Пекарь, угрюмо глядя на нежелательных гостей, потер челюсть и покачал головой.

— Я вам ничего не скажу.

— Посмотрим. — Берли кивнул Таву. Тот достал из кармана кастет и демонстративно надел на руку.

— Думаешь, если сделаешь мне больно, я тебе скажу что-нибудь? Ошибаешься.

— Последний шанс, — сказал Берли.

Тав ударил кастетом по деревянной столешнице рядом с собой. Треск ломающегося дерева прозвучал так, будто сломалась кость.

— Как вам не совестно, — сказал Энглберт, вызывающе вскинув подбородок. — Я не стану с тобой говорить.

Тав ударил здоровяка в живот. Энгелберт отшатнулся, стукнулся спиной о духовку и рухнул на четвереньки. Берлимен ударил его ногой в живот.

Этцель всхрапнул от боли. Он глотнул воздуха и схватился за живот. Но произнес хотя и напряженным, но уверенным голосом:

— Да, ты можешь сделать мне больно, но я тебе все равно ничего не скажу.

— Мы только начали, — сообщил ему Тав. Следующий удар пришелся булочнику по лицу. Над глазом появилась рана. Кровь хлынула из рассечения и залила ангельское лицо пекаря.

Энгелберт, задыхаясь от боли, помотал головой, чтобы стряхнуть кровь с глаз.

— Вставай, — прорычал Берли. — На ноги!

— Можешь избивать меня, пока я не смогу встать, — сказал Этцель, поднимаясь на ноги. — Только все равно ничего от меня не получишь.

Тав ударил в подбородок. Из нового рассечения кровь полилась на белую рубашку и фартук.

— Говори! — потребовал Тав.

Вызывающе глядя на обидчиков, Этцель заявил:

— Как Вильгельмина доверилась мне, так и я доверяюсь Богу. — Он потрогал челюсть. — Бог — мое прибежище и моя сила.

— Бог? — прорычал Берли. Ярость захлестнула его с головой. — Ты еще смеешь болтать о Боге? Слепой дурак! Бога нет!

Пекарь посмотрел на него с жалостью.

— Ты меня слышал? — рявкнул Берли. — Нет никакого Бога!

Тав снова ударил, попал в челюсть, выбил пару зубов.

Энгелберт застонал и снова упал на колени.

— Ну, и где твой бог? — Берли жестко усмехнулся и остановил Тава, готового к новому удару. — Где твое прибежище?

В зале послушался какой-то звук, похоже, там отодвинули стул. Мгновение спустя перед стойкой появился мужчина с худым лицом, острой бородкой и в зеленой шляпе.

— Что здесь происходит? — требовательно спросил он.

— Не твое дело, — отрезал Берли, даже не оглянувшись. — У нас тут к пекарю вопросы.

— Этцель? — окликнул мужчина. — О чем он говорит? — Только тут спрашивающий заметил Энгелберта на полу, увидел окровавленное лицо булочника и ахнул. — Этцель! Что с тобой?

— Пошел вон! — прорычал Берли, поворачиваясь к мужчине. — Тебе сказали, не лезь не в свое дело!

— Теперь это мое дело, — возразил мужчина, обогнув стойку и заходя в кухню. — Я — господин Арностови, мне принадлежит это здание. — Он быстро подошел к Энгелберту и повернулся к Берли. — А ты — преступник.

— Мне надо знать то, что мне надо знать, — рявкнул Берли, не обращая внимания на домовладельца. — Или мне скажут, и я оставлю вас в покое, или…

— Молчи, Этцель, — сказал домовладелец. — Теперь они будут иметь дело со мной, Якубом Арностови.

— Не суй сюда свой большой нос, жид! — Берли был уже вне себя. Тав поправил кастет и был готов продолжать. — Говори, чертов пекарь, или на этот раз мы проломим тебе череп.

Арностови крикнул в столовую.

— Рупрехт! Тут преступление! Беги за вахтмейстером!

— Jawohl! — пришел ответ. Дверь кофейни хлопнула.

— Вот теперь мы посмотрим, кто кому что скажет, — усмехнулся Арностови. Он покровительственно положил руку Энгелберту на плечо и дал ему большой льняной носовой платок. — Вытри лицо, останови кровь. Как только Рупрехт вернется, отправлю его за доктором. – Повернувшись к Берли он сказал: — У меня найдутся здесь влиятельные друзья. Тебя арестуют.

— Убери их, — приказал Берли.

Тав шагнул вперед. В этот момент хлопнула входная дверь, и из столовой раздался истошный крик:

— Босс! Надо сматываться! — Кричал Мэл. — Они вызвали стражу!

Хотя он говорил по-английски, в его голосе отчетливо звучала паника. Арностови улыбнулся.

— Ну вот, видишь… Ты проведешь ночь в кандалах.

Берли скрежетнул зубами, но все же отступил. Тав последовал за ним. На ходу он схватил полотенце с сервировочного подноса; вытер кровь с кастета и сунул его в карман.

С грозным рыком он швырнул окровавленное полотенце в Этцеля и выскочил за дверь.

У входа Берли допрашивал Мэла.

— Где Бэби?

— В клетке за конюшней, — ответил Мэл.

— Возьми ее и жди нас у ворот. — Берли толкнул своего приспешника. — Иди, живо! — Он посмотрел через площадь на бегущих вооруженных людей и приказал Таву: — Найди Кона и Декса, только сделай так, чтобы на вас не обращали внимания. Идите к воротам и ждите меня за стенами. Я соберу вещи и встречусь с вами там.

— Что происходит, босс?

Уже скрываясь в тени, Берли коротко ответил:

— Мы уходим.

Низко опустив голову, он разминулся с тремя гвардейцами, бегущими к кофейне. Двое солдат были в стальных шлемах и вооружены короткими пиками с крюками на лезвиях. Берли усмехнулся и растворился во тьме пустой городской площади.

Трудно было понять, сколько прошло времени. Каждый день был похож на предыдущий, они незаметно перетекали друг в друга. Начиналось с умывания и простого завтрака, состоящего из подсушенного хлеба, разбавленного вина и фруктов; потом появлялся царский писец, преподававший язык. Следующие несколько часов Дуглас пытался овладеть ошеломляюще сложным этрусским языком, смесью протолатинского и фригийского, а может быть, персидского, или чего-то столь же экзотичного. Для Дугласа, неплохо знавшего средневековую латынь, он был все равно что венерианский. Язык Этрурии был скользким и не укладывался ни в какие логические нормы. Для некоторых это стало бы дополнительным стимулом, но Дугласа повергало в отчаяние.

Снайп не участвовал в обучении. После одного особенно мучительного занятия их королевский наставник посчитал, что учить мальчика бесполезно, и предоставил его самому себе. Дугласу так не повезло.

После каждого урока приходил слуга, приносил еду. Дуглас и Снайп ели, а затем на некоторое время их оставляли в покое. Иногда они гуляли по окрестным виноградникам — в сопровождении одного-двух незаметных охранников, — а иногда, как все добрые этруски, устраивали сиесту. Вечером приходил Паша, королевский камергер, он подводил итоги прошедшего дня. Время от времени Паша хвалил Дугласа; однако чаще уходил, неодобрительно покачивая головой.

Обучение проходило очень сложно, однако настал момент, когда Дугласу удалось связать несколько простых слов и придать им нужный смысл. Хотя он продолжал чувствовать себя косноязычным заикой, по элементарным вопросам он уже кое-как мог объясниться. Приходилось прилагать значительные усилия, иногда кончавшиеся депрессией. Он отказался от попыток уберечь Снайпа от неприятностей. Просто предоставил охранникам разбираться со своенравным ребенком; так от них была хоть какая-то польза.

Этим утром Дуглас проснулся внезапно и мгновенно понял: что-то изменилось. Он лежал на тюфяке, пытаясь в тусклом утреннем свете разглядеть, что же так внезапно разбудило его. Он прислушался, но ничего не услышал. Возможно, именно тишина и прервала его сон. Некая гнетущая сила тяжко давила на него, превращая каждый вздох в трудную работу. Что-то явно происходило.

Отбросив тонкое покрывало, он встал и быстро огляделся. Снайп спал, свернувшись клубочком, как кот, в своем углу; почему этот странный парень предпочитает спать именно так, Дуглас до сих пор не понимал. Он вышел в залу гостевого дома — там тоже все было в порядке, — подошел к двери, открыл ее и вышел на увитый виноградной лозой портик.