— Десять грошей составляют гульденгрошен, или, как мы говорим, гульдинер. — Он снова порылся в мешочке и вытащил большую серебряную монету. — Вот гульдинер — это приличные деньги.

Мина кивнула.

— Десять грошей — один гульдинер. Понятно. А еще какие есть?

— Есть новые монеты, называются — талер. Стоят двадцать четыре гроша. Но их мало.

— Значит, талеры еще лучше, — заметила Мина. Она выхватила серебряный гульдинер из руки Энглберта.

Женщина снова появилась с еще одним свернутым ковриком под мышкой.

— Ну и сколько? — спросила она, проходя мимо. В ответ на озадаченный взгляд Мины она мотнула головой в сторону двери лавки и объяснила: — Этот, там, внутри, сколько он потребовал?

— Шестьдесят гульдинеров, — ответил Этцель.

— У-у, скряга, — усмехнулась женщина, передавая ковер мужу в фургоне. — Мы заплатили ему тридцать за весь год.

— И долго… — Мина задумалась, выстраивая фразу. — Долго вы арендовали эту лавку?

— Четыре года, — ответила женщина, — и за все это время не было ни одного хорошего дня. Пусть дьявол заберет его вместе с его лавкой. Глаза бы мои никогда больше их не видели.

— Перестань, Иванка, — попросил мужчина. — Свое дело терять нелегко.

— И куда же вы сейчас пойдете? — спросил Этцель.

— В Пресбург, — ответил мужчина. — У моей жены там сестра живет. Попробуем купить новую лавку.

— А чем вы торговали? — поинтересовалась Мина.

— Свечами, — ответил мужчина. — Я свечи делаю.

— У нас лучшие свечи в городе, — с гордостью сообщила его жена. — Ну, раз им не нужны свечи, пусть в темноте ковыряются. — Она плюнула на порог.

— Злится, — пояснил мужчина.

Вильгельмина поблагодарила пару за помощь и вернулась в магазин.

— Пятьдесят гульдинеров на год. Больше вам все равно никто не даст, — заявила она.

Человек в зеленой шляпе отложил книгу и встал.

— Я же от тебя избавился? Разве нет?

— Нет, — Мина выпятила подбородок, — я не собираюсь уходить, пока не получу разумный ответ.

— Шестьдесят гульдинеров — разумная цена, — ответил домовладелец.

— Нет, не разумная. Бывшие съемщики платили тридцать в год.

— Времена меняются.

— Согласна, — ответила Мина. — Поэтому мы и предлагаем пятьдесят.

Человек в черном пальто с треском захлопнул свою маленькую книжку.

— Ладно. Пятьдесят. Заметано.

Энгелберт в дверях открыл было рот, собираясь возразить.

— Не так быстро, — сказала Вильгельмина. — Эту комнату нужно будет покрасить — и снаружи тоже.

Хозяин нахмурился. Его глаза сузились.

— Ты, девица, — презрительно прошипел он. — Ты как со мной разговариваешь?

— Пятьдесят гульдинеров, — напомнила Вильгельмина.

— Хорошо. Что еще?

— Да, да, — сказала она, — хорошо, что спросили. Нам понадобится печь.

— Какая еще печь? — Похоже, он не понял, о чем идет речь.

— У нас будет пекарня, — сказала она ему. — Нам нужна печь.

— Большая, — с надеждой вставил Энгелберт, — с четырьмя полками.

Хозяин взъерошил бороду и взялся за голову, словно подозревал, что говорит с сумасшедшими, только еще не до конца уверен.

— Нет, — замотал он головой. — Это уж чересчур.

— Хорошо, — ответила Мина. — Идем, Этцель, там возле площади я видела лавку получше. Ее как раз сдают, и хозяин обрадовался, когда узнал про пекарню. — Ухватив Энгелберта за руку, она направилась к двери.

— Подождите, — окликнул хозяин.

Мина повернулась, внутренне улыбаясь.

— Если делать печь, мне понадобится оплата за год. — Он постучал по раскрытой ладони.

— Да есть у нас деньги, — отмахнулась Вильгельмина, даже не подумав спросить, так ли это на самом деле. — Если, конечно, комнаты наверху пригодны для жилья. Нам же мебель нужна, кровати там, стулья… Ну, всякие простые вещи.

— Есть там все, — хозяин махнул рукой в сторону лестницы в задней части лавки.

Быстрый осмотр четырех комнат на втором этаже убедил Мину в правоте хозяина. В двух комнатах стояли кровати, еще в одной — стол с четырьмя стульями, а в последней — еще два стула и большой сундук.

— Годится, — сказала Мина, вернувшись на первый этаж. — Пара новых ковриков, и все в порядке.

— А за чей счет? — спросил хозяин.

Вильгельмина посмотрела на Энгелберта, и тот вытащил свой кожаный кошель. Повернувшись спиной к остальным, он начал отсчитывать монеты, шевеля губами, а потом протянул деньги хозяину.

— Не так быстро, — Мина перехватила его руку. — Половину мы заплатим вам сейчас, а половину, когда подпишем бумаги.

— Бумаги? — недоумевал хозяин. — Какие еще бумаги?

— Юридические документы, — решительно произнесла Мина. — Аренда, или как вы это называете. Я хочу, чтобы в бумагах было написано, что мы платим за год, и в эту плату входит печь и новая краска — как договаривались. Но в письменном виде.

— Хватит моего слова, — хозяин фыркнул. — Спросите любого, вам скажут, что Якуб Арностови — честный человек. Я никогда не подписывал никаких юридических документов!

— Времена меняются, — ехидно ответила Вильгельмина.

— Ты чудо, Вильгельмина, — выдохнул Этцель. Его поразила деловая хватка и твердость в переговорах. Большой пухлый мужчина покачал головой. — Как тебе это удалось?

— А что я такого сделала? — спросила она, искренне озадаченная его изумлением.

— Ну, как же! Ты просто подавила герра Арностови своей волей. Никогда не видел ничего подобного. В конце концов, он же владелец.

— А, это, — отмахнулась Мина. — Помнишь, я говорила тебе, что живу в Лондоне. Так что имела дела с домовладельцами почти всю жизнь.

— Я бы ни за что не осмелился так с ним говорить. Это было, — он вздохнул с восхищением, — wunderbar[9].

— А-а, подумаешь! — Однако похвала пришлась ей по сердцу. — Ты бы видел, как я справляюсь с агентом по аренде в Клэптоне.

— У тебя хорошая голова для бизнеса, Мина. — Я думаю, нам будет хорошо вместе.

— Надеюсь, Этцель.

— Давай так. — Он потер пухлые руки. — Ты оставайся здесь и жди возвращения господина Арностови. Я приведу фургон, вот тогда и начнем новую жизнь.

Он поспешил вниз по улице к конюшням, а Вильгельмина постояла на пороге, решая, в какой цвет покрасить стены. Белый, конечно, он всегда годится для пекарни; с белым цветом место будет выглядеть чистым и здоровым, как хлеб. Заодно на улице станет посветлее.

А, может быть, синий? Темно-синий. Такой королевский синий с золотой отделкой. Это будет смотреться шикарно и профессионально. Она окинула улицу взглядом. Нет… белый все-таки лучше, заметнее, а для них сейчас это главное. Хорошая белая эмаль и вывеска — тут у всех лавок есть вывески — а на ней — красивый только что испеченный хлеб.

Только нужно какое-то название. Может, Этцель придумает…

Когда Этцель вернулся, Мина спросила:

— Как называлась лавка твоего отца?

— «Пекарня Стиффлбим и сыновья». По-моему, хорошее название.

— Ну, неплохое, — с сомнением согласилась Мина. — Только здесь люди не знают ни твоего отца, ни тебя. Нужно другое название — такое, которое люди легко запомнят. — Она задумалась на мгновение. — А что у тебя получается лучше всего?

На широком добродушном лице отразилась задумчивость.

— У меня хорошо получаются рождественские кексы, — гордо сообщил он. — Самые лучшие в Мюнхене — так люди говорят.

— Отлично! Когда наступит Рождество, мы позаботимся о том, чтобы все услышали об особых Рождественских кексах от Стиффлбима. Но давай еще подумаем. Это дело серьезное.

Этцель глубоко задумался. После долгой паузы он нерешительно сказал:

— А почему бы не зазвать просто «Пекарня Стиффлбима»?

— Ну, можно, конечно, только… давай все-таки еще подумаем. Надо разгрузить фургон и привести это место в порядок. У меня такое ощущение, что скоро с нами обязательно что-нибудь произойдет.