Голос у нее был под стать ее облику: мягкий, словно бы сдобный, ласкающий. — Это все сплошь офицеры.

— Солдатами называют всех, даже маршалов, — поучительно промолвил Юра. — Отец, помню, так и говорил: — Генерал — тот же солдат, только ему труднее.

Он улыбнулся Лялечке, потом одарил улыбкой и меня, очевидно, уверился, что я его не выдам.

«А что, — подумала я. — А что, если осмелеть, сказать напрямик, хватит врать-то, сроду у тебя не было отца героя, твой папа мирно скончался в собственной постели, а в войну во время воздушных налетов, как рассказывала твоя мама, скрывался в подвале вашего дома, на Почтовой, и не выходил оттуда даже тогда, когда был отбой…»

— Как твоя мама? — спросила я.

Юрины глаза стали грустными.

— Мамы нет уже пятый год.

— Жаль, — сказала я.

— Не говори, это была святая женщина.

Он обернулся к Лялечке:

— Такая душа, такой светлый ум, если бы ты ее знала!

Лялечка подняла кверху брови и сочувственно вздохнула.

А мне вспомнилась моя свекровь, С самого начала ока приняла меня в штыки, ревнуя сына ко мне. Потом постепенно стала привыкать. А однажды сказала:

— Тебе с ним нелегко будет.

Безумная любовь к сыну не мешала ей видеть его недостатки. К тому же она, будучи человеком пристрастным, была все-таки в достаточной мере справедливой.

— Он еще в школе был известным вралем, — рассказывала свекровь. — И ничего с ним нельзя было поделать. Врал напропалую.

Как-то я сказала:

— Юре надо было стать писателем, у него столько фантазии.

— Не то слово, — заметила свекровь. — Бывало, учительница позвонит мне домой, расскажите, что у вас случилось? Ничего, говорю, не случилось. Как же, говорит, Юра сказал, что у вас обвалился потолок, сгорел дом и вас едва спасли из-под обломков…

Кто-то подошел сзади, закрыл ладонями мои глаза. Я безошибочно узнала эти твердые, нежные ладони.

— Вика?

Обернулась к ней. Ее глаза искрились, в зубах травинка. Ноздри как бы пронизаны розовым светом.

Рядом Руслан, положил руку на Викино плечо.

Ничего другого не оставалось, как сказать:

— Познакомьтесь, это мой муж и дочь.

Руслан слегка наклонил голову, и Вика тоже наклонила голову, этому она научилась у Руслана.

— Кого вы ищете? — спросила Вика Юру, глядя на шест с картоном.

— Как видите, боевых однополчан моего отца, — ответил Юра.

Мне показалось, голос его звучит вяло, может быть, устал от этой никчемной игры? Или внезапная встреча с дочерью выбила его из колеи.

— Мама, — сказала Вика, — можешь себе представить, та самая кавалерист-девица, ну, помнишь ее?

— Помню, — сказала я.

— Так вот, она встретила каких-то своих фронтовиков, и они все стали плакать…

— Вика сама чуть не заплакала, — сказал Руслан.

— Вот уж нет, — возразила Вика. — И ни капельки не не хотелось плакать, вот ни на столечко!

Я смотрела попеременно то на нее, то на Юру, стоявших рядом.

Как же они походили друг на друга! Серыми, в крупных ресницах глазами, медленной улыбкой, круто вырезанным, одинаковым у обоих, немного тяжелым подбородком.

За эти годы мне не доводилось видеть их вдвоем, только теперь, когда оба они стояли рядом, я заметила это сходство, может быть, ясное и неоспоримое только лишь для меня одной.

Вдруг Руслан тоже заметил сходство и сразу же все понял? Я не хотела, чтобы он понял. К чему? Разве ему от этого стало бы легче жить?

Но Руслан смотрел в другую сторону.

Вика спросила Юру:

— Ваш отец был Герой Советского Союза?

— Как видишь, детка, — сказал Юра.

— И вы тоже герой? — не отставала Вика.

— Что ты, — рассмеялся Юра. — Какой я герой…

— Он герой в жизни, — вмешалась Лялечка.

Юра резко, почти грубо оборвал ее:

— Хватит! Довольно!

— Почему хватит? — обиженно отозвалась Лялечка.

— Ну ладно, — уже мягче проговорил Юра. — Я тебе все объясню дома, договорились?

Лялечка, не отвечая ему, сердито поджала пухленькие розовые губки.

Руслан вынул из кармана пачку сигарет, щелкнул зажигалкой.

Я протянула руку сперва Лялечке, потом Юре.

— До свиданья, нам пора…

Лялечка с готовностью пожала мою ладонь, а Юра, казалось, не замечал ничего, жадно и пристально уставившись на Вику.

— До свиданья, — повторила я.

Он нехотя отвел от Вики глаза.

— До свиданья…

Я знала, он догонит меня. Я была уверена, мы не простимся вот так вот, словно и в самом деле далекие знакомые, которые не виделись много лет и еще много лет не сумеют видеться.

Прежде чем он поравнялся со мною, я обернулась.

— Давай постоим минутку, — сказал Юра. Он заметно задыхался, должно быть, за эти годы сдало сердце, уже тогда, в молодости, сердце у него, случалось, барахлило иногда.

Руслан и Вика остановились вместе со мной. Я сказала:

— Идите, я догоню вас.

Они прошли дальше.

— Как, отдышался? — спросила я Юру, стараясь, чтобы мой голос звучал весело, непринужденно.

— Сейчас, — ответил он. — Сейчас, одну минуточку…

Легонько похлопал себя по груди.

— Мотор, видишь ли, не всегда ритмично работает.

Наконец он отдышался. Мы медленно пошли вперед, по дорожке.

Он посмотрел на меня, я поняла, сейчас он начнет расспрашивать меня обо всем, ведь мы так давно не виделись, и ему охота знать обо мне побольше.

Я не ошиблась.

— Значит, это твой избранник?

— Давай договоримся с самого начала, — сказала я. — Если хочешь спросить о чем-либо, спрашивай, только без этого ернического, залихватского тона, поверь, он тебе не идет и не красит тебя.

Юра кивнул, как бы соглашаясь со мной.

— Наверно, ты права, не красит.

— Раз сам понимаешь — тем лучше.

— Больше не буду, — покорно сказал он.

Так же он говорил когда-то, когда мы ссорились и он хотел помириться, потому что мир его больше устраивал, он повторял тогда бездумно одно и то же:

— Больше не буду… Честное слово, больше не буду, веришь?

Но даже теперь, хорошо зная, как легко он относится к словам, не стараясь вдуматься в их смысл, хотя бы как-то осознать, что скрыто за ними, мне захотелось ему поверить. И я почти силой удержала себя, чтобы не сказать:

— Верю, конечно же, верю…

Он между тем продолжал свое:

— Больше никогда не буду так говорить, даю самое-пресамое честное слово…

Я не хотела спрашивать и все-таки не выдержала, спросила:

— Зачем тебе все это?

— Что именно? — не понял он.

Я кивнула на шест, который он все еще продолжал нести.

— Ах, вот ты о чем.

— Да, об этом самом.

— Понятно, — сказал он.

Я заставила себя улыбнуться.

— Хорошо, что понятно, уже известный прогресс.

Я старалась говорить мягко, отнюдь не зло, хотя мною владело раздражение, в самом деле, что за нелепая фантазия у взрослого, даже очень взрослого человека?

Он спросил:

— Ну хорошо, пусть будет по-твоему, только скажи, кому это мешает?

— Как кому? Тебе прежде всего.

— Мне не мешает, а, напротив, помогает жить.

Я усмехнулась.

— Что ж, иначе, выходит, нельзя?

Он сказал серьезно:

— А ты не смейся. У тебя, видно, все хорошо…

— И у тебя все как будто бы неплохо, — перебила я его. — Вон у тебя какая Лялечка!

Он пожал плечами:

— Будет тебе, Зоя, разве я о том?

— О чем же?

Он ответил не сразу:

— Мне нечем жить.

— Что значит нечем? — спросила я, тут же, впрочем, устыдившись своего вопроса.

— Вот так вот, очень просто, не-че-м.

Он произнес это короткое слово по слогам, глядя на меня в упор.

— Надеюсь, усвоила? Я могу жить только воспоминаниями или же окунувшись в условную форму.

— Что значит в условную форму?

— Это значит «бы», и ничего больше. Как было бы, если бы да кабы. Понимаешь?

— Понимаю.

— Можно, я приду к тебе как-нибудь? — помедлив, спросил он.

— Зачем?

— Я хочу видеть ее еще раз. Хотя бы один только разок.