— Немудрено, — согласилась мама. — Сколько тебе тогда лет было? Года два, не больше…
— Если сын на мать, а дочь на отца, тогда они счастливые, — сказал Визарин. — Помнишь, у нас была нянька Фрося, она всегда так говорила…
— Ты походишь на папу, но я надеюсь, что ты счастливый, — сказала мама. — Правда, счастливый?
— Конечно, — ответил Визарин. — Очень счастливый…
— Приходи, везунчик, — сказала Алиса. — Не забывай…
— На днях приду, — ответил Визарин.
На улице ему удалось схватить такси, и он добрался до Серебряного бора уже в двенадцатом часу.
Лиля не спала. Еще издали он увидел ее — стоит на террасе, на плечи накинута его старая лыжная куртка.
Он приблизился, Лиля повернула голову, зарыдала в голос, потом оттолкнула его от себя обеими руками, продолжая плакать все горше, все пронзительней.
Ему бы сказать, что он задержался на работе, или был у начальника, или поехал на какую-то базу доставать ей английские туфли, костюм «джерси», зимние сапожки на меху или еще что-то, но сработал рефлекс природной правдивости.
Черт его дернул признаться, что был у Алисы, навещал маму.
Лиля, не дослушав, упала на пол, он пытался поднять ее, а она не желала подняться и, лежа на полу, билась головой, стучала ногами, крича так, что, должно быть, было слышно на соседних дачах.
— Эгоист, — кричала Лиля. — Себялюбец, вы все, Визарины, себялюбцы, забываете обо всех, только себя помните!
— Лиля, не надо так, — умолял Визарин. — Ну, прошу тебя, встань! Тебе вредно так кричать…
Но она продолжала биться головой об пол и кричать, и он подумал, что, наверное, в детстве это был маленький деспот, который бросался на пол, если что-то было не по нем.
Но он так любил Лилю, что эта мысль, вместо того чтобы раздражать, растрогала его, и он продолжал еще нежнее, еще ласковее уговаривать Лилю успокоиться, подняться с пола…
Лишь под утро, уже около шести часов, они помирились, помирились как будто бы прочно, с поцелуями, страстными объятиями. Все их ссоры большей частью заканчивались подобным примирением, оба они как бы торопились закрепить мир самым что ни на есть практичным, давным-давно испытанным способом.
Прошло какое-то время, Лиля переехала в Москву, к своим родителям, она была уже, как выражался ее отец Теодор Семенович, на полных сносях. Визарину там негде было ночевать. Лилины родители жили в одной комнате, в коммунальной квартире, но Лиля требовала, чтобы он все вечера проводил с нею, и он так и делал, до позднего вечера находился с нею, а ночевать уезжал в Серебряный бор.
Как-то в воскресенье, прежде чем ехать к Лиле, он зашел навестить маму. Алисы не было дома, мама лежала в постели, она теперь все время лежала, читала книгу. Толстенький голубой томик казался особенно массивным в ее исхудалых ладонях.
Мама обрадовалась сыну, приподнялась на подушке.
— Что у вас слышно?
— Все хорошо, — ответил он. — Что читаешь?
— Толстого, — сказала она, — Льва Николаевича, до чего все правда, Жора, каждое слово — одна правда, ничего, кроме правды!
Мама снова откинулась на подушку, закрыла глаза.
— Что, устала?
— Немного. Как Лиля?
— Нормально.
Она улыбнулась.
— Выходит, я скоро буду бабушкой?
— Должно быть, очень скоро.
И вдруг мама, никогда не говорившая о смерти, избегавшая всякие, как она выражалась, «смертяшкины темы», сказала, словно бы про себя, словно бы не думая о том, что ее слышит сын:
— Хорошо бы успеть…
— Что успеть? — спросил Визарин, сердце его мгновенно упало. — О чем ты, мама?
— Хочу успеть увидеть, кто будет, внук или внучка?
— Зачем ты так говоришь? Как так можно! — воскликнул Визарин, со стыдом ощущая всю деланность своих слов, стараясь глядеть маме не в глаза, а куда-то повыше — на ее лоб, что ли. — Ты же поправишься, ты же сама знаешь, что поправишься, скоро начнешь ходить, и мы с тобой отправимся гулять вместе в Нескучный сад…
Мама медленно покачала головой. Одна тонкая седая прядка упала ей на глаза, она подняла руку, заправила прядку за ухо.
— Не надо, Жора, — сказала мягко. — Ты же понимаешь, это все неправда.
— Что неправда? — спросил он, с болью вслушиваясь в негромкий мамин голос. — О чем ты, мама?
Она не ответила ему, потом начала:
— Я Алису отсылаю гулять. Она не хочет, а я ее гоню на улицу в любую погоду.
— Почему?
— Она ко мне чересчур привязана, я хочу, чтобы она постепенно отвыкала от меня, ведь когда все это произойдет, ей будет все же не так трудно…
— Глупости! — отрезал Визарин, но она с упреком глянула на него ставшими от худобы огромными глазами, и он не нашелся, что говорить дальше.
Вскоре пришла Алиса, как всегда в последнее время веселая, и мама тоже повеселела, обе они наперебой острили и смеялись, а ему хотелось зареветь в голос так, как некогда в детстве…
Потом он ушел, мама сама торопила его:
— Иди, Жора. Лиля тебя ждет, наверное…
И весь день, сидя возле Лили на тещином диване, покрытом нарядным паласом, он был задумчив, рассеян, все думал — о маме, о сказанных мамой словах, о том, что же с мамой будет…
Лиля приставала к нему:
— Почему ты такой грустный? Расскажи мне, почему?
После догадалась. Спросила, ласково щуря слегка припухшие от беременности глаза:
— Ты обо мне волнуешься, милый, да? Места себе не находишь, все думаешь, как со мной будет?
— Да, конечно, но мне ужасно жаль маму.
— Кого? — переспросила Лиля.
— Маму, — ответил он. — Я у нее раньше был.
— Когда?
— Утром, до того, как к тебе ехать, и она сказала, что хотела бы дождаться, узнать, кто будет, — внук или внучка. Можешь себе представить, она ведь все, все понимает, и это так страшно, Лиля, это непереносимо страшно…
Лилины глаза стали внезапно прозрачными, похожими на виноградины. Две продолговатые виноградины с золотистыми точками в глубине.
— А я думала, — сказала Лиля, — я думала, ты тревожишься за меня…
— Я очень тревожусь за тебя…
— Мама! — закричала Лиля. — Ты слышишь? Я его жду, беспокоюсь за него, думаю, как-то он там, в своем Серебряном бору, а он себе по гостям разгуливает…
— Лиля, опомнись! — сказал Визарин. — Какие гости!
— Мама, иди сюда скорей! Ты только погляди на предателя!
Вбежала теща, рыхлая, молодящаяся блондинка, с неважной, сильно запудренной кожей и «халой» на голове. Схватила Лилю, прижала к себе.
— Лилечка, детка моя родная, побереги себя! Тебе вредно волноваться…
— Предатель! — кричала Лиля. — Убирайся от меня немедленно, сию же минуту!
Визарин вышел в коридор, закурил.
«Сумасшедшая, — подумал он с неожиданной злостью. — Что я такого сделал? Чем ее предал?»
Подумал и сам испугался. Это он так о Лиле, о своей любимой, самой прекрасной женщине в целом мире!
Погасил сигарету, вернулся в комнату. Лиля лежала иа диване, очень бледная, глаза закрыты. Теща ринулась мимо него в коридор.
— Скорее. — крикнула на ходу. — Вызывайте «скорую», у Лили началось…
Ночью Лиля родила дочку. Визарин ночевал у Лилиных родителей, каждый час они звонили в роддом, наконец утром узнали: все хорошо, отличная девочка, почти три с половиной килограмма.
И — бывает же так! — примерно через час позвонила Алиса, сказала:
— Только что умерла мама.
Голос у Алисы был спокойный, будничный, словно сообщала что-то самое обычное. Визарин переспросил:
— Что? Что такое?
— Мама умерла, — повторила Алиса.
И Визарин подумал:
«Так и не дождалась, не успела узнать, кто у нее — внук или внучка».
Утром он поехал в роддом, передал Лиле цветы, апельсиновый сок, пирожные, которые у него, кстати, не приняли, и торопливо, бестолково написанную записку.
О том, что умерла мама, он не написал ничего. Теща не советовала.
— Лилечка расстроится, — говорила. — А ее надо теперь оберегать от всяких волнений…
Визарин подумал, что вряд ли Лиля так уж расстроится из-за смерти его мамы, однако решил промолчать.
