Воздух, хоть и прохладный, был влажным и неподвижным; солнце еще не взошло, хотя небо на востоке светилось тусклым зловещим светом, напоминавшим тухлую устрицу. Виноградники молчали, листья блестели от росы. Как ни странно, собаки и петухи, непременно приветствовавшие каждое утро, молчали. Охранников тоже не видно. И это было совсем странным, потому как они были такими же обязательными, как ежедневный восход солнца. Дуглас не помнил, чтобы они опаздывали. Эта странность его озадачила, впрочем, гости короля и не должны помышлять о побеге. Они до сих пор оставались здесь не потому, что возможности сбежать не предоставлялось, а исключительно из-за маниакального желания Дугласа проникнуть в тайну карты. Ради этого он готов был согласиться и на более строгий домашний арест.

Он стоял, окутанный голубым утренним туманом, смотрел на виноградные лозы и пологие холмы, а потом уловил в воздухе запах дыма: другой, новый, к тому, что жители готовили на углях, используя старые оливковые дрова и засохшие черенки виноградной лозы, он давно привык. Новый запах был другим, он тревожил, как подпись врага на листе с ультиматумом.

Через некоторое время солнце все же выглянуло из-за восточных холмов, но вид у него был, как у опухшего красного глаза. А стража так и не явилась. Дуглас поежился — на нем была только тонкая ночная туника. Покинув портик, он прошелся по тропе, никого не встретив. Неестественная неподвижность воздуха и земли таила в себе угрозу.

Должно быть, буря надвигается, решил Дуглас и вернулся в дом. Он поднялся по ступенькам портика и уже протянул руку к двери, когда до него донесся далекий крик — короткий, резкий, бессловесный крик, отчетливо прозвучавший в тишине. Инстинктивно он повернулся на звук и остановился, вслушиваясь. Крик не повторился, но когда он открыл дверь домика, кто-то закричал уже гораздо ближе.

Дуглас развернулся и быстро пошел по тропе. На этот раз он дошел до самой королевской резиденции и снова никого не встретил. Тогда он направился по длинной аллее к главной дороге у подножия холма. Отсюда был виден участок дороги, обсаженной кипарисами. Вдали мелькнула чья-то фигура, но сразу исчезла.

Уже в следующий момент он увидел еще двоих людей. Не глядя по сторонам, они сосредоточенно бежали на запад, к морю. Чем ближе Дуглас подходил к дороге, тем сильнее пахло дымом.

Он посмотрел туда, куда бежали люди. Они готовы были скрыться за поворотом. Повернувшись в другую сторону, Дуглас с изумлением увидел целую толпу. Она состояла из мужчин, женщин и детей, и все спешили, очень спешили. Позади в небе расплывалось грязное, серо-коричневое облако.

Дугласу потребовалось некоторое время, чтобы понять: это не облако, это дым. Запах горящей смолы развеял все оставшиеся сомнения. Он окликнул людей на дороге.

— Что происходит? — даже такую простую фразу он построил с трудом. Неудивительно, что ему не ответили.

Показалась еще одна группа бегущих людей.

Дуглас повторил вопрос, указывая на облако дыма.

— Там что-то горит? Это огонь?

— Да, огонь! — ответил ему какой-то старик. — Латиняне!

Прежде чем Дуглас смог понять смысл ответа, старик уже убежал, оставив Дугласа размышлять о значении слов. Латиняне… что? Потом до него дошло, и он проклял свою медлительность. Римляне напали!

Еще одна группа беженцев подтвердила его подозрения. Дуглас помчался обратно к гостевому дому. Возле дворца на вершине холма по-прежнему не видно никаких признаков жизни. Влетев в гостевой дом, он разбудил Снайпа.

— Вставай! — Он грубо тряхнул парня за плечо. — Снайп, вставай!

Мальчик проснулся с недовольным ворчанием.

— Прекрати ворчать! — прикрикнул Дуглас. — Одевайся. Мы уходим. Враги напали. Идем отсюда.

Пока угрюмый Снайп надевал тунику, брюки и ботинки, Дуглас быстро оделся сам и в последний раз оглядел их комнаты. Кроме лингвистических заметок и двух небольших диковинок, которые, по его мнению, стоило бы продать на аукционе, брать было нечего. Сунув в карман железные фигурки, он прихватил свои заметки и крикнул:

— Все, Снайп! Идем!

Через минуту они уже мчались по длинной аллее через двойной ряд кипарисов. На дороге прибавилось беженцев, все они спешили на запад, к побережью. Однако Дугласу нужно было совсем не туда. Священная дорога, высеченная в туфе, располагалась на востоке. Пришлось бежать навстречу толпе: они продирались через нее, уворачиваясь, огибая препятствия из людей и скарба; сильно мешал домашний скот, которого люди гнали с собой. Скорость движения замедлилась. Отчаяние усиливалось по мере того, как пробиваться вперед становилось все труднее. «Все сельские поселения, должно быть, стронулись с места, — решил Дуглас, — и все идут не туда».

Теперь они двигались рывками. Кое-как удалось переправиться через реку и уже на другой стороне их догнал крик. Люди бросались в воду, выбирались на крутой берег и разбегались во все стороны.

Дуглас остановился. Понаблюдав за людским хаосом, он принял решение.

— Сюда, Снайп! — крикнул он, ныряя в толпу. — Снайп! Поторопись!

Однако Снайпа он не увидел. Снова позвал и не услышал ответа.

Перепуганные люди неслись мимо него, сталкивались с ним, отбрасывали его на шаг или два, преграждали путь. Разозленный Дуглас схватил за руку какого-то спотыкающегося человека. «Дурак! Пошел вон с дороги…» — заорал он, но спохватился. У мужчины текла кровь из сильного пореза на лбу; кровь заливала глаза, так что он просто не мог видеть ничего вокруг. Отпустив его, Дуглас рванулся вперед, люди перед ним расступались.

На этот раз дорогу ему преградил всадник. Сначала Дуглас решил, что это очередной беженец, но приглядевшись, понял, что ошибся. Конный мужчина, обнаженный до пояса, с лицом, исполосованным желтыми пятнами на щеках и лбу, держал копье со зловещего вида лезвием. За ним скакал еще один.

Латиняне!

Едва у него мелькнула эта мысль, как к первым двум прибавился третий. Лицо в боевой раскраске, и копье в руке. В отличие от остальных, он, не задумываясь, выставил копье и попер на Дугласа, стоявшего посреди дороги.

— Нет! — закричал Дуглас. Подняв руки, он воскликнул: — Я не этруск! Я англичанин!

Это сообщение оставило воина равнодушным. Он даже пришпорил коня.

Дуглас опять закричал. В последний момент лошадь свернула, чтобы всаднику удобнее было нанести удар. И он его нанес. Дуглас ощутил боль в боку, его отбросило назад.

Падая, он мельком заметил длинное лезвие, пронзившее его тело чуть ниже ребер с левой стороны. А затем земля ударила его в спину, выбивая дыхание из легких. Короткий миг он лежал пришпиленным копьем к земле. На лице латинянина застыло выражение слепой ненависти. Рука воина напряглась при попытке вытащить копье и нанести новый удар.

Однако он не успел. Лошадь всхрапнула, шарахнулась прочь и унесла всадника от жертвы. Дуглас остался на земле в клубах пыли от копыт лошади. Задыхаясь, он перевалился на колени и зажал бок рукой. Кровь лилась сквозь его пальцы багровым ручьем.

Зажав рану, он попытался подняться. Боль была такая, словно его огрели дубиной по черепу. Хорошо, что желудок пуст, иначе его вырвало бы. В ноздри ударил запах крови, желчи и еще чего-то неприятного. Дуглас рухнул, едва успев подставить другую руку, чтобы смягчить удар о землю. Боль мешала смотреть. Он кое-как снова поднялся на колени и огляделся в поисках Снайпа.

Мимо проскакал еще один захватчик. Он попытался достать Дугласа копьем, но промахнулся. Удар лишь слегка задел Дугласа по голове. Не настолько, чтобы причинить ему боль, но вполне достаточно, чтобы опять сбить с ног.

Сил встать уже не было. Дуглас перекатился на спину. Он взглянул в дымное небо и объявил всем, кто мог его слушать:

— Это неправильно. Так не должно быть.

Время, казалось, замедлилось. Вокруг кричали. Рана отзывалась болью в каком-то своем ритме, но это его уже не беспокоило. Прояснившееся зрение сузилось до размеров маленького четкого круга света на фоне подступающей тьмы.