— Нет уж, пожалуйста, Наташу я тебе травить не дам. Сам травись, если хочешь, а ее оставь в покое…

Ирмик никогда не пытается спорить с Жанной. Она для него — высший авторитет. Потому он охотно, даже с радостью готов взвалить на свои худые плечи все тяготы быта, лишь бы облегчить ей жизнь.

Помню, когда Жанна приехала из роддома, он с первого же дня сказал ей:

— Ты ложись к стенке.

— Почему к стенке? — спросила Жанна.

— Мне так удобнее.

И в самом деле, ему удобнее было лежать с краю, потому что ночью он, а не Жанна, то и дело вставал к Наташе. Приходя с работы, он купал Наташу, менял пеленки, а когда Наташа болела и подолгу не хотела засыпать, брал ее на руки, ходил из угла в угол, укачивая, пока она не засыпала.

Наташа росла очень шустрой, Ирмик боялся, чтобы она как-нибудь ненароком не вывалилась из кроватки, и придумал привязывать Наташину ногу подгузником к спинке кровати.

Наташа ненадолго затихала, потом, когда подгузник развязывался, начинала снова орать.

Жанна безмятежно приказывала:

— Наверно, все развязалось, Ирмик, привяжи снова…

Ирмик снова привязывал, а позднее смотрел на часы, озабоченно спрашивая:

— Жанночка, уже время купать, ты не находишь?

— Нахожу, — отвечала Жанна.

Он шел в ванную, купал Наташу, затем укладывал ее, розовую и распаренную, в постель и сидел возле, потому что Наташа не любила оставаться одна.

Потом, подождав, пока она заснет, говорил:

— Теперь посижу с вами…

Но порой не проходило и пяти минут, как Наташа просыпалась и начинала истошно кричать, у нее был удивительно громкий, пронзительный голос.

Ирмик мигом срывался, бежал к Наташе. А утром вставал раньше Жанны, шел в молочную кухню, покупал молоко, творог для Наташи и заодно продукты для дома. И ехал на работу, в свой институт имени Склифосовского. А приходя домой, опять принимался за домашние дела. И никогда ни одной жалобы, ни малейшего недовольства.

Можно ли желать лучшего мужа?

Но Жанна умеет выискать причины для самых различных придирок. И подчас неумолимо точит его, упрекая в несуществующих грехах, а он выслушивает все необоснованные обвинения с улыбкой, никогда не пытаясь возражать или спорить с Жанной.

Она долго не выходила замуж. Разумеется, случались встречи, как не случаться, но все это так, ерунда, ничего серьезного, как выражалась Жаннина мама, струна в тумане.

— Словно струна прозвенит в тумане, — говорила она. — И опять пшик, сплошной туман…

Жанне нравились мужчины умные и красивые.

Но требования Жанны намного обгоняли ее возможности. Красивые и умные мужчины не часто попадались ей, если же были, то не оказывали должного внимания, и тогда с годами она стала постепенно снижать свои запросы.

Большей частью к ее берегу приплывали женатые.

И все, как один, сперва ходят, потом начинают ходить все реже, потом и вовсе скрываются напрочь.

И Жанна, устав от частых неудач, признавалась мне!

— Понимаешь, все как-то нескладно. Посидит немного, украдкой глядит на часы, после бежит с поднятым воротником, чтобы никто не узнал, а я остаюсь одна. И в воскресенье одна, и в праздники одна.

В конце концов она решилась:

— Я уже ни на что не надеюсь, — сказала однажды. — Пусть все идет, как идет.

Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Как-то зимой Жанна сломала ногу, и ее отправили в институт имени Склифосовского. И там она попала в руки хирурга, который, по ее словам, не понравился ей с первого взгляда.

А Ирмик признался позднее: сразу же влюбился в Жанну, как только увидел ее.

Но она не верила. И когда сестры говорили, что Иринарх Сергеевич «влип», отмахивалась с досадой:

— Это все несерьезно…

Она уже поправлялась, начала ходить сперва на костылях, потом с палочкой, и ее выписали домой Однажды к ней нежданно-негаданно заявился Иринарх Сергеевич. Жанна не удивилась, в конце концов почему бы врачу не навестить свою больную, не поинтересоваться ее здоровьем?

И вдруг он, отчаянно смущаясь, предложил пойти вместе в театр.

Жанна спросила:

— А я не буду вас шокировать?

— Помилуйте, — взмолился он. — Чем это вы можете шокировать?

— Сами видите, я же хромаю.

— Это пройдет, — заверил он. — Ручаюсь вам, через месяц вы забудете о своем переломе, как не было его вовсе.

Но она не унималась:

— Спектакль идет в воскресенье, вас это не смущает?

— Почему это должно меня смущать?

— Потому что воскресенье следует проводить дома. И я уже все заранее знаю и могу рассказать одновременно с вами: вы не любите своей жены, не живете с ней, просто существуете рядом. Вам, конечно, нужна душа, которая могла бы вас понять, потому что жена вас не понимает, но вы соблюдаете приличия и воскресенье проводите дома, в семье. И вы будете сидеть возле своей жены и думать, когда среди недели можно будет наведаться ко мне, но так, чтобы жена не узнала…

Он сказал:

— Я не женат.

Жанна удивилась.

— Вот как? Почему?

— Не знаю. Так получилось.

Впоследствии он рассказывал: у него была больная мать, около пятнадцати лет пролежавшая парализованной в постели. И он все годы ухаживал за ней.

— Ну как? — спросила меня как-то Жанна. — Выходить за него замуж или не стоит?

— Сама решай, — ответила я.

— Он, конечно, хороший…

— Но ты не любишь его.

— Нет, не то слово. Просто никак не могу представить себе, что я его жена.

Она не говорила ни да, ни нет. А он продолжал ходить к ней. Терпеливо сносил ее насмешки, иногда говорил:

— Я про тебя все знаю.

— Что же ты про меня знаешь? — спрашивала Жанна.

— Хотя бы то, что у тебя тяжелый характер.

— Как для кого.

— Вот именно. Я-то выдержу, не сомневайся.

Жанна честно предупредила:

— Только после не пожалей ни о чем.

— Не буду, — пообещал он.

Мы подружились с Ирмиком. По правде говоря, я боялась, что Жаннин муж может почему-либо оказаться не по душе мне или я чем-то не понравлюсь ему. Но мы сразу нашли общий язык. Ирмик понравился мне незлобивым характером, неизбывным чувством юмора и еще тем, что не был ни занудой, ни нытиком, ни придирой, — качества, которых я страшусь больше всего.

Однажды Ирмик рассказал мне о себе. Когда-то, задолго до Жанны, была у него любовь.

— Она была очень красивая, немного похожа на Жанну, — сказал Ирмик. Он искренно убежден, что Жанна красива, и я, само собой, не стараюсь разуверить его.

— Я любил ее, и она поначалу тоже хорошо ко мне относилась.

— Кто она была?

— Медсестра в нашем отделении. Теперь она врач, недавно защитилась.

— И это ты помог ей стать кандидатом, — догадалась я. — Как начал помогать, так и не можешь остановиться с тех самых пор?

Он не стал отрицать:

— Да, я. Ну и что с того?

— Ничего. Просто я поняла все, как есть, потому что помогать другим заключено в логике твоего характера.

Он спросил:

— Ты и в самом деле так считаешь?

— Если бы не считала, не говорила бы.

Он подумал немного, прежде чем ответить:

— Все имеет свою оборотную сторону. В конце концов она от меня устала.

— Как это, устала? — не поняла я.

— Я обрушил на нее всякого рода одолжения, и она начала тяготиться ими.

Он сказал это просто и грустно. Я подумала, что он намного умнее, тоньше, чем кажется с первого взгляда.

Мы с Жанной недооценивали его. Или это общий удел всех тех, кто обладает открытым, незащищенным сердцем — быть недооцененным, непонятым до конца?..

— Есть люди, которые не выносят, когда им делают добро, — сказал Ирмик.

— К счастью, мне такие не попадались.

— А я встречал таких вот.

— Неужели можно обижаться на добро?

— Можно даже не прощать добра.

— Не прощают, наверно, только злые себялюбцы.

Он ответил с явным усилием:

— А я и не собираюсь утверждать, что она была доброй.

Мне думается, он боится, что Жанна тоже может устать от его доброты, всегдашней уступчивости, стремления приносить ей одну только радость.