Вот отменю собственное правило, наприглашаю разных Рылеевых и Бестужевых, скажу, что знаю про их тайные общества, да сама и возглавлю! Разработаю план, как ниспровергнуть существующую власть, чтобы детей не карали за бегство от абьюза…

— Эмма Марковна, а с нами что будет? — несмело спросила Василиса.

Боюсь, за день-другой свергнуть власть и отменить крепостное право не смогу. Надо что-то придумать в этом локальном случае.

— Сначала в мою усадьбу доберемся. Там решим.

Завершающий этап плавания оказался самым непростым. Ладога окончательно вспомнила, что на дворе октябрь, и, будь «Горлица» обычной парусной баркой, пожалуй, потонула бы. У Васи и Васи оказался нулевой иммунитет к морской болезни. Я уже выяснила, что это их первое плавание и «пачпорта», промокшие на борту, — выдумка. Не спасали даже соленые огурцы.

Вот, кстати, почему на самой Ладоге почти нет судоходства, а цари, со времен Петра, прокопали канал вдоль озера, снабжать Петербург хлебом и прочими необходимостями. Приличное шоссе между Питером и Москвой только строится, до «чугунки» четверть века, так что любые более-менее тяжкие грузы из Центральной России — только водой. Штормов на каналах не бывает, но тут другая проблема. Раннее похолодание, лед, баржи встали, и, хотя в масштабах страны урожай приличный, цена на хлеб в Питере взлетела вдвое.

Можно строить и пароходы, и ледокольчик создать. Но без железной дороги проблему не решить. А у «чугунки» свои условия. Нужен серьезный землеотвод, трассировка через казенные земли, а значит — договориться с государством. Кроме царя, на такое никто санкцию не даст, но Александру Павловичу не до железных дорог. Оценит их его младший брат, но он пока не у власти.

Думать надо — свергать власть, договариваться с ней или еще что-то делать.

Между тем «Горлица» вошла в Неву, миновав мрачный Шлиссельбургский замок. Юные пассажиры пришли в себя, выпили горячего чая и уснули в закутке, отведенном Настей, полуобнявшись. Горничная взглянула на меня, я кивнула — не возражаю.

В Новую Славянку прибыли глубокой ночью. Не пожалели прибрежных жителей — дали несколько мощных гудков. Пусть привыкают, XIX век на дворе. Я заранее шепнула сонным Васям: без моего сигнала на люди не выходить. Команда не болтлива, да и ей пока болтать нет времени, до ледостава рейс за рейсом, но прочих свидетелей должно быть по минимуму.

На причале меня ждал Миша, у фонаря, и Лизонька, выскочившая из темноты, едва мы ошвартовались. Рядом прыгала столь же радостная Зефирка. Я обняла юную безобразницу и, чуть устрожив тон, отправила спать, успев услышать, что «я уже по лестницам съезжаю, а Павлуша паровой самокат мастерит».

Потом быстро обняла мужа:

— Чего хмурый? По работе или дома?

— И работа, и пропажи продолжаются. Ты разрулила?

— Да, только новую проблему привезла. Погоди чуток.

И занялась оперативным менеджментом. В первую очередь определила на ночлег немца-инженера. Он всю дорогу, даже в шторм, работал над чертежом элеватора в Рыбинске и ничего другого не замечал.

С «Горлицы» выгрузили несколько корзин отборной брусники и клюквы — подарок заводских баб за то, что будут на зиму с сеном. Вынесли клетку с лисичкой, чья лапка пострадала в капкане: в лесу ей не выжить, пусть поселится в моем маленьком зоопарке.

Когда причал опустел — ушла даже Настя, — Миша сказал:

— Грузи проблемой.

— Она сама сойдет, — невесело улыбнулась я, поднимаясь по трапу. — Васятки, выходите.

Сначала муж глядел равнодушно, догадавшись, что это за пассажиры. Беглых крепостных мы выручали не раз, от выкупа до отправки в Финляндское княжество. Так что издали глядел на Василия и Василису как на лису в клетке — да, дети часто приносят бедовых зверюшек, чему дивиться?

Но равнодушие слетело с лица, едва Василий оказался под фонарем.

— Ты зачем его арестовала… и ее⁈

Я взглянула в лицо мужу, и тотчас же меня покинула благодушная сонливость, обволакивающая, когда прибываешь ночью в уютный дом. Уж очень унылым и удивленным стало лицо мужа.

— Наоборот, от ареста спасла и привезла, а что?

— Кто они, от кого сбежали? — спросил Миша с тихим ожесточением человека, задающего вопрос и знающего ответ.

Парочка замерла, я сказала:

— От нового барина.

— А как звать нового барина?

— Алексей Андреевич, вроде бы. Фамилию они забыли.

— А я сразу вспомнил. Известная фамилия, тоже на букву «А». Аракчеев!

И с таким трудом сдержал ругательство, что, казалось, я его все же услышала.

Если на Валаамском причале я разгневалась, то сейчас разделила отчаяние мужа. А вот на Вась не рассердилась. Если известно, что человек бежит от гнева Аракчеева, то дверь перед беглецом не распахнет ни игумен самого достославного монастыря, ни великий князь. Зато царь — распахнет. После чего передаст в руки Алексея Андреича, уверенный, что его самый верный слуга всегда отличит невинного от виновного, а виновного накажет мягко, справедливо, отечески.

Потому-то они и переглянулись, и не стали рассказывать мне, от кого сбежали. Подумали, что я не то что их высажу на ближайший островок, а как бы и не выкинула за борт.

«Жалует царь, да не жалует псарь». Немного в нашей истории людей с не то что псарной — песьей репутацией, как «без лести преданный» Аракчеев. Как не вспомнить хрестоматийную эпиграмму нашего солнца, который за нее, между прочим, и был отправлен в ссылку:

Всей России притеснитель,

Губернаторов мучитель

И Совета он учитель,

А царю он — друг и брат…

Репутация, да, заслуженная. Происхождением Алексей Андреевич не просто из мелкого — из нищего дворянства. Зачислен в артиллерийский кадетский корпус со взносом в 200 рублей, причем почти всю сумму внес директор, разглядевший в мальчишке математические таланты. Все свои знаменитые качества: ум, педантичность, исполнительность, жестокость — проявил еще в ранней юности. Карьерная линия была неровной: взлет, отставка, возвращение, взлет, отставка. Причем отставки связаны с жестокостью и несправедливостью. Пока, при Александре Павловиче, не достиг окончательной высоты, на которой будет пребывать до смерти императора.

Аракчеева ругали, высмеивали, осыпали карикатурами и эпиграммами. Отчасти справедливыми, отчасти мстительными: из грязи да в такие князи. Смеялись, но встать на пути не решался никто.

— Эмма Марковна…

Я взглянула на Василису.

— Может, мы пойдем… куда-нибудь. И никому про вас не скажем.

Ну уж нет. Вспомнила лиску с покалеченной лапкой — все мы помним, что все мы в ответе…

— Вот что, — сказала я, — идем на наш этаж. Там услышим окончательную версию произошедшего и решим, что делать.

Мы вошли в спящую усадьбу. Миша негромко заметил, что в такую пору по коридорам бродим только мы да непойманный воришка. Я столь же тихо ответила, что последний, скорее всего, обделывает делишки днем.

Оставили Васю и Васю в небольшой гостиной, а сами вышли. Миша поманил меня в свой кабинет. Достал портфель.

— Узнаешь?

И показал два листа бумаги. На одном был черно-белый литографический портрет Василия, на другом — Василисы.

— Военно-поселенческая типография, — вздохнул супруг. — Нарисовано со слов, и сходство, да, достигнуто. Первый раз вижу в этом мире ориентировку с иллюстрацией, которую изготовил не я. Уже пятый день в портфеле ношу.

— А чего мне не сказал? — спросила я, понимая бессмысленность сказанного.

Миша с грустью взглянул на меня.

— Мушка, если я тебе буду рассказывать обо всех поручениях начальства… Вот уж не знал, что ты с ними раньше меня встретишься.

— А в чем их обвиняют?

— Бегство и кража. Пошли слушать их версию.

Беседовали за самоваром. Чай заварили мы сами.

— Вот, смотрите, Вась-Вась, господа за вами ухаживают, — заметил Миша.