Но мама опередила меня.

— Предоставь лучше мне, а то ты раскаленная, как чугунная сковорода, наговоришь невесть чего со зла…

Она отправилась к «спарщику» и, к моему удивлению, вернулась лишь через полчаса.

Я сказала:

— Может быть, надо было объявить всесоюзный розыск, чтобы отыскать твои следы…

Мама замялась, опустила глаза. Я с удивлением увидела, что щеки у нее прямо на глазах стали заметно розоветь.

— Понимаешь, какое дело, — начала она и снова покраснела.

Одним словом, она произвела на него впечатление. Он клятвенно обещал никогда не занимать телефон больше, чем на пять минут. И еще он сказал, что очень жалеет, что лишен возможности звонить к нам, ведь «спарщики» не могут говорить друг с другом по телефону. Теперь он то и дело заходит в нашу квартиру под различными предлогами: то спросит, работает ли наш телефон, то начинает оправдываться, что говорил больше пяти минут. И при этом все время улыбается, блестя металлическими зубами и стеклами очков.

Я сказала маме:

— Думаешь, ничего не понятно?

— Ты о чем? — спросила мама.

— Наш спарщик имеет на тебя виды, так и знай!

Мама усмехнулась.

— С чего ты взяла?

— С того самого, — отрезала я. — Только помни, если что и случится, то, безусловно, через мой труп…

Я, разумеется, шутила, но в каждой шутке…

Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочерью сравнительно молодой мамы!

И как же долго ждать, пока она в конце концов окончательно постареет!

Уж лучше бы ходила в клуб интересных встреч. Есть сейчас, говорят, такие вот клубы для тех, кому за тридцать. Говорят, туда приходят женщины, навеки потерявшие надежду выйти замуж, а среди мужчин немало женатиков, выдающих себя за свободных холостых молодцов.

Но мама в такой вот клуб не ринется. Сколько бы ее ни уговаривали. Нет, она не такая…

Так вот, наш «спарщик» явился к нам на дачу. Мы с мамой чистили клубнику для варенья, а папа лежал на раскладушке под березой, читал газеты, привезенные Дусенькой.

Я бросала ягоды попеременно то в миску, то в рот, время от времени поглядывая на родителей. Идиллия, да и только! Если бы всегда так было…

Кто-то остановился возле калитки. Оглушительно залаял Аут.

— Кажется, к нам, — сказала мама.

— Разве? — недовольно спросила я. — Кто там еще, в самом деле…

— Да это Арнольд Адольфович, — без особой радости сказала мама.

Он уже открыл калитку. Аут бросился к нему.

— Сидеть, — скомандовал папа.

Аут остановился.

— Чудесная собачка, — опасливо произнес Арнольд Адольфович (что за изысканное имя-отчество, однако!), выставив вперед для защиты туго набитую чем-то кошелку.

Аут повернулся, недовольно ворча, лег снова возле папы.

Арнольд Адольфович живо пронесся по дорожке, взлетел на террасу. Сперва бросился целовать мамины руки, потом начал выгружать свою кошелку. На стол посыпались всевозможные свертки и пакеты.

Да, он оказался по-настоящему заботливым, не чета нашей Дусеньке. Чего-чего только не было в его кошелке! И купаты, и жареное мясо, и отварные овощи, картошка, морковь для винегрета, и сосиски, и апельсины, и пирожные-петифуры…

И, само собой, хлеб, три столичных батона и буханка заварного.

— Я же понимаю, — сказал Арнольд Адольфович. — Дача — это не город, здесь все быстро кушается, а купить негде…

Очки и зубы его весело блестели, то и дело он похохатывал, как бы от щекотки. Потом, наклонившись ко мне, кивнул на папу, лежавшего на раскладушке:

— Простите, это кто, какой-то ваш родственник?

— Скорее, бывший, — ответила за меня мама. — Это Тусин отец.

Стекла очков Арнольда Адольфовича разом потускнели, словно внезапно погас огонек, освещавший их изнутри.

— Отец? — переспросил он.

Я не выдержала:

— А вы что, полагали, что я родилась безо всякого отца, методом непорочного зачатия?

— Туся, — строго остановила меня мама. Потом сказала, глядя на Арнольда Адольфовича: — Да, это Тусин отец, мой бывший муж…

Между тем папа встал с раскладушки и, опираясь на костыль, поднялся на террасу.

— Знакомься, Слава, — сказала мама. — Это наш московский сосед.

— И друг, — вставил Арнольд Адольфович. — Самый искренний, самый преданный.

— Очень хорошо, — несколько невпопад произнес папа. Сел напротив меня, вытянув больную ногу.

Арнольд Адольфович вгляделся в него и вдруг всплеснул пухлыми ладонями:

— Нет, не может быть!

— Что не может быть? — вежливо спросил папа.

— Неужели это вы? — воскликнул Арнольд Адольфович. — Владислав Зубриков, звезда современного футбола? Лучший бомбардир современности? Вы сами? Нет, это вы! — радостно повторял он, блестя всем своим металлическим оскалом. — Я угадал?

— Угадал, — сказала я.

Его глаза окончательно закрылись в сладчайшей улыбке.

— Подумать только, непобедимый Зубриков…

— Это все в прошлом, — возразил папа.

— Позвольте! — коротенькие ручки Арнольда Адольфовича взметнулись перед папиным носом. — Позвольте, я же ваш давний поклонник, у меня есть целый альбом ваших фото в разных видах, я специально собирал все ваши карточки…

— Спасибо, — устало произнес папа.

Я знала, он не притворяется, он такой, какой есть, и давно уже ему приелась его популярность, надоели поклонники, узнававшие его на улице, подходившие, не стесняясь, за автографом, задававшие самые неожиданные вопросы.

— Вы таким и остались, непобедимым бомбардиром, — упоенно продолжал наш «спарщик». — Самым непобедимым, самым могучим…

Мама отодвинула миску с клубникой и встала.

— А что, если бы нам пообедать? Надеюсь, никто не против?

— Какой разговор, — отозвался Арнольд Адольфович. — Можно помочь вам?

— Нет, — ответила мама. — Не можно. Я люблю все делать сама.

Однако он не унимался:

— Может быть, почистить картошку? Или нужна грубая мужская сила, чтобы принести, скажем, воду из колодца?

Мама улыбнулась.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, вот и все, что от вас требуется.

Он мгновенно затих, лишь время от времени бросал восхищенные взгляды на папу. Потом таким же восхищенным взглядом окидывал маму, накрывавшую на стол.

Я принесла из кухни кастрюлю с борщом.

Мама произнесла светским тоном:

— Прошу за стол…

И мы все уселись обедать

Ранним утром я вышел в сад. Пели птицы, из-за леса катилось большое, но еще неяркое солнце.

Кое-где в тени трава поблескивала росой, не успевшей просохнуть, листья березы казались по-утреннему особенно свежими, праздничными.

Аут бегал по саду, все кругом казалось веселым, сияюще нарядным, но внезапная острая тоска разом сковала меня. Я понял одно: не хочется уезжать отсюда. До чертиков не хочется.

Однако ничего не поделаешь, придется уехать. Почему? Потому что не хочу мешать Вале. Она должна устроить свою судьбу, и она может ее устроить. Недаром Дусенька приводила ей в пример множество счастливиц, сумевших удачно устроиться в жизни, разумеется, с намеком на меня, дескать, есть мужчины, которым я и в подметки не гожусь, и Валя могла бы точно так же хорошо устроиться, но я мешаю. Да, мешаю…

Тем более что имеется претендент, охотно предлагающий Вале заботу, внимание, любовь и ласку.

Возможно, Дусеньке он еще не знаком? Полагаю, что, познакомившись, она наверняка одобрит его, он вполне в ее вкусе. И вполне подходит, как она выражается, интересной, нестарой женщине, обладающей богатым внутренним миром.

Нога моя почти совсем поправилась. Во всяком случае, я уже бросил костыль и хожу, опираясь на палку. Недалек день, когда брошу палку, она больше мне не понадобится.

Валя окликнула меня с террасы:

— Доброе утро, как ты сегодня?

— Порядок, — ответил я, подойдя к террасе.

Она щурила глаза, улыбаясь. Короткие волосы слегка вьются на висках, щеки румяные со сна, ситцевый халатик перевязан на талии тугим витым поясом. Право же, трудно, должно быть, поверить, что у нее взрослая дочь, почти студентка.