— Слушай, ты помнишь, как их назвал капитан?

— Кава, — ответил мужчина, передавая еще один мешок своему спутнику в фургоне.

— Вот! Кава! — пренебрежительно повторил купец. — Ты когда-нибудь про такое слышал? Нет! И я — нет! Я три месяца жду партию риса и ячменя, а что получаю? Несколько мешков ячменя, два мешка пшеницы и целую кучу какой-то кавы.

Затаив дыхание, Энглберт облизал губы и спросил:

— А может, они как-нибудь по-другому называются? — Он умоляюще сложил руки на груди и выдохнул: — Может быть, кофе?

— Может, и кофе, да, — согласился торговец. — Да какая разница? Мне-то рис нужен. А что мне делать с этими проклятыми бобами?

Энглберт посмотрел на кучу мешков — не меньше двадцати.

— А вы не позволите мне посмотреть на них повнимательнее?

— Да сколько хочешь!

Энглберт наклонился к открытому мешку и заглянул внутрь. Он достал рисунок, сделанный для него Миной, и сравнил с зернами в мешке. Вроде бы похожи. Дрожащей рукой он поднял несколько зерен поближе к свету. Сомнений не было: именно то, что надо.

— Сударь, рискну предположить, что мы можем оказаться полезными друг другу. Я хочу купить у вас эти бобы.

— Купить?! В самом деле? — изумился торговец.

— Видите ли, я пекарь, и я знаю, что с ними делать. Только много я не заплачу, дам, сколько смогу.

Однако сделку не удалось завершить прямо на пристани. Торговец, несмотря на все свои жалобы, прекрасно знал, как следует вести себя с покупателем, интересующимся тем или иным товаром. Впрочем, и много времени переговоры не заняли. В ближайшей таверне сопровождали сделку квашеная капуста с сосисками, и продажа состоялась под глухой стук пивных кружек. Уже стемнело, когда Энгелберт погрузил в фургон последний из двадцати трех мешков, расплатился с торговцем и взобрался на облучок. Не дожидаясь, пока что-нибудь омрачит его удачу, он сразу же взял курс на Прагу.

Пока его не было, Вильгельмина тоже не сидела без дела. Она рыскала по лавкам в поисках столов и стульев. Время от времени на нее наваливалась странность положения, в котором она оказалась, и тогда приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. По правде говоря, она не могла думать о своем странном положении иначе, как урывками; сама мысль была настолько невероятна, что если думать ее всерьез, можно совсем сбрендить, так что она думала по кусочку. Так продолжалось несколько дней, но одна мысль никак не хотела уходить: как бы то ни было, она оказалась в исключительном положении, зато теперь она, наконец, чуть ли не впервые ощутила себя на своем месте. Да, это совсем другое место, и другое время, но ей здесь было хорошо: сильная, бодрая, эмоционально уравновешенная девушка, вполне довольная собой. В глубине души поселилась некоторая удовлетворенность, которую она не могла объяснить. В конце концов, она решила не копаться в причинах и смыслах происшедшего, а извлечь максимум из этой ситуации.

Так что делами она занималась в прекрасном настроении. Она пристала к домовладельцу Арностови, чтобы тот нашел несколько маленьких чашечек, вроде тех, что используются в трактирах для глинтвейна и горячего эля зимой, а также набор мисочек и тарелочек. Ее настойчивость произвела на него впечатление, он с неохотой согласился и однажды сам доставил пару ящиков заказанной посуды. При этом он обнаружил, что пекарня стала чище и уютней любой таверны. Большую печь и широкий прилавок заливали потоки света из дочиста отмытых окон.

— Was ist los?[10] — опешил он. — Что с пекарней?

— Не беспокойтесь, — сказала ему Мина и поведала о своем проекте первой кофейни в Праге.

— Кофейня? — недоумевал домовладелец. — Что за кофейня?

Но вместо объяснений Вильгельмина только проворковала:

— Приходите через неделю, и вы у меня будете первым посетителем. Так и быть, обслужу бесплатно.

Ей удалось заинтриговать даже этого прожженного циника. Он обещал зайти.

Вернулся Энгелберт, и не с пустыми руками. К этому времени Вильгельмина превратила заведение в уютный зал со столами и стульями, лампами и свечами, пропитанную запахом выпечки.

— Вот это да! — воскликнул Этцель. — Что ты тут натворила?"

— Это Kaffeehaus, — гордо заявила она ему.

Он с удовольствием озирался.

— Ага, вот так, значит, и выглядит Kaffeehaus?

— Ну, я думаю, так они должны выглядеть в Праге. — Она окинула помещение критическим взглядом. — А что, в Вене они выглядят как-то иначе?

— Вильгельмина, в Вене таких мест вообще нет, — ответил он и рассказал, как он напрасно обошел весь город и уже был готов сдаться, когда встретил торговца зерном, мыкавшегося со своими бобами. — Провидение, — торжественно произнес он, — на нашей стороне. Я верю в это.

— Я тоже, — кивнула Мина. — Итак, у нас будет первая кофейня в Европе! Ну уж в Праге-то точно! — Она подошла к двум большим мешкам, которые Этцель сгрузил у порога. — Так, что у нас тут — жареные или сырые?

— Я купил зеленые, — ответил он и продолжил объяснять, как обрадовался, встретив нужного человека с нужным товаром. — Ведь зеленые тоже пойдут?

— Зеленые даже лучше. Их, конечно, надо пожарить, но у нас же есть духовка. А вот как молоть? Как думаешь, найдем мы хорошую ручную мельницу? Ну, такую, в которой зерна можно молоть?

— Ja, я знаю, о чем ты говоришь.

Вильгельмина обрадовалась, поскольку не была уверена, что сумела донести до него свою идею. — А если не найдем, я сам сделаю, — заявил Этцель. — Это не сложно.

— Тогда это на тебе. — Она начала развязывать ближайший мешок. — Сейчас пожарю, — пообещала девушка, но не совладала с большим мешком.

— Нет, нет! Оставь мне, — сказал Этцель, быстро подходя к ней. Он улыбнулся, и было ужасно приятно видеть, что после стольких дней мрака и отчаяния в его глазах снова появился свет. — Это не для женщины.

Она поблагодарила его, а он с легкостью взвалил мешок на плечо и потащил его на кухню. Поставил и раскрыл мешок. Мина смотрела на груду бледно-зеленых бобов.

— Вы только посмотрите на этих малышек, — пробормотала она. — Теперь попробуем превратить их в черное золото.

Кофейня Этцеля благоухала опьяняющим ароматом кофейных зерен, обжаренных в дровяной печи. Соблазнительный аромат заполнил всю улицу, знаменуя появление в Старой Праге сенсации. Очень скоро горожанам предстоит услышать о последнем писке моды, добравшейся до их города, привыкнуть к горячему, черному, слегка горьковатому вареву, поданному в маленьких оловянных чашечках в чудной лавке на боковой улочке недалеко от площади.

За день до открытия отчаянные предприниматели протестировали оборудование и попробовали собственный продукт. Мина с любовью обжарила зерна, Энгелберт смолол их в мелкий порошок с помощью машинки, которую сам сконструировал из старой ручной ячменной мельницы. Затем Мина поставила на плиту чайник, подогрела две чашки, отмерила нужное количество молотого кофе и положила его в маленькое ситечко, выстланное муслином, медленно налила через сито горячую воду в подогретый глиняный кувшин.

— Придется поискать другой способ, — заметила она, ожидая, пока вода просочится сквозь кофейную гущу. — Это слишком долго, не будем успевать выполнять все заказы… С ног собьемся… — Этцель улыбнулся. Мина заметила его улыбку и спросила: — О чем это ты?

— Да наплевать на наши ноги, — Он пожал плечами. — Я радуюсь тому, что у нас, наконец, будут клиенты.

— Об этом не беспокойся, — заверила она его. — Как только слухи разойдутся, как только люди распробуют, отбоя от клиентов не будет.

Когда кофе был готов, она разлила его по оловянным чашкам и протянула одну Этцелю.

— За наш успех! — объявила она, протягивая свою чашку, чтобы чокнуться.

— За успех! — радостно откликнулся Этцель. — Бог да благословит наши начинания!