Видно было, что министру второй раз выступать не хотелось. Но и отступать оказалось некуда. Даже без просьбы Поликарпова он должен был бы прояснить позицию правительства.

— Я коротко, — пояснил он, заранее объясняя поверхностность своего выступления: — правительство Российской Федерации, следуя по курсу, прочерченным законно избранным президентом России Анатолием Георгиевичем Мануйловым, стремится ликвидировать все двусмысленности между Востоком и Западом, развивать демократию как внутри страны, так и в мире. Вместе с тем мы не отказываемся от своего национального курса. Растворяться в русле западной политики — это, Дмитрий Сергеевич, уж чересчур. Вы понимаете, давать советы всегда легко, а вот проводить реальную политику очень трудно. Как там говорил Гете — «Теория суха, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет».

Министр обаятельно улыбнулся, словно извинился за выговор Романову и сел.

— Что же, — развел руками Никита Поликарпов руками, — вот и все, что мы успели вам поведать сегодня за сорок пять минут эфирного времени.

Он хотел уже попрощаться, но в это время Домешник, кипящий от гнева из-за слов Романова, бросился вперед с криками «Проститутки, предатели!». Несчастный Захаров, выдвинувшийся вперед, первым попал под удар и отлетел вместе со стулом в объятия растерявшей зрительницы.

Домешник к нему не рванулся. Его целью был зловредный англофил Романов, поиздевавшийся как над ним, так и над всей бедной Россией.

— Я тебя сейчас, сволочь! — заорал он на всю студию, протягивая руки к груди Романова. — Ракетами ПРО нас окружаешь, скотина!

Дмитрий Сергеевич был не из тех людей, кто разрешает тягать себя за борта пиджака. Как-никак он имел второй юношеский по боксу.

Домешник никак не ожидал гнусного нападения. Обычно бил он, а остальные в растерянности отмахивались. Он раскрылся, подставляясь и Дмитрий Сергеевич с легкостью вмазал ему в подбородок.

Домешник отлетел обратно на середину студии и в нокауте растянулся.

— Что ж, на этой ноте мы и завершим, — воспользовавшись паузой, объявил Поликарпов, подумав, что хоть что-то есть в жизни приятное. Домешника, грубого и невежественного, он не любил, но предпочитал с ним не связываться.

Камеры были выключены. Съемка завершилась, прямой эфир прекратился. Павильон вновь превратился в ярмарку, но теперь уже в обычную сторону. Пробираясь сквозь толпу, ставший никому не нужный Романов подумал, что надо скорее найти выход и отыскать идущий к метро автобус или троллейбус. Время позднее и если он опоздает, ему придется обираться пешком через всю Москву. Или ехать на такси, что дороговато. Выходя, он слышал, как приводят в себя Домешника. Пусть. Однако лихо он сегодня.

Наутро Дмитрий Сергеевич проснулся в тревожном настроении. Не то, чтобы он страдал адреналиновым похмельем, хотя вчера после прихода домой несколько злоупотребил коньяком. Посредственным таким коньяком, лучше бы уж водкой. Почище было бы.

Нет, страдал он от того, что знал родимое государство. То, что вчера было с пылу, с жару приятной дерзостью, теперь утром казалось неоправданной наглостью. Российское правительство могло еще простить такие слова иностранному подданному, с легкостью выкинув его из страны, но своего оно начнет давить. Подумать только, какой-то интеллигентишко, обычный доктор наук, поднял руку на святое — на патриотизм, на лапти с зипуном! Раздавить его, как клопа! И правильно говорил Захаров — плевали они на гарантии. Славянофилов он вчера прилично размазал. А за одним и министра иностранных дел. МИНИСТРА!

С этим он и поднялся с постели. Его будут давить. А еще и голова болит. Как же он так вчера коньячка с шоколадом-то? И без лимона.

М-да. Как бывшая институтка. Сначала шоколадные конфеты с коньяком, затем коньяк с шоколадом… а в конце пути спиртовый настой боярышника и стеклоочиститель? Он содрогнулся и побрел ставить чай.

К одиннадцати часам Романов все-таки прибыл в свой драгоценный институт. В секторах было пусто, доктора и кандидаты наук работали по потребностям. Однако Николай Аркадьевич был на месте, ерзая на стуле за родимым столом. Это было бы странно, если бы не его кульбит накануне. Явно заведующего сектором вызвали на работу.

— Явился, не запылился, — проворчал Щукин, посмотрев на него сумрачно. В пору было посмотреть, нет ли у Николая Аркадьевича в спине кинжала, воткнутого по вине его дражайшего друга.

Дмитрий Сергеевич поздоровался и неторопливо принялся раздеваться, понимая, что вот-вот начинается расплата за бездарно проведенный вчерашний вечер.

Щукин его не разочаровал.

— Смотрел «Дискуссионный клуб», — сказал он холодным голосом. — Если ты такой дурак и тебе все равно, живешь ты или существуешь, ты бы хоть остальных пожалел. Товарищи-то твои причем?

— Начались оргвыводы? — Дмитрий Сергеевич сел напротив.

Щукин молча кивнул. Потом не выдержал:

— Звонили из дирекции — есть мнение о необходимости слияния сектора советской истории ХХ века и нашего сектора истории России ХХI века в один. «В целях укрепления кадровой базы и улучшения исторических исследований», — процитировал он.

— С сокращениями?

Николай Аркадьевич пожал плечами.

— Пока не известно. Хотя одна фигура предполагается.

— Моя?

— Как знать. Если будет заниматься глупый — твоя. Если умный и понимающий, что пока тебя трогать нельзя, надо подождать — моя. Сокращать будет явно не наша дирекция. А в отделе кадров дураков хватает.

И вообще, ты вчера такого напорол, институт могут закрыть. Что уж там сектор жалеть. Или одну ставку. На месте президента я бы отправил весь институт искать первоисточники по истории страны ХХ века куда-нибудь в Воркуту или Магадан.

Дмитрий Сергеевич поджал губы. Он не ошибся в размышлениях. Кажется, пора посыпать голову пеплом. Где ж ты, моя Каносса? Или сразу сожгут, как Аввакума?

Он нагнул голову и упрямо сжал губы. Ни в чем он каяться не будет. Не матерился, к перевороту не призывал, в штанишки не накакал.

Загудел фон. Николай Аркадьевич пошевелился. Подумал и нехотя нажал на кнопку вызова.

Звонил заместитель директора по общим вопросам. Видно было, как он на экране морщился и кривился от взваленного на него дела, от которого на версту тянуло тухлятиной.

— Романов на месте?

— Здесь. Прислать?

— Не надо, сам приду.

Заместитель директора Михаил Васильевич Баталов — кругленький, полненький, лысоватенький, доброватенький, никому зла не желал и предпочитал от экзекуций быть подальше. И потому сегодня настроение у него было скверное.

— Романов, мать твою, — поздоровался он с Дмитрием Сергеевичем. — Как же я тебя не люблю.

На Баталова сердиться было невозможно. К тому же, в данном случае виноватым был сам Дмитрий Сергеевич. Поэтому он просто пожал протянутую руку.

— Показал ты себя вчера молодцом. Умница, — Баталов хотел в сердцах сплюнуть, вспомнил, что находится в помещении, сглотнул слюну. — Лучше бы ты был круглым дураком. И самому легче, и мы бы были целее.

— Я уже круглый сирота, — пожаловался Дмитрий Сергеевич, — куда дальше?

— Да видимо есть куда, — отрезал Баталов. — Сегодня директору звонил президент академии и обиняком говорил об излишестве наличия двух институтов истории. Пока еще говорил. Ты понимаешь, почему директор сегодня не разговаривает с тобой? Он столько лет воевал за сохранение ИРИ РАН, а ты одним взмахом нас губишь.

Романов вздохнул. Директора он уважал. Но как же быть? Что самое печальное, как-то не хотелось ему виниться за свой поступок.

— В общем, я принес приказ по институту о понижении тебя в должности. Из старших ты станешь просто сотрудником. И моли Бога или Богов, чтобы этим все закончилось.

Баталов посмотрел на него внимательно — дошло ли до него, оставил на столе листок с приказом, и ушел.

Романов все понял. Ему действительно остается только молить небеса, поскольку на земной тверди защитников не было. И если бы он не был атеистом, то обязательно бы бросился в надлежащий по религии храм — отмаливать грехи. А так, оставалось только ждать.