Мигрени мучили его с момента, как ему исполнилось пятьдесят, и не отпускали, год от года становясь сильнее. Они приходили волнами и могли длиться неделями, и врачи ставили неутешительные диагнозы. В последние месяцы дошло до настоящих приступов с разрывающим горло кашлем, парализующей слабостью и помутнением сознания, темнотой перед глазами. Но он не был бы Арт, если бы дал хоть кому-то повод сомневаться в своём самочувствии. Тем более на столь важном собрании.

А потому перед ним нужен был отдых.

Гардиан Арт пришёл в свою личную малую библиотеку, потому что там было темно и тихо. Изоляционные чары и запрет делали своё дело — никто не смел его в ней беспокоить, никто не смел в неё заходить без чрезвычайно важных причин.

Ну или почти никто.

В дальнем от двери углу были приоткрыты шторы, и тонкая полоска блёклого, белого света падала на придвинутое к окну кресло. В нём, подобрав под себя ноги, сидела девочка, и Гардиан, иронично улыбнувшись, с удовольствием отметил, что сейчас она выглядит ровно так, как и должна: простое домашнее платье с плиссированной юбкой, небрежная коса на бок. Без макияжа она казалась ребёнком. Очень серьёзным, листающим толстую, снятую откуда-то без разрешения книгу, но всё же ребёнком. Ему не нравилось, что порой она выглядела слишком взрослой на балах. Ещё больше ему не нравились окружавшие её молодые люди. Но она редко кого-то слушала и именно поэтому, несмотря запреты, сидела здесь в кресле и делала вид, что не замечает, что в комнате не одна.

— Ты опять здесь? — спросил Гардиан.

Хелена вскинула голову и заморгала, словно пытаясь понять, правда перед ней отец или ей только кажется. Позы она не изменила, книгу не закрыла, только смотрела напряжённо и сосредоточенно.

— Да, папа. — Голос прозвучал тихо, но с холодными нотками. Она была готова ответить на его упрёки. Она всегда так делала. — Здесь меня не трогают.

Он усмехнулся: он приходил сюда за тем же. Он медленно прошёл в библиотеку, щёлкнул пальцами — и второе кресло встало напротив кресла Хелены. Она нахмурилась и посмотрела на отца выжидающе.

— Я говорил, что это не место для чтения, — сказал он.

— Это библиотека, папа. — Хелена подняла бровь. — И ты тоже постоянно здесь сидишь.

Проходя мимо, он попытался разглядеть, что же она читает, но Хелена как бы невзначай прикрыла страницы руками. Гардиан вздохнул и сел.

— Потому что это моя библиотека. — Он улыбнулся, глядя на дочь со смешинкой в глазах.

Хелена поджала губы, захлопнула книгу и вскочила.

— Я уйду! — заявила она демонстративно, гордо, но с места не сдвинулась.

— Сиди, сиди, девочка. — Он откинулся в кресле и подпёр голову рукой. — Раз уж ты здесь, мне нужно с тобой поговорить.

Хелена опустилась и расправила плечи, серьёзно глядя на него и непроизвольно расковыривая корешок книги.

— Завтра к нам прибудут важные гости, — начал Гардиан.

— Я знаю.

Хелена смотрела в пустоту, и её губы расплылись в мечтательной улыбке. Она знала, кто приедет — Филипп Керрелл, — и одна лишь мысль о нём, навязчивая, преследовавшая уже второй год, заставляла трепетать и ждать встречи, несмотря на то что её внимание пытались (и порой весьма удачно) завоёвывать другие молодые люди. Никто не вызывал в ней столько необъяснимых чувств, ни с кем не хотелось проводить время, кроме него. Раньше Филипп даже соглашался с ней потанцевать, и сейчас, когда она стала старше, Хелене казалось, что он не мог не обратить на неё внимания. А ведь они не виделись около года…

Гардиан кашлянул, и Хелена, будто вернувшись в реальность, распахнула на него глаза.

— Я тебя слушаю! — выпалила она и постаралась отогнать мысли о Филиппе. При отце они были неуместны.

Он продолжил:

— Так как к нам приезжают гости, я прошу тебя — заметь, Хели, прошу — веди себя прилично. Так, как учит тебя мать. Она хочет тебе лучшего.

— Это из-за неё? — Хелена напряглась. Когда отец приходил из-за того, что матери опять что-то не понравилось, их разговоры становились натянутыми, как готовая разорваться струна.

— Нет, но, признаться, мои секретари устали убеждать её, что нельзя вломиться ко мне в кабинет, когда я занимаюсь государственными делами. Так что сделай так, чтобы ей и в голову не взбрело пытаться прибегать ко мне во время собраний с истериками из-за тебя. Не хами ей, не препирайся.

Хелена тряхнула головой, на губах её появилась гаденькая ухмылка.

— Я ей не хамлю. Я с ней не разговариваю.

Гардиан Арт вздохнул и посмотрел на дочь с осуждением.

— Слушайся её, Хели. Она делает как нужно. Она хочет, чтобы у всех этих людей сложилось о тебе правильное мнение, чтобы у тебя же не было проблем.

— Я не понимаю, о каких проблемах ты говоришь! — воскликнула Хелена. — Всё, что говорит мама — о том, что я веду себя неправильно. Что нельзя подпускать никого к себе и близко. Она хочет, чтобы у меня не было личной жизни. Уверена, она давно присмотрела какого-нибудь старого урода, чтобы выдать меня за него замуж, как только представится возможность. И ей будет плевать, чего хочу я.

— Успокойся. — Гардиан сжал кулаки. Когда она повышала голос, он звенел и бил по вискам. — Пока я жив, никто не выдаст тебя замуж за «старого урода». Но и ты, пока тебе не исполнится шестнадцать, не должна давать никому повода думать, что выйдешь за него замуж, ясно? — Хелена молча отвернулась. — А то Роджер Кейз явно уже строит планы на нечто большее.

Он проговорил это сквозь зубы, с нажимом.

— Все знают, что Роджер, — она невесело хмыкнула, — проявляет ко мне интерес. Через год мне исполнится шестнадцать, и, возможно, — она скривилась, — он женится на мне. Так что это не может вызвать ни у кого осуждения.

— Это вызывает осуждение у меня! — Гардиан ударил кулаком по подлокотнику, и болезненный спазм пробил затылок. — Моя дочь никогда не выйдет замуж за военного. Принцессы выходят за принцев, за королей, но никак не за обычных мальчишек, кем бы ни были их отцы.

— Ты — другое дело. — Хелена взглянула на него исподлобья. — Но я не делаю ничего предосудительного, чтобы кто-то ещё был недоволен.

— Они всегда будут осуждать, милая.

Он откинулся на кресло, прикрывая глаза и делая глубокий вдох.

Хелена медленно повернулась к нему, моргая и вопросительно выгибая брови.

— Но разве ты не говорил, что они все ничего не значат? Ни их слова, ни их мнения. — Её голос едва заметно дрожал. — Разве они имеют право меня судить? Тем более если они не могут даже мне в лицо что-то сказать!

Гардиан Арт помрачнел.

— Они не имеют никакой силы передо мной, Хелена. Я заработал себе имя, а ты — нет. И они будут тебя обсуждать. Будут считать каждый твой шаг, чтобы портить тебе жизнь. Сядешь на трон — сможешь вести себя так, как заблагорассудится, и они не посмеют сказать тебе ни слова. Никто. А сейчас, я надеюсь, что ты не будешь совершать глупости, девочка. Твои игры в один миг могут обернуться против тебя, ты и глазом моргнуть не успеешь. Люди всё видят и делают свои выводы. Лучше не знать, что именно они порой думают. Ты же ведёшь себя так, словно репутация — это пустой звук, но поверь, Хели, разговоры за своей спиной не слышишь только ты. Попробуй давать меньше поводов для обсуждения и осуждения. Тебе пора взрослеть и понимать, что ты делаешь и как на это могут отреагировать.

На последних фразах воздуха стало не хватать, но он закончил.

Хелена обиженно насупилась, сглотнула, поджав губы, и отвернулась к окну. За ним открывался вид на парк, город у подножья королевского холма и огромное озеро, отражавшее небо в частых облаках.

— Я не понимаю, о чём ты говоришь, папа, — выдавила она.

— Ты понимаешь, — сказал он слабо.

Кулаки непроизвольно сжались, и Гардиан вжался затылком в мягкую спинку кресла, жмурясь и пытаясь выровнять дыхание. Она не должна была видеть. Она не должна была волноваться. Но держаться вечно не получалось. На лбу выступила испарина. Голова и грудная клетка разрывались от боли, першило в горле, и обуздать этот приступ он не смог: закашлялся громко, раскатисто, сухо. Хелена вздрогнула и резко развернулась. Отец был бледен, запрокинув голову, он смотрел в потолок, давясь кашлем, который не удавалось удержать в горле.