину присматривать за мной. В любом случае, выражение его глаз до тошноты знакомое. Так на меня смотрят все: с настороженностью.

Кария раздраженно сжимает в руках ленты, и с ее запястий свисает несколько черных и розовых хвостиков.

— Ну, вот ты меня нашел, так что можешь ему об этом доложить.

Затем она очень демонстративно поворачивается к отцу спиной, бросает все, кроме одной ленты, на пол и, встав на цыпочки, вешает ее на ближайшую ветку.

Я загипнотизирован изгибом ее икр, едва заметным рисунком вен на внутренней стороне коленей. Каково было бы их лизнуть? Полоснуть ножом? Раньше он у меня был, оружие, которое я носил с собой, пока Штейн не понял, что это именно то, чем кажется, и что однажды я могу использовать его против него.