От созерцания рыночной толпы ее отвлекли часы на башне ратуши. Они громко пробили два раза. Только тогда Вильгельмина сообразила, что давно уже сидит тут, а Этцеля все нет. Куда он мог подеваться?

Словно в ответ на свои мысли, она услышала, как ее зовут. Этцель, нагруженный кучей пакетов, с трудом прокладывал дорогу среди торговцев и покупателей, а за ним вилась стайка маленьких оборванцев.

— Фройляйн Вильгельмина! — крикнул он, подойдя к фургону. — Нам повезло!

Он начал передавать ей пакеты, девушка принимала их и рассовывала в фургоне за сидением. Дети оглушительно орали на языке, которого Мина совсем не понимала. Господи, на каком же языке говорили в Праге? На чешском? На словацком?

— Здесь на площади только одна маленькая пекарня, — Говорил Этцель. — Посмотри, вот это для тебя.

— Для меня? — Вильгельмина округлила глаза от неожиданности. — А что там?

— Открой и посмотри.

Она развернула сверток и обнаружила несколько маленьких глазированных пирожных с орехами и крошечными семечками.

— О, медовые пирожные! — проворковала она. — Очень мило с твоей стороны.

Он просиял. Похоже, оба не заметили, как перешли на «ты». Взяв еще один сверток, Этцель вручил его ближайшему и самому высокому из окружавших его оборванцев. — Вот, возьми. Поделись со своими братьями и сестрами, — твердо приказал он по-немецки, и дети, похоже, его поняли.

Подросток развернул сверток и раздал маленькие белые галеты своим шумным товарищам, подпрыгивавшим на месте — настолько им не терпелось получить угощение. Очень быстро в свертке ничего не осталось, и Этцель жестом отпустил свою свиту, наказав напоследок, чтобы росли хорошими мальчиками и девочками, посещали мессу, слушались родителей и приходили завтра.

— Вкусные! — воскликнула Мина, стряхивая пыль с еще одного слова своей бабушки. Она протянула ему одно из пирожных.

— Рад, что тебе нравится, — сказал он, откусывая кусочек. — Это хорошее место, — заметил он, задумчиво жуя. — Мне здесь нравится.

— И что мы теперь будем делать?

— Подыщем место для моей пекарни.

— Прямо сейчас?

— Почему нет? Это хороший день.

— Ладно, — согласилась она. — С чего начнем?

— А мы уже начали.

Оставив мулов и фургон под присмотром слуг, Энгелберт и Вильгельмина обошли площадь. Множество лавок образовывали своеобразный торговый центр Праги. Они поговорили со многими владельцами лавок. Да, Старая площадь была лучшей в городе. Да, вести дела в таком престижном месте довольно дорого. Нет, никаких пустых лавок нет, и пустых помещений тоже. «Хозяин дерет за аренду сколько хочет, — жаловался мясник, работавший в лавке размером чуть больше фургона. — Но и при таких ценах свободных мест нет».

Так говорили все, с кем им удалось пообщаться. В конце концов пришлось признать, что даже если бы нашлось подходящее помещение, средств Энгелберта не хватило бы для того, чтобы начать дело.

— Все очень дорого. Я начинаю думать, что совершил ошибку, отправившись сюда, — признал он.

— Даже не думай! — воскликнула Мина. — Город большой, а мы осмотрели только одно место.

— Но это лучшее место. — Он вздохнул. — Все так говорят.

— Ну и что? Найдутся другие, ничуть не хуже. Надо искать.

Энгелберт согласился, и они начали прочесывать окрестные переулки. Лавки здесь были победнее, то, чем они торговали, казалось сомнительного качества, как, впрочем, и люди, посещавшие торговые точки нижнего рынка. Помещения, как правило, выглядели ветхими, фасады нуждались в ремонте; везде лежали горы мусора; слонялись какие-то подозрительные дамы, и время от времени Мина замечала крыс.

Унылые улицы угнетали Энглберта, его надежды таяли с каждым очередным переулком, который они осматривали. Он все чаще тяжело вздыхал. Но здешние улочки предлагали то, чего так не хватало респектабельной процветающей площади: дешевые места, и много. Каждая третья или четвертая лавка оказывалась пустой, возле дверей висели объявления о продаже, а те, которые еще действовали, скорее цеплялись за существование, чем процветали.

— Хватит, — сказал обескураженный пекарь. — Я видел достаточно. Давай возвращаться.

Мине стало жаль своего опечаленного спутника, да и ее собственные перспективы выглядели довольно сумрачно. Она дружески хлопнула его по плечу, и они направились в сторону площади. Пробираясь по переулкам, нашли улицу, которую раньше не заметили. На полпути дорогу им преградила лошадь, запряженная в телегу. В телеге мужчина укладывал жалкие пожитки, воздвигая из них неустойчивую пирамиду. Время от времени в дверях лавки появлялась женщина и передавала мужчине очередной узел. Мужчина хмуро пристраивал его к остальным.

— Похоже, они съезжают, — предположила Мина.

— Я их понимаю, — вздохнул Энгелберт.

Они остановились возле телеги.

— Доброго дня, господин. Здоровья вам! — Энгелберт не мог пройти мимо, не поздоровавшись.

Мужчина оторвался от своего занятия и хмыкнул в ответ. В дверях возникла женщина со свернутым ковриком. Мина обратилась к ней.

— Добрый день, госпожа. Переезжаете?

— А-а, немцы… — Женщина окинула Мину пренебрежительным взглядом и ответила на местном языке. — Ты ослепла, девочка?

Неприязненный ответ заставил Мину отступить на шаг, но в то же время сделал более решительной.

— Просто мы ищем место, чтобы открыть пекарню.

— Можете это забирать, — сказала ей женщина, — только подождите, пока мы уедем. На удачу рассчитываете? Зря.

— Эй, Иванка, не хами, — сказал мужчина в телеге, вытирая лицо грязной тряпкой. — Они же не виноваты. — Женщина презрительно глянула на него, повернулась, и не говоря ни слова, ушла внутрь. Обращаясь к Вильгельмине, он сказал: — Хозяин там, внутри. Поговори с ним, добрая женщина, все узнаешь.

Даже не оглянувшись на Энгелберта, Мина нагнулась и шагнула внутрь помещения. Лавка была почти пуста, если не считать пары ковров и нескольких деревянных ящиков. Бледный человек с аккуратно подстриженной козлиной бородкой стоял у деревянного прилавка и что-то записывал гусиным пером в маленькой книжечке. Как и многие другие виденные ей мужчины, он был одет в длинный черный плащ и белую рубашку со странным накрахмаленным воротничком; голову украшала большая шляпа из зеленого шелка с белым пером.

— Да? — неприязненно спросил он, не поднимая глаз. — Что вы хотите?

Вильгельмина попыталась сформулировать фразу, и подумала, а поймет ли он ее по-немецки?

— Так что? — поторопил ее хозяин (видимо, это был именно он). — Говори, парень. Я очень занят.

— Господин, вы хозяин дома? — спросила Мина

— Разумеется, — он мельком взглянул на нее. — Кем еще мне быть?

— Да почем я знаю? — проворчала Мина. — Эта лавка сдается?

— Ну? А тебе зачем? Снять хочешь?

— Да, — выпалила Мина.

— Шестьдесят гульдинеров.

— Извините?

— Шестьдесят гульдинеров на шесть месяцев. — Он вернулся к своей записной книжке. — Уходи. С отцом вернешься.

— Пятьдесят, — сказала Мина, — за год.

— Я же сказал: уходи. Ты не понимаешь, о чем говоришь. Убирайся из моей лавки и не возвращайся.

— Вильгельмина, — позвал Энгелберт от двери. — Пойдем. Что ты там делаешь?

С неохотой она присоединилась к баварцу на улице.

— Он хочет шестьдесят гульдинеров, — сказала она ему, — на шесть месяцев.

— Это уж слишком, — сказал Энгелберт. — Для такого места, — он сморщил нос, — это слишком.

— Вот и я так думаю. — Она нахмурилась. — Что такое гульдинер?

Этцель бросил на нее любопытный взгляд.

— А что, там, откуда ты родом, не знают про гульдинеры?

— У нас есть похожие, — сообщила она. — Просто называются по-другому. Так сколько это?

Он задрал полу плаща, покопался и вытащил небольшой кожаный мешочек. Залез пальцами внутрь. Выудил монету.

— Смотри, вот грош. Стоит шесть крейцеров.

— Поняла, — ответила Мина, повторяя про себя формулу: один грош равен шести крейцерам.