Вскочил, пробежал по коридору и в курилку на улицу. Вдохнул прохладный, режущий легкие воздух. Со всей силы зарядил кулаком в кирпичную стену.

Зачем ее встретил, зачем?

Именно сейчас…

Баб не было других? Были. Только ни одну из них не помнил. Напивался в баре, а просыпался с какой-нибудь телкой. Ни имен не знал, ни контактов никогда не спрашивал. Кидал на тумбочку деньги и молча уходил.

Только вот с Женькой все не так. Начиная с того, что это я ее собирался убить пять лет назад. На покупке оружия и поймали. Слава Богу, не осудили, только взяли в оборот. На желании мстить хорошо проехались, ну да ладно. Зато хоть чего-то добился. И в деньгах никогда не нуждался, хватало и на себя, и на лечение для Наташи.

Женька… под кожу проросла, растворилась жгучим ядом. Хочется целовать ее до безумия, оберегать от всего мира. А надо-то от себя в первую очередь!

Что я могу ей дать? Защиту? Вряд ли… Любовь? Да, честно говоря, я понятия не имею, что это. Наташку вот вроде любил, но не называется ли это привязанностью и простым человеческим желанием иметь семью и ребёнка? Да и были мы вместе какой-то от силы год. А потом?

Даже в нормальных семьях со временем любовь угасает. А у нас сосуд с чувствами расколотили одним точным движением. Когда и не понял. Очнулся, пропитанный болью и ненавистью…

Думал, никогда не почувствую больше ничего. Ан нет. Загорелось в груди, затеплилось. Когда в глаза Женькины смотрел, когда надышаться не мог запахом ее волос.

Убить бы Плотникова. Размазать по стене, как мокрицу. Да не подберешься. Бережет себя эта тварь. И не уйдешь далеко. Папочка всегда наготове прийти к сыночку на помощь.

Что же делать теперь? Как поступить?

Единственное, что приходит на ум, спасти Женьку не только от Плотниковых, но и от себя. Не справлюсь – не смогу в глаза ей смотреть.

Нужно документы организовать, вывезти ее отсюда. Возможно даже в другую страну. Пусть живет девчонка, жизни радуется.

Не смогу подарить ей то счастье, которого она действительно заслуживает. А мне уже и счастья от жизни требовать не стоит…

38

Сухие руки с желтой, почти прозрачной кожей, так похожей на пергамент, покоились на белоснежных простынях. Капельницы и трубки, датчики, – все каким-то клубом опутывало тело Наташки так, что не подступиться. Где-то там под маской худенькое, почти детское личико. Ей было девятнадцать. Теперь почти двадцать четыре, а она осталась там, в том злополучном дне. Здесь будто лежало чужое тело, с обритой головой и впалыми глазами. Игнатов прижался щекой к простыням, там, где лежали истощенные, словно палочки-спички, Наташкины ноги.

Горячая слеза самовольно скатилась из глаз, пробороздила небритую щеку и впиталась в ткань.

– Прости, Наташка. Прости. До последнего буду биться за твою честь. Жизнью клянусь.

Валентина Андреевна подавила судорожный вздох. Она сидела напротив, практически у изголовья, с сухими глазами.

– Не надо плакать, Дениска, не надо, – тихо проговорила она. – Моя девочка устала. Измучилась. Там ей легче будет. Я отпустила, и ты отпусти. Это тебе нужна эта месть, а ей-то теперь уже все равно.

Денис дернулся, словно от пощечины. Посмотрел в выцветшие глаза этой невероятной сильной женщины, пытаясь понять слова, которые только что услышал. Закачал головой.

– Все равно добьюсь справедливости.

– Бог за все воздаст, – прошептала она, отказываясь спорить. – Ты просто еще этого не понял.

Она повернулась к Наташе, легонько взяла ее худенькую кисть, нежно погладила и, словно забыв о том, что рядом находится Денис, и только что они обсуждали настолько важное, тепло улыбнулась дочери. А потом еле слышно запела колыбельную.

"...Мне бы крылья, чтобы укрыть тебя;

Мне бы вьюгу, чтоб убаюкала;

Мне бы звёзды, чтоб осветить твой путь;

Мне б увидеть сон твой когда-нибудь.

Баю-баю-бай, ветер, ветер - улетай;

И до самого утра

Я останусь ждать тебя…"

39

Дрема одолела. Не помогал ни кофе, ни слезы, которыми я изводила себя все утро. Сквозь сон услышала звук открываемой двери и тяжелые шаги. Очнулась, когда уже доносился шум воды из душа. Игнатов вернулся. И мне бы радоваться, но ощущение, что между нами разверзлась пропасть, не покидало.

И я оказалась права. Из ванной он вышел через десять минут, обнаженный с одним полотенцем на бедрах. Небритый, с опухшими веками. Окинул кухню равнодушным взглядом. Кинул на стол телефон:

– Позвонит Смирнов, ответь. Остальных просто игнорируй. Я спать…

Он резко повернулся и зашагал прочь.

– Денис, – набравшись смелости, окликнула я, и он замер. Спина как-то сразу ссутулилась, и по красиво очерченным мышцам прошлась легкая судорога. Неприятно ему мое присутствие, но попытаться стоило… И я, срывающимся от волнения голосом, произнесла единственно важное: – Прости!

Он резко мотанул головой, не желая слушать и продолжать разговор. Обрубил на корню:

– Не стоит, Женя. Не надо…

Игнатов ушел, оставив меня в тишине. И если бы я знала, что это поможет, то непременно бы кинулась за ним. Но только ведь это бесполезно, правда? Он все решил. Я ему действительно не нужна.

Рухнула на стул, вцепившись в волосы. До боли зажмурила глаза. Больно. Чертовски больно раненому сердцу. Но мне ведь не привыкать. Справлюсь. Как-нибудь и это переживу…

40

Следующие два дня пролетели в какой-то агонии – и моей, и Дениса. Он часто уезжал, практически не разговаривал и не ночевал дома. В короткие промежутки, когда все же возвращался, привозил продукты и даже сладости для меня, но сам ничего не готовил, не ел, лишь только принимал душ и ложился спать.

Спал он, кстати, в соседней комнате. В то злополучное утро, когда я еще пыталась с ним поговорить, Игнатов четко дал понять, что не пойдёт на контакт. Он открыл дверь в соседнюю спальню и, едва обернувшись, произнес.

– Меня не беспокоить.

Да я, собственно, уже и не собиралась. Ни бегала никогда ни за кем, и не буду. Как говорила моя бабушка: "Пусть нет ни гроша за душой у нас, зато гордость никто не отнимет. В любой ситуации помни об этом, Женька! " Вот я и помнила. Плотников не сумел растоптать и ты, Игнатов , не растопчешь! Кишка тонка. Да и на рожон лезть не хотелось. Уж что-что, а улавливать малейшее недовольство я научилась… и прятаться вовремя, чтобы не попасть под горячую руку.

На второй день Игнатов приехал в обед и коротко приказал:

– Женя, одевайся, поедем к нотариусу.

Радости не было предела – выйти из запертой клетки хоть ненадолго! Собралась за десять минут. Снова белый парик, неброская одежда и макияж по минимуму, правда пухлые губы, на манер инстакрасавиц, все же старательно подрисовала и очки огромные надела. Денис в мою сторону даже не посмотрел. Казалось, он теперь вообще ничего не замечает вокруг.

Через двадцать минут мы прибыли в назначенное место. Офис предусмотрительно был закрыт для всех посторонних. Нас пропустил охранник, и едва мы вошли в фойе, я увидела уже ожидающего нас Пал Саныча и еще нескольких представительных мужчин рядом с ним.

– Игнат, Евгения Викторовна! Как я рад! Уж было подумал, что не приедете, – разлился соловьиной трелью губернатор. И тут же сменил тон: – Ну, не будем терять время. Бумаги уже все подготовлены, останется только поставить подписи.

Меня пригласили к нотариусу в кабинет, и когда толпа осталась за стеклянными дверями, я почувствовала себя увереннее. Все же насильно меня никто заставлять не будет. Нотариус, невысокая худенькая женщина с добрым взглядом, пригласила присесть за стол. Она разложила передо мной бумаги и стала подробно объяснять, что в них указано и какие права я имею. Здесь были бумаги не только на куплю-продажу имущества, но и передача прав на управление фондом. А также согласие перевести прибыль от продажи на благотворительный счет.