Увы, у четвертого Палыча было жесточайшее предубеждение не столько против женского пола, сколько именно против германских принцесс. Не оттого ли и такой интерес ко мне? Но если царевичи, как правило, скрывали свои негативные чувства, то Михаил Палыч даже не пытался, чем шокировал двор, а несчастная супруга говорила чуть ли не вслух: «Если я ему не нравлюсь, пусть меня отправят обратно». Но не принято же… Потому постылая брачная жизнь продолжалась. Муж утешался солдафонством, мечтал о сыне, чтобы воспитать по собственному примеру… как назло, родились пять дочек, и несчастные родители успели похоронить четырех. Не пожелала бы себе такого семейного счастья.

Зато по уму и энергии вряд ли уступала Екатерине II. Едва узнала, что выдадут за русского царевича, сразу выучила язык, да так, что в первый год в России читала Карамзина в подлиннике и удивляла епископов богословскими вопросами в православной парадигме. Позже перехватила у скончавшейся вдовствующей императрицы благотворительное кураторство, во время Крымской войны подготовила группу сестер милосердия. В период реформ ее салон стал точкой сбора для экспертов, сама готовила проекты освобождения крестьян — этим занимались многие, и сама отпустила на волю собственных, это делал мало кто. Лечилась в Италии, но умирать приехала в зимнюю Россию. Так что достойна не то что бюста внутри медицинского учреждения, а, пожалуй, и памятника на площади.

Пока что из всех династических персон самая симпатичная и самая маловлиятельная. И, похоже, готова стать первой княгиней из Романовых, готовой взойти на борт парохода.

— Рада приветствовать вас, ваше императорское высочество, — сказала я, выйдя из поклона. — Вас заинтересовал мой корабль?

— Да. К сожалению, я не могу совершить путешествие без согласия моего мужа, но, если это возможно, я бы пожелала осмотреть судно.

Великая княгиня была приглашена на борт вместе с дуэньей, осмотрела капитанскую рубку, заглянула в машинное отделение. За это время команда вкатила экипаж, а Еремей завел лошадок.

Муж сообщил казаку, что в его конвойных услугах нет необходимости, тот втащил пленника на борт, осушил премиальный стакан и удалился.

— Благодарю, — сказала Елена Павловна, окончив осмотр. — А этому несчастному Клаусу, который умоляет меня о милосердии, правда не угрожает Сибирь?

— Заверьте его на родном языке, — улыбнулась я, — что мы лишь доставим его в госпиталь на острове, извлечем пулю и отправим домой.

Княгиня не только перевела, но и дала бедняге золотую монету. Сказала, что хотела бы не просто прокатиться на пароходе, но и посетить «вашу чудесную усадьбу», а также медицинский остров.

На этом расстались и отчалили.

По дороге я рассказала Мише о том, чем закончилась история с домашним вором.

— Да я уже сам начал догадываться, — заметил супруг, — будто видел, что украденное усадьбу не покинуло. Не хотел вмешиваться, ты же к дочке ближе…

— Скажи: не хотел от своих свиней отвлекаться, — заметила я.

Миша рассмеялся, обнял меня и продолжил расспрос.

С моими решениями согласился. Разве осудил затрещину, данную Павлуше, заметив, что «такую умную голову только по ж… бить можно». Что же касается Лизоньки, пообещал рассказать ей пару подлинных криминальных страшилок, как самые лучшие побуждения доводили до каторги любимого человека. И тут я не сомневалась в муже: что-что, а пронять своими историями до самых печенок — это он умеет. Особенно нынешнего слегка экзальтированного подростка. Никакое мамино наказание рядом не стояло. Этот урок от отца Лиза не забудет никогда в жизни. Слез будет… но это хорошие слезы, правильные, и унимать их надо не сразу, с умом.

Клауса перевели под крышу и дали полстакана — согреться. Он перестал дрожать, но заплакал, начал рассказывать, что восьмой ребенок в семье, первый раз украл, чтобы накормить девятого… так и покатилось. Если бы я лучше знала немецкий язык, то, пожалуй, расплакалась бы от таких подробностей.

Вот и Чумной остров. На причале нас встретил Элиус — пожилой меланхоличный швед, администратор.

— Все карошо, — сказал он, — только беда у доктора.

Я вздрогнула, но, взглянув в глаза Элиуса, сразу поняла, о какой беде идет речь…

— Перепугался я, уж простите, — бормотал Пичугин в лечебном корпусе. — Все передал злодеям, кстати, дали всего десять рублей, я сохранил. Потом, Михаил Федорыч, сделал сигнал фонарем вашему человеку, чтобы тот проследил, куда они отправятся. Ну и от переживаний решил себя укрепить душевно и телесно.

— Сколько? — спросила я.

— Интересный вопрос, — произнес хирург дрожащими губами. — Я ведь его не разбавлял. Если на казенное вино переводить, трех штофов не выйдет, а может, и…

У разговора появились свидетели — Васи. Они стояли в дверях и протирали сонные мордашки.

— Вот что, Аркадий Пахомович, — резко сказала я, — вам сейчас не спирт в казенное вино пересчитывать, а лечь да проспаться.

Пичугин, вздыхая, поплелся в свою комнату. Миша одобрил мое решение, заметив, что сейчас доктор годится в качестве живого пособия по второй степени опьянения, но никак не в качестве хирурга.

— Это полбеды, — заметила я. — Беда в том, что помощники в отпуске и наш сиротинушка, похоже, остался без операции.

— Эмма Марковна, — раздался несмелый голос, — может, я помогу?

— Василиса, милая, доброе утро, — ответила я, — как поможешь-то?

— Посмотрит, порежет и вынет, — ответил Василий. — У доктора-то его… болезнь позавчера началась. Доставили больного парнишку, опухоль резать надо. Аркадий Пахомыч приготовился, а все видят, что он сейчас не по опухоли проведет, а голову отхватит. Она сама и управилась. Только спросила у санитара, как надо.

— Василиса, это правда? — удивилась я.

— Да, — застенчиво объяснила девица. — У меня матушка повитуха, да и не только. Мозоли резать умела бабам, которые у цирюльника стесняются. Потом сама глазами ослабла, только советовать могла, а я резала, пока меня в барский дом не забрали.

Я присвистнула. Экий талант проглядели. Да и кому было обратить внимание?

— Вот что, Эммарковна, — подал голос Миша, — давай-ка проработаем этот вариант прямо сейчас. Не выйдет — придется организовать тайную операцию на стороне.

Я шепотом поблагодарила мужа, что не назвал меня Мушкой, и принялась распоряжаться. С наркозом решили не заморачиваться. Клаус получил стакан спирта, после чего задремал и лишь пару раз застонал, когда Василиса прощупывала рану, а потом решительно взялась за щипцы.

— Ты ее чувствуешь? — спросила я.

— Не беспокойтесь, барыня, — резко сказала Василиса, — чего чувствовать… Смотрите!

Клаус вскрикнул, протрезвел, после чего уставился на окровавленный кусок свинца, слегка подрагивавший в щипцах.

— В кость не вошла, — тихо сказала Василиса, — легкий случай. Маленькая какая-то.

Миша объяснил, что это обычный револьверный калибр. Тем временем Василиса обработала и перевязала рану. Клауса решили оставить на пару дней, до выздоровления, и лишь тогда депортировать.

— Ты что написала в опохмельном письме Пичугину? — спросил Миша.

— Дальше сотрудничаем на двух условиях. Первое: никаких запоев («условие на два года», — заметил Миша), второе: как протрезвеет — берет Василису в ученицы-ассистентки. Выяснит, чего ей не хватает, может, даже организуем тайные анатомические занятия в прозекторской Академии. И будем растить первую в России женщину-хирурга.

— Проще вырастить двадцать таких женщин, чем дипломировать хоть одну, — не без грусти ответил супруг. — Мушка, ты здесь почти десять лет, а силу психологической инерции не представляешь.

У меня возникло одно соображение, как продвинуть женскую хирургию именно в России. Но спорить пока не хотелось.

Уже рассветало. Мы попросили утомленного капитана попытаться пройти по Мойке, поближе к МВД, — Миша собирался проверить, как выполняются его поручения.