Потом собрала мужиков и баб. Изумила тем, что извинилась за непорядок. Слегка поругала за историю с дорогой. И выдала деньги — сено купить у тех, кто летом накосил. С землепашеством в Карелии плоховато, зато коровы в каждом дворе.

Уф-ф-ф. Вот теперь бы отдохнуть перед скорым отъездом. По лесу побродить часик-другой. Но грибов уже нет, зато посыпал мелкий октябрьский дождь.

В Олонце дождь прекратился. «Горлица» разводила пары. Я еще не привыкла к этому недостатку парового движка: нет у него зажигания, пока котел не нагрет, с места не сдвинуться.

Карл Федорыч отправился на корабль созерцать паровую машину. А мы с Настей гуляли по неухоженной пристани, наблюдая за местной жизнью. Она выглядела неуютно, как и положено между летом и зимой, когда люди еще не привыкли к холодам, ежатся и согреваются.

Из прибрежного кабачка вывалился местный добрый молодец, явно пересогревшийся. Убедился, что стены стоят без его поддержки, побрел по мосткам, распевая песню о том, как его лирический герой подойдет под Ивангород, вышибет Колыванские ворота и что сделает с красной девицей.

Я взглянула на громилу с тревогой, впрочем, он был столь пьян, что не заинтересовался пароходом и побрел в другую сторону.

— Пустите нас, пожалуйста!

Я обернулась на новый инцидент, происходивший совсем близко. И вот тут интуиция подсказала, что вмешаться придется. А она, зараза этакая, ни разу меня еще не подвела.

Передо мной открылась классическая картина в жанре «тащить и не пущать». Какой-то местный держиморда в засаленном картузе ухватил за шкирку двух парней. Точнее, парня и худого малолетнего паренька.

— Барка наша потопла, и все бумажки намокли-пропали, — сказал парень. — Нет пачпортов.

— Нету мне дел, намокла али сам съел, — с насмешкой ответил помощник земского пристава, — мне документы нужны. Шагай в канцелярию, бродяжья душа!

И поволок пленников. Это оказалось непросто — добыча упиралась и по совокупности веса была равна буксиру.

— Р-р-ракальи! — рыкнул держиморда, отпустил арестанта постарше, размахнулся, дал ему оплеуху.

— Беги, Вася, — крикнул тот.

Вася, вместо того чтобы кинуться наутек, перехватил руку, занесенную для нового удара, и взмолился тонким, еще не сломанным мальчишеским голосом: «Не бейте его, ваше благородие!»

— Начальство бить⁈ — возмутился помощник пристава, вырывая руку.

Так, хватит! Ни в свое время, ни в это не могу смотреть, как обижают беззащитных.

— Это вы сейчас бьете людей, — резко сказала я, приближаясь к месту инцидента.

— Какого… Извините, сударыня, но по какому… Вы, значится, госпожа Шторм? — растерянно промямлил держиморда. Мой пароход в Олонец уже заходил, но меня этот несимпатичный сударь видел впервые. Зато обо мне слышал.

Я кивнула Насте — будь герольдом.

— Госпожа Эмма Марковна Орлова-Шторм, супруга чиновника 4-го класса, действительного статского советника Михаила Орлова, служащего в Министерстве внутренних дел, — громко и звучно сказала горничная.

— Так в чем виноваты эти люди? — спросила я начальственным тоном.

— Простите, ваше превосходительство, — заюлил чиновник 14-го класса, и я еле сдержала улыбку. — Они без паспортов бродяжничают, таких велено в остроге держать, пока не выясним, откуда сбежали. А если запираться будут…

— Достаточно! — прервала я. — Вы что скажете?

— Мы купецкие дети из Орла, — сказал старший парень, — братья родные. Обет дали до Соловков добраться, святому Зосиме поклониться. Барка в бурю попала, нас под крышу не пустили, палубу залило, все промокло, а бумажки — совсем в ком, мы и выкинули.

Я вспомнила позавчерашнюю волну. Да, мелкую посудину и вправду должно было и укачать, и залить.

Но важнее любых соображений был взгляд младшего брата, полный тоски и надежды. Так на меня недавно смотрел мальчишка, не ужившийся в казенном военном корпусе и взятый в мое училище. Этот паренек тоже глядел как домашний котенок, затравленный стаей бродячих собак. И если его прямо сейчас не взять за пазуху, пропадет.

— Вот ты мне и попался! — донеслось издали торжествующее пьяное рычание.

Я обернулась. Нетрезвый молодец с хулиганскими намерениями далеко не ушел, а прижал к забору какого-то прохожего и перечислял обиды, которые намерен выместить здесь и сейчас.

— Ваша фамилия? — спросила я держиморду уверенным тоном.

— Коллежский регистратор Иван Трофимов, сын Степанов, — представился полицейский служака.

— Почему не пресекаете бесчинство в публичном месте? — грозно сказала я. — Мой муж не раз мелких чинов, не пресекающих беспорядки, в Сибирь спроваживал.

…Все-таки во властной самодержавной вертикали есть свои плюсы. Пусть чин 2-го класса позволяет себе кричать на моего четвероклассного мужа, зато я, его супруга, имею неофициальное право распоряжаться разной мелочью, обретающейся у подножия этой пирамиды.

— Ваше превосходительство, а этих куда? — растерянно произнес Иван, сын Степанов, выпуская добычу.

— Сама с ними разберусь! — резко произнесла я. — Поспешай, пока буйство смертоубийством не закончилось!

Держиморда вздохнул и потрусил к месту конфликта.

— Как звать вас, братцы-паломники? — спросила я.

— Он Василий, и я Василий, — ответил старший. — Благодарю вас… Эмма Марковна. Может, отпустите нас?

— Не надо, — возразил младший мальчишеским дискантом. — Он на нас озлился и за городом схватит. А это ваш чудный дымный корабль?

— Да, — улыбнулась я. — Прошу пожаловать на борт, братья Василии.

Котлы еще не разогрелись, да и команда, посланная за покупками, не вернулась. Но лучше уж братцы дождутся отправления на борту. Вдруг в душе Ивана, сына Степанова, чувство служебного долга возьмет верх над чинопочитанием?

Мы отошли от пристани через полчаса. Кроме братьев Василиев, взяли четверых богомольцев на Валаам.

Пожалуй, там же стоит оставить и двух юных пассажиров. Тамошний монастырь нередко являлся промежуточным пунктом для паломников Соловецкой обители. Пожить трудниками, получить харчи на дорогу да и отправиться. У такой группы есть свой предводитель, он ручается за пилигримов, и даже тот самый держиморда не будет обижать людей из группы паломников, тем более следующих из обители под царской опекой.

Пока не доплыли до Валаама, надо бы разобраться, что это за братцы. Я помнила, что даже Баба-яга не расспрашивает молодцев не накормив, поэтому пригласила Василиев в салон, к столу. Пока готовился обед, предложила переодеться в матросском кубрике, но они решили обсохнуть в машинном отделении — там интересней.

…Три дня назад я мечтала отдохнуть от конторских бумаг, покачаться на волнах, полюбоваться осенними рощами и корабельными карельскими соснами. Ага, покачалась, полюбовалась. Теперь мечтаю о большой кровати в имении. Не угодишь на вас, Эмма Марковна.

Хотя сон снова и снова напрыгивал мягким ленивцем, я стряхивала его, крутила головой и слушала Василиев.

Они были сиротами, попавшими в младых годах в приют, откуда их взяла добрая вдова-купчиха, решившая не разлучать братьев. Перед этим тяжко хворала, дала обет Зосиме Соловецкому совершить благое дело. Братья подросли, выучились в школе, старший стал приказчиком, как вдруг хворость вернулась к благотворительнице, и она послала Василиев на далекое Белое море, поклониться основателю святой обители. Они узнали, что проще доплыть до Олонца озером, а дальше — сухим путем, но вот, увы, такая незадача с документами.

Не потеряли ли юноши деньги, я деликатно не спросила. Но, глядя на их истрепанную одежду и худые сапоги, изначально имели не много.

Каюсь, повела разговор за трапезой не просто так. Хотела посмотреть, как они управятся с приборами. И вот тут оказалось интересно. Вообще-то, купечество тянется к дворянству и подражает ему по мере возможностей и обезьянских талантов. Братья, безусловно, бывали за господским столом, как минимум наблюдали. Точнее, младший Василий. Он аккуратно, даже изящно пользовался ножом и вилкой, а старший повторял его движения с короткой задержкой — приглядывался. И повторял не столь удачно.