И все же приниматься еще и за Крашенкова, которого он пригласил для проработки, у него явно не хватало времени. Поначалу он попробовал было, но потом махнул рукой и велел подождать.

Крашенков сидел, закинув ногу на ногу, и ждал…

Постепенно Тереб разгружался. Наконец-то дозвонился до политотдела, где ему сказали, что задержать актеров невозможно: они уже час назад выехали. Прибежавший младший техник-лейтенант Ковалев доложил, что подмостки сколочены и успешно прошли свое первое испытание — выдержали «яблочко», которое отхватили сами строители. Удалось как-то избавиться и от ревизора.

Проработку капитан Тереб начал с приказания:

— Так вот, больше никаких походов за территорию части.

Крашенков быстро опустил ногу, встал.

— Товарищ гвардии капитан! А если меня вызовут к больному?

— Пускай обращаются к своим гражданским врачам.

— Которых нет и до конца войны не предвидится?..

— Поймите, Крашенков, — капитан вышел из-за стола. Теперь ему приходилось задирать голову. — Я не против, чтобы вы оказывали медицинскую помощь местному населению. Больше того, я готов отдуваться, один или вместе с вами, за перерасход медикаментов. Но я не хочу, чтобы ваш интеллигентный лоб был украшен венком из колючей проволоки…

— Каким венком? — недоуменно переспросил Крашенков.

— А таким, какой прибили сегодня ночью бандиты к голове секретаря сельсовета… — Капитан вернулся за свой стол, негромко сказал: — Принимайте гражданских, но здесь, в санчасти…

— А если больной не может ходить? Или жизнь его в опасности?

— Там видно будет. В каждом таком случае будем решать отдельно.

— Сейчас, товарищ капитан, именно такой случай.

— Что с больным?

— Сильное истощение на почве какого-то заболевания кишечно-желудочного тракта. Ее надо срочно показать специалистам.

— Где?

— В армейском терапевтическом госпитале.

В штаб опять влетел младший техник-лейтенант Ковалев.

— Товарищ гвардии капитан! Приехали артисты!

— Да? — Начальник артсклада оправил китель, фуражку. — Где они сейчас?

— Пошли переодеваться!

Выпятив грудь и придав своему лицу значительное выражение, капитан Тереб направился к выходу, Крашенков догнал его, зашагал рядом.

— Товарищ гвардии капитан, как же быть с больной?

— Что для этого требуется?

— Машина на завтра.

— Хорошо. Берите ЗИС Панчишного.

— Слушаюсь, товарищ гвардии капитан!

— И сопровождающего солдата с автоматом.

— Есть!..

Больше капитан Тереб не сказал ни слова. Он шел, как бы совершенно не замечая идущего рядом военфельдшера. До Крашенкова не сразу дошло, чем недоволен начальник артсклада. Потом сообразил: просто Тереба раздражало соседство любого высокого человека… Что ж, надо пожалеть его Он это заслужил сегодня, славный коротышка. И Крашенков незаметно отстал от него и присоединился к следовавшей позади группе офицеров.

Их обгоняли караульные солдаты, оружейные мастера, артиллерийские техники, зенитчики с расположенных поблизости батарей. Все, кто был свободен от дежурства и работы. Тянулись на концерт и местные жители. Они не были уверены, что их пустят, но желание посмотреть настоящих артистов перетянуло сомнение и нерешительность.

У новенькой эстрады было уже полно народу. Три скамейки, налаженные еще утром, не вмещали всех зрителей. Большинство сидело прямо на земле, заполняя все пространство от скамеек до подмостков.

Капитану Теребу принесли откуда-то табуретку.

Крашенков прошел позади скамеек и встал у плетня. Ничего, будет видно!

Вдруг кто-то дернул его за рукав. Гладков! Оказывается, он занял для него место на передней скамейке.

— Как голова? — спросил Крашенков, усевшись.

— Вон прислала! — радостно ответил Гладков, доставая из кармана письмо жены. — Младший-то в школу пойдет!..

Словом, поговорили по душам.

Послышались хлопки. Это выражали нетерпение заступавшие через час на пост караульные солдаты. Но остальные их не поддержали. Понимали, что актеры только с дороги, устали. Должны помыться, переодеться. Может, там еще чего подрепетировать. Все-таки артисты, а не свой брат солдат — шилом бреется, дымом греется.

В свою очередь актеры, очевидно, тоже пожалели солдат: все старички, папаши, молодых по пальцам сосчитать можно. Заждались старые.

Поэтому-то от первых хлопков до дружных аплодисментов, возвестивших начало концерта, и прошло так мало времени — пять минут.

Выступивший первым бойкий и забавный толстячок во фраке, с галстуком-бабочкой под двойным подбородком, рассказал историю, которая всех рассмешила и тронула. В общем, как один солдат приехал из госпиталя домой, зашел к себе в квартиру и увидел в прихожей чужое мужское пальто. «Ну, — подумал он, — люди кровь проливают, а тут…» Распахнул дверь, а там незнакомый мужчина. Только взял его наш солдат за грудки, а тот и спрашивает: «А вы, собственно, кто такой?» — «Я такой-то!» А мужчина и говорит: «Так ваша супруга за свой доблестный труд комнату поближе к заводу получила. На днях туда с детишками переехала…»

Пошлость рассказанного анекдота озадачила Крашенкова. Стоило ли ради этого актерам ехать сюда два часа лесом, рисковать жизнью?.. Но, как ни странно, большинству он понравился. Смеялись от души. Видимо, история с солдатом щекотала воображение и одновременно успокаивала…

Один Гладков не расслышал ни слова. Он то и дело обращался к Крашенкову:

— Что он сказал?.. Что он сказал?

Попробуй растолкуй глухому! Сказать бы ему, что он ничего не потерял…

Не смеялся почему-то и капитан Тереб.

Крашенков видел перед собой его профиль со вздернутым коротким носом и сильно выдвинутыми вперед лбом и подбородком. Улыбка так и не появилась и не смягчила высокомерного выражения его лица. Неужели ему тоже претит эта дешевка?

Любопытно, а как реагирует на подобную трепотню Донцов?

Крашенков оглянулся и увидел Веронику, стоявшую среди местных жителей. На ней была ее любимая белая блузка, вышитая красными цветами. Как и все гражданские, она, видно, чувствовала себя незваным гостем и тихо улыбалась очередному анекдоту толстяка. Каким-то шестым чувством Крашенков понял, что она уже видела его и сейчас, как бы и что бы ни отвлекало ее, ощущала его присутствие.

Он встал и сказал соседям:

— Я на минутку!..

С трудом пробираясь между сидевшими на земле зрителями, он время от времени поглядывал на Веронику. Она по-прежнему смотрела на сцену и, казалось, не замечала его приближения. Но когда он слишком засмотрелся себе под ноги, а потом снова взглянул в ее сторону, там ее уже не было.

Что ж, он понимал ее. Она боится, чтобы кто-нибудь на селе не догадался об их отношениях. Но ведь и он не собирается кричать об этом на каждом углу. Для всех он доктор, который лечит ее мать.

Да и вообще это какое-то детство. Неужели она думает, что он ее не найдет?.. Вот и она! Стоит, спрятавшись за спинами, полагая, что здесь ей удастся простоять незаметно для него до конца представления. Как бы не так…

— Добрый день!

Она вся залилась румянцем.

— Добрый день!

Он тихо спросил:

— Куда утром пропала?

— Та у погриб лазыла!

Только и всего?

— Ну как, нравится? — поинтересовался Крашенков, меньше всего думая в эту минуту о толстячке и его кривляниях.

— А хиба вин погано грае? — осторожно осведомилась она.

Ну конечно же, она давно обратила внимание, что все хохочут, а он один… пардон, вдвоем с капитаном Теребом… нет, втроем, с капитаном Теребом и Гладковым, — ни разу не улыбнулся!

— Ну что ты! — произнес он, усмехнувшись. — Это один из лучших актеров нашего времени, Халтуркин-Беспросветный…

В этот момент грянула буря аплодисментов.

Когда толстячок откланялся и скрылся за занавесом, Крашенков с тоской подумал, что, наверно, и остальные номера будут на том же уровне.

Ему было жаль всех — и солдат, и местных жителей, и особенно Веронику, что им вместо настоящего искусства преподносится черт знает что…