— Все равно странно, — сказал Николай Павлович, жестом продемонстрировав прислуге, что ей следует наполнить наши чарки и отойти. — Так, может, ты наконец-то расскажешь, чем оказался привлекателен этот странный храм Венеры?

Я без особого энтузиазма повторил недавнюю повесть о визите в некий тайный особняк в Коломне. Не скрою, меня прельстила мысль об этой пародии на венецианский карнавал, когда все участники в масках, а свинский антураж показался скорее смешным, чем мерзостным. Я чуть подробней рассказал про чай, который служитель в маске вислоухой свиньи поднес мне, назвав напиток «сердцем дракона». Я понял его секрет со второго глотка и заметил, что в Поднебесной империи за такие отвары рубят головы, но все же допил.

После этого ко мне обратился другой служитель, явно занимавший более высокий пост в свинской иерархии, и попросил меня как влиятельного человека приложить усилия, чтобы это безобидное заведение было избавлено от настырного полицейского внимания.

— Тем более, — заметил свин, — сейчас оно под надзором генерал-губернатора, и вряд ли кто-то другой сможет лучше соблюсти нравственность и конфиденциальность.

Я дал согласие и вернулся к маскараду, во время которого совершил три привычных подвига. Мне пришлось поведать собеседникам некоторые их подробности. Говорить такое даже об анонимных дамах не совсем пристойно, и я был рад, когда поднявшийся ветер пригнал тучу, а она обдала нас дождем и свернула разговор.

И все же я не сказал о самом главном наблюдении в обществе братьев-свиней. Есть открытия, которыми не делятся даже с царевичами. Пусть один из них и избран наследником престола.

Для постоянного путешественника вроде меня такая ситуация не впервой. Остается понять: настоящие ли это отпетые головушки с большой, впрочем, в нашем случае не такой и большой дороги. Или мелкое озорство, чья-то дикая таможня.

Настя без всякого оханья и ойканья принялась за дело. Привычно нащупала в темноте особый сундук, открыла его. Достала большой пистолет, направила в небо, щелкнула бойком по пистону…

Простая штука, но возились мы с Мишей два года, и в домашних лабораториях, и на импровизированных полигонах. Посторонние мужички, не относящиеся к нашей дворне и не привыкшие к моим чудесам, заполнили округу слухами: господа бесов по небу гоняют. Зато под руководством Михаила Федоровича были изготовлены несколько сигнальных пистолетов и набор сигнальных ракет. Мировую историю это полуоружие не изменит, а нам пригодится.

— Да хоть и разбойнички, — не растерялся моряк-кучер. — Лесину подсобите убрать.

— На работку нас подрядить хочешь? — серьезно спросила та же фигура, верно главарь. — За работу дорожную платить на… Господи, что за анчутка на помеле⁈

Пистолет бахнул, в небе хлопнуло, лесная дорога осветилась магниевым мерцанием. Теперь можно и взглянуть на разбойничков.

С первого взгляда, как правило самого достоверного, я поняла: не самый плохой случай. Обычная барыня, хоть кисейная барышня XIX века, хоть гламурная киса XXI, ахнула бы, увидев на лесной дорожке шесть мрачных лешаков, если не кошмарных гномогоблинов, с бородами гуще, чем ветви опрокинутой елки. Но я наблюдаю мужиков уже девять лет, от Олонца до Урала. И лихие людишки встречались. Потому сразу поняла: это не профессиональные душегубы. На лицах нет цинизма и отрешенности, а в руках — простое дубье, ни ножей, ни кистеней.

Тем временем разбойнички просто осовело таращились на освещалку, медленно спускавшуюся на парашюте. Кто-то даже юркнул в кусты.

— Эммарковна, держите!

Я нащупала рукоять револьвера. Миша изготовил в наших мастерских десятка полтора барабанных шестизарядок, фактически не отличавшихся от культового кольта… и обнаружил их полную невостребованность. Один экземпляр подарил министру Ланскому — верно, где-то висит на стене. Предлагал коллегам, но им не зашло — они искренне считали пистолет дуэльной приблудой, не применяемой в сыскной работе: жулики и даже душегубы, услышав слово «полиция», покоряются без сопротивления. Военным было неинтересно, продавать муж не хотел, зато сам ходил вооруженным и меня измучил «револьверными учениями».

Зато сейчас рукоять будто впрыгнула мне в ладонь, а палец взвел курок. Господи, людей бы только не поубивать!

— Настя, не скажу — не стрелять! — шепнула я, даже не проверяя, сжимает ли Настя свой револьвер, конечно, сжимает.

Между тем разбойнички привыкли к свету и осмотрелись.

— Эмма Марковна, вы, что ли? — удивленно спросил бородач, только что намеренный взять плату за дорожную работу.

— Точно, Яков, барыня это?

— Ну тогда, — то ли с печалью, то ли с облегчением заметил Яков, — Степка, Ванька, берись за елку. Наозоровались, и будя.

— А че так-то? — спросил другой мужик, судя по голосу, не любитель поспорить, а простак, до которого все доходило как до известного африканского животного.

— Это Эмма Марковна пожаловали. Ее не пустить — не озорство, а бунт против начальства, — вздохнул Яков.

Я еле сдержала смех от такого странного правосознания. Между тем сзади загромыхала отставшая телега.

— Настенька, убери пистолет и мой возьми, — с облегчением сказала я. Настя послушалась, проворчав, что с такими лешаками надо ухо держать востро.

Ракета уже догорела, поэтому последующий разговор шел при свете дорожной лампы, зажженной Настей. Правда, свой револьвер она далеко не убрала.

— Вы чего, мужики, мухоморов наелись? — испуганно и гневно крикнул племяш управителя, соскочивший с телеги. — На большую дорогу вышли!

— Охолонись, Петя, — степенно заметил главарь. — Твой же дядя сам сказал: «Нет у меня денег на сено, идите на дорогу, там попросите». Так мы и пошли.

Мужики одобрительно загудели. Я же не знала, плакать или смеяться. Или злиться, в первую очередь на управителя Севастьяныча.

Разбойнички… Хоть бы маски надели, олухи!

«Разве путешественники ездят голыми по стране и не дают готового снабжения тем, которые нуждаются в одежде?» Так ответил своим голым рабам сицилийский латифундист с забавным именем Дамофил. Я уже поняла, что в XIX веке нельзя считаться образованным, не зная античной истории, точнее, героев и красивых цитат. Что же касается Дамофила, все кончилось восстанием рабов и его убили. Хорошо хоть, что на моем заводе так далеко не зашло.

— Хоть кого-то ограбить успели? — с беспокойством спросила я.

— Не, только мужики попадались, а с них что взять, — пояснил Яков.

— Елку с дороги, и поехали на завод, — распорядилась я. — Настя, потеснись, Яков сядет и расскажет, что у них такое сотворилось.

Яков рассказывал по-олонецки, обстоятельно и долго, так что мои надежды хоть немного поспать в пути улетучились. Зато когда мы до полудня прибыли на Волк-озеро, я не только окончательно сложила пазл, но и поняла, что делать.

Управляющий Иван Севастьяныч приказал инженеру Карлу Федорычу выплавить чугун, а тот приказал Севастьянычу выделить рабочую силу на строительство железнодорожной линии. Власть обоих оказалась равна, мужики метались между приказами, не смогли за летний сезон заготовить сено и не имели средств купить в соседних селах, а снежная пора приближалась. Управитель отказал им в ссуде, зато, осерчав, дал совет Дамофила, не подумав, что мужички воспримут его столь буквально.

С Севастьянычем я поговорила наедине, предметно и кратко. Учинила жесточайшую выволочку, сказала, что прощаю лишь за прежние заслуги, вычла из жалованья десять рублей. Потом уточнила, что теперь он единоличный диктатор и пусть скорее приступит к плавке чугуна.

Инженеру Карлу Федорычу сказала, что он — уникальный специалист, необходимый мне на другой производственной площадке. В Рыбинске, где я строю уникальный элеватор. Поэтому забираю его с собой, пусть потрудится там. В отличие от завода, там единоличный начальник — Алексей Иваныч, мой самый надежный менеджер, бывший Алексейка. У него много больших и мелких талантов; среди последних — умение выстраивать отношения с немцами. Даже язык выучил, кстати. Напоит Карла Федорыча, попарит в баньке, объяснит, как нужно руководить, людей не обижая. Чесслово, если не поймет — уволю и отправлю строить элеватор доморощенного инженерного таланта.