Оглядел наш коридор, заставленный сундуками, велосипедами, корзинами различной величины, потом глянул на Жанну, на меня. Глаза у него были чистого, незамутненного жемчужно-серого цвета. Даже в полутемном коридоре было видно, что ресницы его загнуты кверху, словно нарочно, а на переносице крохотная родинка.

Жанна закинула назад голову, приоткрыла рот. Она считала, что ей идет закинутая назад голова и полуоткрытые губы.

— Вам кого? — ласково спросила Жанна.

— Кого? — Он пожал плечами. На его шикарной куртке блестели в два ряда пуговицы. — Тут одна девушка, кажется, живет…

Жанна улыбнулась.

— Что за девушка?

— Понимаете ли… — начал он.

— Вы похожи на артиста Кадочникова, — сказала Жанна. — Почти Кадочников, особенно вот так, в профиль…

— Неужели? — равнодушно удивился он.

— Точно. Вы в полном смысле почти Кадочников…

В этот самый момент в коридоре показалась Тамара с чайником в руках. Повернула голову, повела своими великолепными глазами. И вдруг мы увидали, что он рванулся к ней, словно подстреленный.

— Наконец-то! — быстро заговорил «почти Кадочников». — Я за вами шел от самой Пушкинской, всю Бронную исколесил и вдруг в Палашевском на минуту потерял.

— В чем дело? — хмуро спросила Тамара.

— Нет, надо же так! — восторженно продолжал он. — Я гнался за вами, честное слово, весь ваш дом облазил и никак найти не могу…

— А зачем? — все так же хмуро спросила Тамара.

— Хотите сниматься в кино? — спросил он.

Тамара перехватила чайник из левой руки в правую.

— Вот еще…

— Вы только послушайте: мы снимаем фильм-сказку, вы типичная царь-девица или царевна-лебедь…

— Будет вам, — отрезала она.

Он умоляюще сказал:

— Подождите… Я помощник режиссера, и я вас нашел. Вы такой типаж!

Голос его звучал жалобно. Даже роскошная куртка, казалось, поблекла разом, в один миг.

Тамара усмехнулась краешком рта, розового и сочного, словно лопнувшая пополам черешенка.

— Хорошо, идемте, поговорим…

Они вместе пошли в ее комнату. Жанна обернулась ко мне.

— Как тебе нравится эта идиотка? Не хочет сниматься в кино! Я бы на ее месте…

— Ты не будешь на ее месте, — возразила я.

— Почему? — вскинулась Жанна. — Чем я хуже?

— Всем. И ты, и я, мы обе не идем с Тамарой ни в какое сравнение, сама знаешь…

Жанна возмущенно надула губы.

— Просто она старше нас.

Я хотела еще что-то сказать ей, но тут помощник режиссера вышел из Тамариной комнаты. Небрежно кивнул нам.

— Пока…

— Пока, — ласково ответила Жанна. — Идите осторожно, у нас лестница скользкая…

Ничего не сказав ей, он хлопнул дверью.

— Жаль, я не спросила, может быть, и для нас с тобой нашлась бы какая-нибудь роль…

— Для меня не надо. Отваливаюсь напрочь, — сказала я.

В коридор снова вышла Тамара.

— Хотела чай пить, да передумала, лучше приму душ и завалюсь спать.

— Как решили, Тамарочка? — вежливо спросила Жанна.

Тамара пожала плечами.

— Ничего я не решила.

— А он симпатичный, правда?

— Не заметила.

— По-моему, это так интересно — сниматься в кино!

— Времени на все не хватит, — зевнув, ответила Тамара.

— Что скажешь, — яростно воскликнула Жанна, когда Тамара скрылась в ванной. — Она еще думает! Если бы я была она, я бы и минуты не думала…

— Ты не она, и за тобой никто не гоняется, чтобы пригласить сниматься…

Жанна усмехнулась:

— Если хочешь знать, он дал мне глаз!

— Ну да?

— Честное пионерско-комсомольское!

Так Жанна стала клясться с той самой поры, когда нас приняли в комсомол.

— Честное пионерско-комсомольское, — с жаром повторила Жанна. — Я на него произвела впечатление, это было ясно с первого же момента…

— Тогда он удивительно хорошо умеет скрывать свои чувства, — не без ехидства заметила я.

Но Жанна оказалась, как и всегда, непробиваемой. Она видела и слышала лишь то, что хотела видеть и слышать.

Вопреки всему, она считала, что все так и есть, как она полагает. Или ей просто удавалось уговорить себя? Позднее я узнала: это называется выдавать желаемое за действительное.

Сколько раз она уверяла меня, что десятиклассник Паша Ануров, лучший баскетболист школы, тайно вздыхает по ней.

— Почему тайно? — удивлялась я.

Жанна загадочно щурила глаза:

— Разве непонятно?

— Нет, нисколько.

— Потому что, если он покажет, что я ему нравлюсь, над ним будут смеяться, а он гордый, он не любит, когда над ним смеются…

— Почему же над ним будут смеяться?

— Потому что он в десятом, а я в седьмом. Я ему не ровня, каждый понимает…

— А помнишь, мы сами читали в «Евгении Онегине», что любви все возрасты покорны?

— Так то в «Евгении Онегине», а то в жизни. Одним словом, Паша влюблен в меня!

— А он тебе сам говорил, что влюблен?

Жанна усмехалась:

— Разве нужны слова?

И словно точку ставила.

Я старалась верить Жанне, а потому, когда нам встречался Паша Ануров, я пристально вглядывалась в него. Он проходил мимо Жанны, и головы не повернув в ее сторону, а Жанна многозначительно подмигивала мне:

— Он весь вспыхнул, заметила? Вспыхнул, потом бросился бежать…

И смеялась.

Когда в конце концов стало известно, что Паша Ануров «бегает» за нашей географичкой Ларисой Ивановной, самой молодой учительницей школы, и тогда Жанна не пожелала сдаваться.

— Это так, для вида, — настойчиво утверждала она. — На самом деле Паша влюблен только в меня!

— Тогда чего же он пошел в кино с Ларисой Ивановной, а не с тобой?

— Он прекрасно знает, что я не пошла бы на эту картину ни за какие коврижки. Одному идти неохота, вот он и позвал от нечего делать Ларису Ивановну, а наша Лариса пойдет куда хочешь, только позови, ты же ее знаешь…

— Нисколько я ее не знаю.

— Зато я знаю. Лариса на любую картину пойдет, не то что я, у меня же есть вкус, а у нее ни капельки…

Переспорить Жанну было невозможно. Во всяком случае, я и не пыталась ее переспорить.

У Жанны был пудель по имени Миша, «обладавший на диво неуживчивым характером». Не было ни одного пса во дворе, с кем бы Миша не подрался. Он отважно бросался в бой и с огромной овчаркой, и с лохматой дворнягой, раз в десять больше его, и что же? Громадные собаки в растерянности отступали от него. А он, маленький, угольно-черный, неистово лаял, упиваясь своей победой.

Жанна гордилась воинственным нравом Миши, а я говорила:

— Большие собаки обычно благороднее маленьких. Они могли бы раздавить Мишу одним ударом лапы, но никогда не разрешат себе этого…

— Ничего подобного, — возражала Жанна. — Они боятся Мишу по-настоящему, он же, знаешь, какой…

Жанна обожала Мишу. Она вообще любила все, что принадлежало ей — свои платья, старые игрушки, которые сохранились с давних пор, книги, свои мечты. Может быть, и меня она любила потому, что я была ее подруга?

Любовь Жанны к Мише, однако, была пассивной. Жанна осыпала его жаркими поцелуями, на которые Миша негодующе огрызался, но гулять с ним приходилось Жанниной маме. И хотя Жаннина мама отродясь не пыталась поцеловать Мишу, он любил ее куда больше, чем Жанну.

Когда Мише исполнилось полтора года, Жанна решила повести его на собачью выставку.

— Миша — красавец, — уверяла она. — Такому красавцу наверняка присудят золотую медаль, вот увидишь!

Прежде всего Мишу следовало подстричь. Нам было известно о том, что для выставки пудели должны быть подстрижены так, как полагается «по моде»: на голове «шапочка», со спины и с живота состригается шерсть, а на лапах остается.

Это было самым большим затруднением — отыскать парикмахера. Мы не знали ни одного такого парикмахера, а те, которые стригли людей, отказывались наотрез. Нам так и говорили:

— Мы должны на людей наводить красоту, а вовсе не на собак…

В конце концов мы с Жанной уговорили одну девицу из соседней парикмахерской, и она согласилась.