В фарфоровой плетеной корзине для печенья — подарок Юлии Петровны к первой их годовщине — лежала буханка черного хлеба.

И еще на столе красовалась бутылка водки, которую Майя выменяла на Палашевском рынке на свое старое летнее пальто. Бутылку окружали три вымытых до зеркального блеска рюмки.

Хотя отопление давно уже не действовало, в комнате было не холодно, потому что дверь на кухню была открыта, а там горели две керосинки — Майина и Юлии Петровны.

Во всей большой населенной квартире только они трое и остались — Федя с Майей и Юлия Петровна, остальные жильцы эвакуировались, кто летом, кто совсем недавно, поздней осенью…

— Что скажешь? — спросила Майя.

Федя ответил искренне:

— Тут говорить нечего. Симфония, одним словом…

Майя засмеялась от радости, ведь Федя был не слишком-то тороват на похвалы и добиться от него доброго слова было не самым легким делом.

— Это еще не все, — сказала Майя. — Ты не видел самого главного!

И торжественно водрузила на стол стеклянную банку с еловыми ветками. К веткам были привязаны на нитках разноцветные кусочки постного сахара.

— Ну? — торжественно спросила Майя.

— Сильна ты, мать, — восхищенно сказал Федя. — Еще бы лампочки электрические, и все в полном ажуре!

— Когда ты вернешься, я устрою настоящую елку, — сказала Майя. — С мандаринами и хлопушками, и лампочки будут или, если хочешь, свечи.

— Свечи красиво, но опасно, вдруг загорится какая-нибудь там серебряная или золотая бумага.

— А мы будем следить, — сказала Майя. — Ты не бойся, я с елки глаз спускать не буду, вот увидишь!

— Все это так, — сказал Федя. — Разумеется, мы постараемся в будущем предотвратить пожар, а что касается настоящего, ты не забыла о Юлии Петровне?

— Сколько можно спрашивать об одном и том же? — возмутилась Майя.

Впервые за эти годы они решили позвать Юлию Петровну встречать с ними новогодний праздник. Юлия Петровна, однако, согласилась не сразу.

— Боюсь, помешаю вам…

— Чем же вы помешаете? — спросила Майя.

Тусклые, выцветшие, некогда, должно быть, красивые глаза Юлии Петровны налились слезами.

— Это же ваша последняя встреча, Майя, ведь первого Федя…

Юлия Петровна не докончила, похлопала себя пальцами по векам, чтобы глаза не остались красными, потом почти спокойно сказала:

— Право, Майя, не знаю, кто из нас больше осиротеет без Феди — вы или я…

Федя вышел и снова вошел, держа под руку Юлию Петровну.

Юлия Петровна была одета в шелковую коричневую блузку, расшитую стеклярусом; когда-то, наверное, в незапамятные времена блузка эта шла Юлии Петровне, а теперь болталась на ее тощих плечах, словно на вешалке.

Острые Майины глаза успели приметить кое-где искусно положенные заплатки. Шею Юлии Петровны обвивал такой же древний, как и блузка, пожелтевший от времени газовый шарфик.

Майя на миг как бы лишилась слов. Видел бы ее в этот миг руководитель драмкружка товарищ Кусачкин, наверное, не преминул бы сказать: «Наша Майя прирожденная лицедейка…»

— Вы ослепительны, — сказала Майя.

— Ну-ну, вот еще, — отозвалась польщенная Юлия Петровна, обмахиваясь ветхим кружевным платочком, хотя в комнате вовсе не было душно. — Что вы, Майя, какое там…

— Прошу за стол, — сказала Майя. Юлия Петровна повела круглым птичьим глазом вокруг, негромко ахнула.

— Что? — спросил Федя. — Сильна у нас хозяйка?

— Что-то необыкновенное, — сказала Юлия Петровна.

Федя уселся рядом с нею, напротив него, на другом конце стола, Майя.

— Федя! — воскликнула Майя. — А у нас штора-то вот-вот упадет!

Федя глянул на окно: черная маскировочная штора держалась на честном слове.

Он встал на подоконник, начал прибивать штору к карнизу, но когда спрыгнул вниз, нечаянно рванул кусочек шторы.

— Вот, — сказала с досадой Майя. — Хорош умелец!

— Ничего страшного, — сказал Федя.

— Тебе все нестрашно!

Майя взяла свою синюю косынку, легко вскочила на подоконник, начала пришпиливать косынку английской булавкой к шторе.

Федя невольно глянул на ее ноги, обтянутые «паутинкой» нежнейшего телесного цвета.

Он знал, что это единственная Майина пара прозрачных чулок, еще довоенная, которую Майя хранила специально для Нового года.

Если бы он мог, он бы достал ей тысячу, сто тысяч пар «паутинок», пусть бы она их, не жалея, меняла каждый день…

Майя спрыгнула на пол, сказала с удовлетворением:

— Теперь, кажется, порядок…

Федя разлил в рюмки водку.

— Сперва проводим, как водится, старый год, — сказала Юлия Петровна.

— За Победу, — сказал Федя. — За то, чтобы новый, сорок второй стал годом окончательного разгрома фашистов!

— Ура! — воскликнула Юлия Петровна. Потом поставила рюмку на стол, опустила голову.

Майя и Федя молча переглянулись. Оба знали, что единственный сын Юлии Петровны, капитан, служивший на одной из погранзастав, с первого дня очутился в самом пекле войны и от него все эти месяцы не было никаких известий.

Майя взяла тарелку Юлии Петровны, наложила в нее винегрета, вареной картошки, сала, поверх всего два ломтика хлеба.

Все это было удивительно вкусно, Юлии Петровне казалось, никогда ничего вкуснее ей не приходилось есть. Но в то же время не хотелось, чтобы Федя и Майя увидели, с какой охотой, почти жадностью, она навалилась на еду. И она заставила себя положить вилку на стол, сказала светски-непринужденным тоном:

— Кажется, все как было, не правда ли?

— Что значит, все как было? — спросила Майя.

— Кажется, ничего нет, ни войны, ни воздушных налетов, ни затемнений…

— Я бы этого не сказал, — ответил прямолинейный Федя. — Я, к примеру, даже во сне сознаю: война есть, никуда не делась!

— Пусть так, — согласилась Юлия Петровна, одна-единственная рюмка водки успела опьянить ее. — А все же, смотрите, лампа горит, на столе вкусные вещи, тихо, уютно, даже тепло…

Майя не выдержала, усмехнулась:

— Вы, Юлия Петровна, прелесть, честное слово!

Юлия Петровна туже завязала на горле свой воздушный шарфик.

— Чем же я прелесть, хотелось бы знать?

— Всем, — сказала Майя. — Прежде всего, объясните мне, какие такие вкусные вещи? Винегрет? Или картошка?

— Ну хорошо, — сдалась Юлия Петровна. — А вы согласны, Майечка, что теперь в Москве стало намного веселее, с тех самых пор, как отогнали немцев?

— Согласна, — ответила Майя. — Давайте выпьем за наших солдат, разгромивших фашистов!

Первая выпила свою рюмку до дна.

Внезапно в дверях прозвучал резкий звонок.

Все вздрогнули.

— Кто это? — вскинулась Юлия Петровна. — Может быть, почта? Или кто-то забрел к соседям на огонек и не знает, что все соседи, кроме нас, уехали?

— Чего гадать, сейчас узнаем, — сказал Федя, вставая.

Он тут же вернулся. За ним шел рыжий, краснолицый старик в заснеженном ватнике, на голове солдатская шапка-ушанка.

— В одном вы, Юлия Петровна, оказались правы, — сказал Федя. — Забрел кто-то на огонек к нам. Не к кому-то еще, а к нам и, представьте, именно на огонек, в буквальном смысле слова.

— Дядя Митя, — воскликнула Майя, — с Новым годом!

— До Нового года еще старый надо прожить, — сурово ответил дядя Митя.

— Садитесь с нами, — пригласила его Майя, но он отвернулся от нее, спросил грозно:

— Это что же такое, граждане? Что же получается, кто мне скажет?

— А что? — спросила Майя.

— Огонь из вашего окна далеко виден…

Дядя Митя выразительно глянул в окно. Майина синяя косынка оторвалась от шторы и упала на подоконник.

— А я и не заметила, что косынка сорвалась, — сказала Майя.

— И я не заметил, — сказал Федя. — Но сейчас все устроим.

Проворно выключил свет.

— Теперь как, порядок?

— А как же мы узнаем, что уже двенадцать часов? — спросила Майя.

— Разрешаю зажечь на минуту спичку, — важно сказал дядя Митя.

Федя вынул из шкафа новую рюмку, на ощупь налил в нее водки.