— Я тоже, — сказала Майя, — не очень-то, как ты знаешь, прикладываюсь, но традиция!
— Да, это верно, — согласился Федя. — Традиция есть традиция. Где ты, кстати говоря, достала водку-то?
— На Палашевском рынке сменяла.
— Сменяла? На что же?
— На летнее пальто, — ответила Майя. — Только ты не жалей, Федя, я его давно уже относила, оно мне до ужаса надоело, и в общем-то так хорошо получилось, что удалось его обменять…
— Да, удачно донельзя, — машинально проговорил Федя, мысли его были сейчас заняты одним: как сказать Майе о том, что первого января он уходит на фронт. — Удачно до невозможности…
— Чего ты бормочешь? — рассмеялась Майя. — Сколько разговоров о каком-то старом пальто и бутылке водки!
— Ты права. Хочешь картошки?
— Хочу.
Федя вынул из-под подушки кастрюлю с картошкой, налил в стакан чай, подвинул Майе блюдечко с двумя кусочками постного сахара. Федя любил и умел хозяйничать. Майя считала, что у него получается куда более складно и ловко, чем у нее.
— Как, сыта? — спросил Федя.
— Вполне, — ответила Майя. — Теперь постираю немного — и спать. Завтра у меня дежурство, а у тебя когда?
— У меня? — переспросил Федя. — Понимаешь, дело какое…
— Какое? — насторожилась Майя.
— Только давай сразу договоримся, не переживать, ладно?
— Что случилось? — быстро спросила Майя.
Федя улыбнулся:
— Все в порядке, даю слово. Веришь мне?
Майя кивнула. Вдруг ей все разом стало ясно.
— Ты идешь на фронт. Верно?
— Угадала, верно.
— Когда?
— Первого января.
Опустив голову, Майя медленно постукивала пальцами по столу.
— Выходит, тридцать первого ты еще дома.
— Само собой, мы с тобой еще Новый год непременно справим.
«Сказать или не стоит?» — подумала Майя. Сперва хотела было ничего не говорить, но тут же быстро перерешила: нет, он должен знать, кому же еще знать, как не ему?..
— Ты пойми меня, — сказал Федя. — Я не мог иначе! Я должен быть на фронте, понимаешь, должен!
— Понимаю, — ответила Майя.
— Нет, в самом деле, пойми, я здоровый мужик и я не могу, мне непереносимо оставаться здесь, в Москве, когда война…
— Федя, — Майя прижалась щекой к его плечу. — Я бы тоже пошла на фронт, я бы очень хотела пойти, но не могу.
— Оставайся здесь, дома, — сказал Федя. — Ты здесь тоже нужна.
— Я бы пошла на фронт, — не слушая его, повторила Майя. — Но не могу, понимаешь?
Федя недоуменно посмотрел на нее.
— Что-то я тебя никак не пойму?
— И не догадываешься?
— О чем?
— Попробуй угадай…
— Постой, — сказал Федя. — Кажется, понял. Это точно?
— Точнее точного.
Он взял ее руку, сжал крепко обеими своими ладонями.
— Надо же так!
— А ты вроде не рад…
— Нет, я рад, я очень рад, Майя…
Он улыбнулся, глядя на нее, но на душе его было тревожно. В самом деле, надо же так! Именно теперь, в войну…
— Если будет мальчик, я назову его Федей, — сказала Майя.
— Стало быть, Федор Федорович, — сказал Федя. — Что ж, пусть, и так можно. Ну, а если девочка?
— Тогда Майей. Мне нравится мое имя, оно такое какое-то весеннее.
— А вдруг будет двойня? — спросил Федя, мгновенно пожалев о своих словах, но Майя, к счастью, не слушала его.
— Может быть, я к маме в Павлов уеду, поработаю еще немного, а весной к маме, там и рожу…
Когда-то, было это немыслимо давно, прошлой зимой, они строили планы — взять отпуск в июле — августе и махнуть к ее маме в город Павлов, под Горький.
— У нас там такие просторы — закачаешься, — говорила Майя. — Город, словно пряничный — дома в садах, леса, заливные луга на Оке…
— Ты плавать умеешь? — спросил Федя.
Майя даже слов лишилась от удивления:
— Да ты что, Федя? Я Оку сколько раз переплывала, за мной, если хочешь, редко кто угонится.
— А вот я не умею плавать, — признался Федя. — Как-то так не научился…
— Поедем в Павлов, и я научу тебя, — сказала Майя.
В эти минуты Майе снова вспомнился тот, давний разговор…
Больше они ни о чем не говорили, все было так, как обычно.
Майя стирала на кухне, Федя лег спать. Потом и Майя легла, но никак не могла заснуть; Федя тоже не спал, и оба делали вид, что спят. Майя даже пыталась иногда всхрапывать для пущей достоверности, а Федя лежал тихо, неподвижно.
Ночью в коридоре зазвонил телефон, Федя привычно вскочил, ночью вызывали к телефону только его, из приемного покоя или из отделения.
Он быстро оделся и вышел, тогда Майя перестала притворяться спящей и долго, почти до самого утра все думала о Феде, о себе и о том, кто должен еще родиться и кому с первого же дня, должно быть, придется туго…
Утром она встретилась с Федей на улице, возле дома, когда спешила на дежурство в больницу, Федя же возвращался из больницы свежий, пахнувший снегом. На миг прижался холодной щекой к Майиной щеке, и она с трудом удержалась, чтобы не разреветься в голос.
…За день до Нового года Майя отправилась на метро в Сокольники.
Прошла вдоль заснеженных дорожек, огляделась по сторонам, кругом было тихо, трещали от мороза сосны, время от времени пролетали в вышине птицы.
«Надо же, ни ножа, ни топорика какого-нибудь не догадалась захватить с собой», — пожалела Майя.
Решила было зайти к тетке, благо тетка жила неподалеку, в Богородском, и была женщиной хозяйственной, уж у нее-то можно было отыскать все что угодно, от ножа-секача до навозных вил, но представила себе кислое, брюзгливое теткино лицо, сдвинутые треугольником брови, поджатые губы в оборочку и не захотелось ни идти к ней, ни видеть ее…
Майя ходила по дорожкам-просекам, вспоминала. Сперва вспоминала о том, как Федя провожал ее с вечера и привел к себе домой и как ей было ужасно совестно на следующий день встретиться с ним в больнице, и она боялась, что он не поглядит на нее, пройдет мимо, не обернется…
А он сам первый подошел к ней, в раздевалке, спросил:
— Когда?
— Что когда? — переспросила Майя.
— Когда собираешься?
— Куда собираться-то?
Он сказал прямо:
— Давай без дураков, переезжай сегодня ко мне. Поняла?
Она ответила:
— Поняла!
И еще вспомнилось Майе уже ставшее далеким воскресное утро, когда они с Федей задумали поехать кататься на речном трамвае по Москве-реке.
Было еще очень рано.
— Вставай! — приказал Федя.
— Сейчас, — ответила Майя, не открывая глаз.
Он то входил в комнату, то выходил снова, а она все никак не могла преодолеть себя, до того хотелось спать, как никогда в жизни.
«Хорошо бы сейчас дождь, и никуда не надо ехать, и можно спать целый день», — сквозь сон подумала Майя.
На миг приоткрыла глаза, в окне, на безоблачно-синем небе сияло солнце, ликовали проснувшиеся птицы, какой там дождь…
Федя неумолимо произнес:
— Я тебя окачу холодной водой, слышишь?
— Угу, — ответила Майя.
Он включил радио и вдруг замер. И Майя мгновенно проснулась окончательно, вскочила, слушая, не веря ушам…
По-прежнему сияло солнце, пели птицы, где-то по Москве-реке плыл белый речной трамвай, тот самый, на котором они собирались отправиться кататься на весь день…
Майя исходила все аллеи вдоль и поперек, в конце концов ей удалось подобрать в снегу несколько еловых веток.
Дома она налила теплой воды в стеклянную банку, поставила в нее ветки, и в комнате, спустя некоторое время, запахло снегом, хвоей, зимним завьюженным русским лесом…
* * *
— Федя, — сказала Майя, — посмотри вот сюда!
— Куда? — спросил Федя, глядя на Майю.
— Да не на меня гляди, а сюда, — повторила Майя. — На мне ничего не написано.
Федя все медлил отвести глаза от Майи, наконец нехотя перевел взгляд, увидел: на столе, покрытом голубой льняной скатертью, миска с рубиновым винегретом, тарелка, на которой белели тонко нарезанные ломтики шпика, в другой миске отварная картошка, нещедро политая маслом и посыпанная сверху лиловыми колечками лука.