Я не могу решить, злится она или расстроена, но в любом случае, румянец на ее щеках нельзя отрицать. Я уверен, что любой другой, стоящий перед ней, услышав ее тон и ядовитость, пропитывающую каждое слово, утонул бы на месте, но только не Маттео. Он такой же садист, как и она, когда дело доходит до этой гребаной игры во власть.

Маттео тоже медленно поднимается со своего места, повторяя ее позу вплоть до того, что кладет руки на стол на той же ширине друг от друга.

— Он обещал мне наследника от своей дочери, — выплевывает он низким убийственным голосом, пытаясь сдержать свой гнев. — Он был большим любителем продавать женщин, включая тебя, кажется.

Его слова — ложь. Толчок в ее сторону. Мы бы никогда ничего не сделали в обмен на женщину. Никогда. Торговля людьми — вот где мы подводим черту. Мы не ангелы. Черт возьми, мы знаем, в какую загробную жизнь направляемся, но мы уйдем, прекрасно зная, что остались верны этому правилу.

Я ожидаю, что Рен разинет рот от ужаса, рявкнет в ответ в гневе или, может быть, даже разрыдается, как убитая горем девушка, но она ничего этого не делает. Вместо этого она делает то, что продолжает делать. Застав меня врасплох.

С ее губ срывается усмешка, за ней следует еще одна и еще, когда она встает из-за стола, недоверчиво качая головой в ответ на слова Маттео, прежде чем это внезапно перерастает во взрыв смеха. Теперь моя очередь смотреть на нее, пока она смеется, от души, проводит руками по щекам, чтобы смахнуть выступившие слезы, прежде чем посмотреть Маттео прямо в глаза. Весь ее юмор исчез, и на его месте стоит хладнокровная женщина.

— Он разыграл тебя, Маттео. Что ж, он разыграл тебя, или ты откровенно лжешь мне, потому что мой ублюдочный отец не хотел, чтобы я отвлекалась. Ни в коем случае, ни в какой форме, и это включало в себя перевязку им моих труб, когда мне было пятнадцать лет. — Ее слова ударили меня прямо в лицо, когда я увидел правду, сияющую в ее глазах, у меня отвисла челюсть.

Нас окутывает тишина. Но даже если Рен довольна тем фактом, что лишила нас дара речи, это не отражается в фальшивой улыбке, приклеенной к ее лицу. Нет. Это так же фальшиво, как и то, что ее зовут Ава.

Она несколько раз сжимает и разжимает руки по швам, прежде чем расправить плечи и отвернуться от нас. — Извини, Нонна, я прямо сейчас откажусь от еды, — заявляет она, прежде чем повернуться к двери, не дожидаясь ответа от женщины, которая кивает с хмурым выражением лица.

Она злится не на Рен, я это чувствую. Она злится на слова, которые только что сорвались с ее губ.

Только когда Рен добирается до двери, Маттео кричит ей вслед, но мы все знаем, что этого слишком мало, слишком поздно. — Мы здесь еще не закончили.

Но не Рен оборачивается и ставит его на место, а Нонна.

— Вы здесь более чем закончили, и я не хочу больше слышать об этом ни слова.

РЕН

Мое тело болит от напряжения, которое не переставало вибрировать во мне с тех пор, как я вылетела из кухни. Если мое детство чему-то меня и научило, так это тому, что единственный человек, который меня защитит, — это я сама. Мне не нужно лгать или преувеличивать, моя жизнь действительно была такой дерьмовой, что потом сделало меня еще дерьмовее. Хотя это и дало мне правдивые ужасы, которые останавливают людей на полпути.

Мне нужно было выбраться из этой комнаты, подальше от них троих и от намека на жалость, промелькнувшего в каждом из их взглядов, когда они в шоке смотрели на меня.

Глядя в окно, как садится вечернее солнце, я провожу полотенцем по влажным волосам, мое тело скучает по журчанию воды, хотя я уже трижды ныряла в нее. Из-за этих ублюдков я превращусь в чертову сливу. Я не могу перестать стоять под струями, думая, думая и снова думая обо всем, что происходит вокруг меня.

Убедившись, что волосы не стекают по спине на новую одежду, я подхожу к зеркалу. Я нашла фен в шкафу раньше, когда начала распаковывать все сумки с покупками. Мне кажется смешным, что я вынула все вещи из сумок и разложила их как дома.

Это похоже на то, что я обманываю себя и предполагаю, что проживу достаточно долго, чтобы выбранные им места имели значение, но это было единственное, чем я могла себя занять, поэтому я больше не заходила в душ. Кроме того, я научилась контролировать то, что могу, и это то, над чем у меня есть власть. Маленькая или нет.

Реальность ситуации такова, что я начинаю нервничать. Я не преуспеваю в том, чтобы ничего не делать, получая возможность потеряться в своих мыслях, разорвать все это на части только для того, чтобы с треском провалиться в попытке собрать все это воедино снова.

Не то чтобы это имело значение для братьев Де Лука. Нет. Они решительно настроены на то, чтобы вытянуть из меня бессмысленную информацию. Информация, которой у меня, вероятно, нет или которую я не знаю, не то чтобы я собиралась рассказывать им об этом, не тогда, когда это может быть единственным, что поддерживает мою жизнь.

Качая головой, я сосредотачиваюсь на новой одежде, которая на мне, пытаясь отвлечься от своих мыслей, пока провожу руками по милым джинсам для мамы, которые я выбрала сегодня. Они слегка потерты по низу, потертый цвет усиливает эффект, и я люблю их. В приталенной белой майке, заправленной в линию талии, и толстовке оверсайз я чувствую себя комфортно и расслабленно впервые с тех пор, как приехала сюда. Несмотря на всю ту чушь, в которой я тону.

Теперь на столе лежит косметика, поскольку Нонна настояла, чтобы мы приобрели ее, пока были в магазине, но я не в настроении возиться с ней. Зная мое настроение, я мигом вернусь в душ.

Эта мысль крутится у меня в голове, когда я снова смотрю на фен, пытаясь решить, действительно ли это стоит делать, но, несмотря на мою неуверенность, я тянусь за ним. Во всяком случае, это займет меня, по крайней мере, на некоторое время.

Подключив устройство, я беру расческу и провожу ею по кончикам волос, благодарная за то, что теперь моя длина начинает формироваться более естественно, поскольку я готовилась к этому стилю, кажется, целую вечность.

Когда я снова тянусь за феном, я вздрагиваю, когда дверь спальни распахивается и на пороге стоит Нонна. На ней все еще то милое летнее платье, в котором она была раньше. Я понятия не имею, что она ищет, и не утруждаю себя вопросом, но что бы это ни было, она, похоже, кивает сама себе, прежде чем подойти ко мне.

Она останавливается по другую сторону двуспальной кровати, вертя что-то в руках, расправляет плечи и нежно улыбается. — Я чувствую, что ты не хочешь говорить прямо сейчас, дорогая, и это нормально. Я никогда не собираюсь подталкивать тебя говорить о чем-либо или делать что-либо, что доставляет тебе дискомфорт, — заявляет она, приводя меня в адское замешательство, поскольку я остаюсь прикованной к месту. — Но это двадцатиминутное предупреждение о том, что еда будет готова, и я готова поспорить на свою милую задницу, что ты пойдешь туда, чтобы поесть со мной. Понимаешь?

Эта женщина каким-то образом становится моим криптонитом, потому что я ловлю себя на желании повиноваться ей, но я также вспоминаю, кто еще здесь живет, кому принадлежит этот дом, и пренебрежительно машу рукой. — Спасибо, Нонна, но…

— Никаких "но". Они ушли. Мы будем только вдвоем. Эти придурки могут разобраться сами, сегодня они не моя проблема. — Правда так и вертится у нее на языке, и это заставляет меня улыбнуться, несмотря на мою неуверенность, и, прежде чем я осознаю это, я соглашаюсь.

— Хорошо. Двадцати минут мне хватит, чтобы привести в порядок волосы.

Ее улыбка становится шире, когда она бросает предмет, который держит в руке, на кровать, прежде чем повернуться и направиться к двери. Я хмуро смотрю на то, что она только что оставила, но мне требуется всего доля секунды, чтобы понять, что это зарядное устройство для мобильного телефона.

Когда я оглядываюсь, чтобы поблагодарить ее, она уже ушла, поэтому я тянусь за зарядным устройством. В ту секунду, когда оно оказывается у меня в руках, я слегка съеживаюсь. Мне некому позвонить или написать, обратиться за помощью. Никого. И за последние шесть месяцев, с тех пор как я покинула Физерстоун, меня это устраивало. Никакого постоянного присутствия моих родителей, следящих и контролирующих каждый мой шаг. Никаких фальшивых друзей, скармливающих мне сплетни, которые мне не нравятся, и никаких стрессов от академической жизни тоже.