— Думаешь, она сама не знает, что хорошенькая? — спросил Руслан. — Не беспокойся, ей о себе все давным-давно хорошо известно.

— И все же, — сказала я.

— Ладно, — покорно согласился Руслан. — Пусть будет по-твоему.

У Руслана на редкость слишком покладистый характер, постоянно ровное настроение, он общителен, спокоен, жизнерадостен, уступчив. Чего еще можно желать от мужа?

Единственный его недостаток — он ревнив. Правда, одна я знаю об этом. Больше никто. Вика даже и не подозреваем о том, что он ревнив. Обычно она говорит о нем:

— Наш папа — сущий ангел. Голубой от головы до пяток…

А он, случается, расспрашивает меня с пристрастием, помню ли я Юру. Не скучаю ли по нему. Я уверяю Руслана, что я начисто забыла о Юре, что мне решительно все равно, есть он или же его нет, и чувствую, Руслан мне не верит. Хочет верить и все-таки не верит. И сам мучается, и меня, разумеется, мучает.

Итак, мы отправились в парк. Сияющий весенний лень, молодые листья на деревьях, ярко-зеленая, еще не успевшая запылиться, свежая на взгляд трава; все кругом нерастраченно ясное, чистое, и небо такое, словно его хорошенько вымыли с содой и протерли до блеска.

— Смотри, — сказал Руслан, — как много военных…

И вправду, по дорожкам парка, по берегу Москвы-реки, повсюду шли военные. Все больше уже пожилые, в мундирах, с орденами или пестрыми орденскими планками на груди.

Вика вспомнила:

— Так сегодня же второе мая, день встречи фронтовиков.

— Ну, конечно же, — сказал Руслан. — Совсем из головы вон. Однако что за память у девочки!

Никогда не упустит возможности похвалить Вику, хотя я постоянно спорю с ним, доказываю, что хвалить в глаза непедагогично, следует хвалить только за глаза, а он уверяет, что хвалить в глаза умнее и рациональнее, тогда человек, которого хвалят, будет стремиться стать еще лучше.

— Вот это да, — сказала Вика. — Какая смешная тетка!

Мимо проходила бравого вида седоволосая, коротко стриженная женщина в солдатской гимнастерке. На мощной груди ее звенели медали, она шла медленно, поминутно спрашивая встречных военных:

— Кто из шестого кавалерийского корпуса? Есть такие?

— Неужели эта старуха была кавалеристом? — удивилась Вика.

— А почему бы и нет? — ответил Руслан. — Не всегда же она была старой. Помнишь, я тебе недавно рассказывал про кавалериста-девицу? Так вот, она умерла в глубокой старости.

Руслан очень начитан, кроме того, у него превосходная память. О чем бы Вика ни спросила его, он все всегда знает, на все имеет ответ.

Порой мне сдается, что он, может быть, чего-то не знает, но все равно ответит, чтобы оставаться для Вики авторитетом решительно во всех областях.

— Пойдем за нею, па, — предложила Вика. — Вдруг она встретит своих однополчан…

— Пойдем, — сказал Руслан. Он ни в чем никогда не откажет Вике. Впрочем, она, превосходно сознавая это, редко пользуется своим преимуществом.

По натуре Вика человек справедливый.

— Идите, — сказала я. — А мне хочется посидеть немного на лавочке…

— Хорошо, — согласилась Вика. — Мы вернемся за тобою…

— Не пройдет и тридцати минут, — добавил Руслан.

Я подняла лицо к солнцу. Солнечные лучи светили прямехонько в глаза, еще ненавязчиво ласковые, совсем нежаркие.

Я поискала глазами скамейку, сейчас бы усесться поудобнее, расслабиться под солнечными лучами, ни о чем не думать…

Вдали, под деревьями, виднелась скамейка, к счастью, пустая. Я поспешила к ней, но не тут-то было. Откуда ни возьмись, вынырнула стайка шумливых девочек-старшеклассниц, мгновенно впритык уселись друг возле дружки.

«Ладно, — решила я. — Поищу другую скамейку…»

Я свернула в боковую аллею. И тут неожиданно увидела Юру. Он шел навстречу мне. Нет, я не ошиблась, еще издали я узнала его широкие, чуть согнутые плечи, быструю, даже спустя годы, как бы летящую походку.

Рядом с ним шла молодая девушка, я хорошо разглядела ее, этакая кудряшка-милашка; все в ней было круглым — круглые локончики, круглые розовые щеки, круглые глаза, восторженно глядевшие на Юру.

В руках Юра держал шест, на шесте белел квадратный лист картона, на котором было написано синим фломастером:

Сергей Астафьевич Чепраков… Почему мне знакомы, хорошо знакомы эти три слова? Да это же Юрин отец, скромный сотрудник московского арбитража, тихо отошедший в мир иной в тот самый год, когда родилась Вика.

Я уже смутно помнила его, нам не приходилось часто встречаться, обычно когда мы приходили к Юриным родителям, Сергей Астафьевич не показывался, сидел в своей каморке; моя свекровь выделила ему маленький закуток, чтобы, как она выражалась, не наступать друг другу на пятки. Порой он выходил в большую комнату, здоровался и безмолвно сидел за столом до тех пор, пока свекровь, обладавшая властным, непререкаемым характером, не говорила ему:

— А теперь, друг мой, не пора ли тебе на боковую?

Он вставал из-за стола, говорил всегда одинаково:

— Общий привет.

И шел к себе.

Однажды Юра сказал о своем отце:

— Поразительный человек, о нем не вспомнят, когда он рядом, и тут же забывают, когда его нет…

Злые, беспощадные слова.

Вот такой он был, Юрин отец, и я знала совершенно точно: он никогда не был Героем Советского Союза. И ни одного дня не воевал на фронте: он числился белобилетником по причине, как выражалась все та же свекровь, благоприобретенного плоскостопия и врожденной трусливости.

Хотя она открыто презирала своего мужа, но искренне, я уверена, без малейшего притворства оплакивала его смерть.

— Какой-никакой, — сказала она тогда мне, — а все-таки кто-то дышит рядом…

Юра еще не успел увидеть меня, а я сумела разглядеть его лицо, раздавшееся с годами, ставшие мясистыми щеки, морщины на лбу, поредевшие и поседевшие волосы, некогда прекрасного пепельного цвета.

Глаза Юры сперва бездумно, рассеянно скользнули мимо, потом снова вернулись ко мне и вдруг блеснули на миг. Узнал.

Я кивнула ему. Он молча смотрел на меня и, может быть, решал, что делать, не узнать, пройти мимо или все же остановиться?

Казалось, мне ясно виделась та внутренняя борьба, которая происходила в нем.

Интересно, подумала я, что победит? Какое желание одержит верх?

Он подошел ко мне, протянул руку.

— Сколько лет, сколько зим!

Его кругляшка с любопытством оглядела меня.

— Познакомься, Лялечка, — сказал Юра. — Это моя старинная, — легкая усмешка тронула его губы. — Даже очень старинная знакомая.

Лялечка протянула мне розовую лапку.

Я спросила, не без наслаждения глядя прямо в глаза Юры:

— Кого ты ищешь? Что за боевые друзья?

— Боевые друзья — это друзья моего отца, — веско произнес Юра. — Полагаю, тебе известно, что Сергей Астафьевич Чепраков был мой отец?

— Известно, — сказала я.

— Так хочется получить о нем хотя бы какую-нибудь весточку, — доверительно сказал Юра. — Ты меня понимаешь?

— Да, — сказала я. — Понимаю.

— Все надеюсь, вдруг найдется кто-то, кто знал его или вместе сражался на фронте.

Серые глаза его смотрели на меня, как мне показалось, умоляюще.

— Папа погиб в Полесье, ему уже посмертно присвоили звание Героя.

Какой-то седой майор в выгоревшем мундире приблизился в нам.

— Чепраков? — спросил он, прочитав фамилию. — Это какой же Чепраков? Кем был?

— Летчиком, — не моргнув глазом, ответил Юра. — Воевал на Первом Украинском.

Майор задумчиво покачал головой.

— У нас на Втором Украинском был Чепраков, только его не Сергеем звали, а Виктором.

— Значит, однофамилец, — кротко пояснил Юра.

Майор снял фуражку, вытер платкам влажный лоб.

— Выходит, что так.

Бегло поклонился то ли мне, то ли Юре с Лялечкой, прошел дальше.

— Сегодня здесь власть войны, — сказал Юра. — Сплошные солдаты.

— Какие же это солдаты? — возразила Лялечка.