Но я почти забыла о нем, едва увидела двух визитеров — великих князей. Николай Павлович и Михаил Павлович решили обмануть вдовствующую императрицу и вместо кареты воспользовались моим винто… буду называть их пароходами, так привычней.

Я приветствовала их на английском. Очередная ошибка — среди гостей оказался англичанин в сопровождении того самого соглядатая, явившегося под фамилией Макаров. Впрочем, такую тайну, как визит царевичей, утаить шансов мало.

— Уважаемая хозяйка, может, мы наконец-то узнаем тайну этого замечательного судна? — спросил Николай Павлович.

Любой другой гость получил бы твердый и непременный отказ. Но будущему царю я открывала технические секреты не то что скрепя сердце, а не скрывая радости. И мы отправились на верфь, таким маршрутом, чтобы никто из прочих визитеров не увязался за нами.

Секрет моих пароходов прост. Еще до изобретения паровой машины начались эксперименты с винтом как с водяным двигателем. И они были неудачны, так как за основу брался длинный Архимедов винт. Согласно конструкторской байке, впервые экспериментальный паровой кораблик обогнал колесный потому, что винт обломился и этот обломок оказался эффективней целого. Ну а когда лопасти стали большими, спор винта и колеса окончился.

Мне ничего ломать не требовалось. Мы с Мишей вспомнили обычные лодочные моторы, нарисовали винты. В очередной раз я уговорила мастеров «заняться глупостью». И чуть не заплясала на плоту с паровым механизмом, когда он резво двинулся по пруду. Потом такой же механизм, только втрое больше, привел в Петербург небольшую барку, и капитаны иностранных судов, гулявшие возле Биржи на Стрелке Васильевского острова, едва не проглотили трубки, увидев кораблик, промчавшийся против течения с непривычной для них скоростью.

Между прочим, легенда про отломанный винт пошла нам на пользу. Я так и сказала великим князьям: длинный винт сломался, малая часть оказалась эффективней, оставалось доработать.

Николай Павлович был в моих владениях уже в третий раз, до этого знакомился с моей малой железной дорогой. Но встречались мы и прежде. Каждый раз, общаясь с будущим царем, еще не уверенным, что он царь, я удивлялась сочетанию двух качеств: искренней технической любознательности и жесткости. Офицерство его недолюбливало и именно поэтому в декабре следующего года будет мечтать об императоре Константине, даже уже осознав, что старший Павлович царствовать не желает.

Михаил Павлович — другая загадка. Младше на два года, более эмоционален, скорей, чем брат, накричит и скорей извинится. Благороден, этого не отнимешь. Например, на Сенатской лицеист Кюхельбекер усердно целил в него из пистолета, и, если бы не прямое заступничество великого князя, однокашник Пушкина был бы шестым висельником. К наукам и чтению вообще прохладен. Однако сейчас делает какие-то заметки в блокноте. Понять бы какие.

На верфи тихо не бывает, и я первая предложила гостям прогуляться по парку.

— Я в прошлый раз не разглядел этот островок, — сказал Николай Павлович.

Намек был понят, и уже скоро лодочник доставил нас на маленький остров посреди пруда и отплыл, оставив нас наедине.

Едва вошли в беседку, Михаил Павлович сказал:

— Мы будем иметь счастье лицезреть вашего достойного супруга этим днем?

Произнесено было с еле уловимым сарказмом, как очень сильные мира сего говорят о людях, лишенных статуса и влияния.

— Не раньше вечера, ваше императорское высочество, — ответила я. — Михаил Федорович занят делом, связанным с поручением министра, по личной просьбе государя.

— Похвально, — вступил в разговор Николай Павлович. — Но в некоторых делах даже и при этом условии рвение нежелательно, и вам, Эмма Марковна, следует понимать такие вещи.

…Существует расхожее выражение: «В учебниках истории об этом не пишут». Как человек, попавший в историю в прямом смысле слова, я могла только пожать плечами: если написать в учебнике обо всем, что было, школьникам не хватит времени на физику и физкультуру.

Впрочем, могли бы писать кратко. Подробней — о тайных политических обществах России начала XIX века, тех же декабристах. И добавить, что существовали и другие организации разной степени секретности, от не особенно законспирированного общества Кавалеров Пробки, члены которого уничтожали свою печень неумеренным употреблением вина, правда скрупулезно соблюдая ими же выдуманные ритуалы. До таинственного свингерского клуба Братьев-свиней, или Frères-сochons.

Едва ли не с самого начала своей новой жизни я заметила полезную вещь: если дело касается какого-то исторического события, то все, что я когда-либо читала или слышала о нем, немедленно встает в моей памяти. Так и здесь. Информация о засекреченном клубе развратников дремала в моей голове, пока супругу не поручили разобраться с крайне деликатной историей.

К генерал-губернатору Михаилу Милорадовичу обратился почтенный руководитель одного из департаментов, чья дочь, так и не ставшая невестой, по очевидным признакам приготовилась стать матерью. Это было полбеды. Беда — что она не могла сообщить шокированным maman и papa, кто же отец.

— Маменька, родненькая, он же был в маске, как и все остальные.

Все же случилось не самое страшное: соитие произошло не на большой дороге, в разбойном лесу, а в особняке, превосходящем изысканной роскошью родительскую усадьбу. Адрес особняка несчастная девица назвать не могла, так как была доставлена в него с набережной Невы в карете, с завязанными глазами. Непосредственным проводником в загадочное общество стала француженка, у которой девица брала уроки игры на арфе. Арфа — инструмент малой мобильности, ученица ездила на дом, а того, что некоторые уроки затягиваются, родители не замечали. Возможно, девица сперва сказала, как и другие дамы: «Mais c’est une cochonnerie» — «это свинарник», ну а ей, как и предшественницам, ответили, что свиньи, как и мы, дети природы.

— Ты не помнишь, чем в реальной истории это закончилось для «детей природы»? — спросил Миша.

— Милорадович запустил в клуб полицейского агента — Ивана Шервуда, сына англичанина-механика, — ответила я, покопавшись в памяти, — он обзавелся списком участников. Ими в основном оказались иностранцы — гувернеры, учителя, коммерсанты средней руки. Их выслали за границу с подпиской, что если еще раз появятся в пределах империи, то сразу поедут в Сибирь. Ну а русского члена с простой фамилией Сидоров — потому я и запомнила — наказали розгами и отправили под Тобольск без всяких подписок. Подробный доклад Шервуда о том, чем занимались свинобратья и свиносестры, был представлен Милорадовичу, передан им царю и лично брошен высочайшей рукой в камин.

— Вот последняя деталь, — невесело вздохнул супруг, — самая достоверная. Если бы в докладе фигурировали лишь педагоги-иностранцы и Сидоров, такой забавный документ еще можно было бы сохранить для истории. Но там должны были быть и другие фамилии… Да, Милорадович мог представить и модерированный вариант, причем из самых благородных побуждений.

Я печально улыбнулась. Михаил Андреевич — отважнейший генерал и благороднейший человек. Мы же все помним, как он своей волей спас Пушкина от более неприятной участи, чем командировка в Черноморский регион: поэт сказал генерал-губернатору, что сжег все крамольные стихи, но, если тот желает, тут же восстановит их по памяти, после чего растроганный Милорадович простил его от имени императора.

Увы, я на горьком примере своего супруга выяснила оборотную сторону подобного вельможного благородства. Неделю Миша собирал сведения, когда его пригласил Федор Глинка, начальник канцелярии при генерал-губернаторе. Мой муж слышал о нем как о герое многих баталий и популярном литераторе, но разговор, увы, был не героико-литературный, а, скорее, чиновный.

— Господин Орлов, — сказал Глинка, — его сиятельство благодарит вас за усердие и просит передать, во-первых, что в дальнейшем он сам наведет ясность в этом несколько… непростом деле, а во-вторых — привет вашей достойной супруге.