— Це вирши? — удивилась она.

— Конечно. Стихи одного неизвестного великого поэта…

Она с нежностью смотрела на него своими большими черными глазами, и он, отзываясь всем существом на этот взгляд, уже опять не в силах был ничего ни говорить, ни думать…

Этот сон Крашенков видит впервые… Он поднимается по широкой крутой лестнице с одного этажа на другой. Он знает, что она во многих местах прогнила и в любую секунду может под ним провалиться. Поэтому он идет осторожно, держась за перила, выверяя свой каждый шаг. Но самые опасные участки — не лестницы, а площадки. Там нет ни перил, ни ограждений. Как после бомбежки, зияют в полу отверстия, через которые видны нижние этажи. Он шагает по уцелевшим паркетинам, и они время от времени прогибаются под ним. Порой ему кажется, что одно неосторожное движение, и он загремит вниз…

Ему страшно. Но это страх не за жизнь, а лишь перед теми первыми неприятными ощущениями, которые вызовет падение. А за жизнь он не беспокоится. Он знает — и это уже из других снов, — что в любое мгновенье может взмыть вверх и лететь столько, сколько захочет. Это его главная тайна, которую он давно скрывает от всех. И все же он испытывает некоторое сомнение: ведь с тех пор, как он летал, прошло много времени, год или два, и он не до конца уверен, сохранился ли у него этот скрытый дар или нет…

Он продолжает подниматься. Позади остаются одна за другой лестницы и площадки, переходы и залы. Но пройдена лишь часть пути. Серпантином уходит ввысь бесконечная гармошка этажей и лестниц.

Впрочем, этот подъем он совершает не бескорыстно. Мало кому известно, что огромный и ветхий дворец — его собственность. Как он ему достался, Крашенков не помнит. Да это и не столь важно. Сейчас он здесь хозяин. Возможно, он в ближайшее время переселится сюда жить. Только заранее отремонтирует.

Дойдя до верхнего конца одного из лестничных маршей, он неожиданно обнаруживает, что дальше пути нет. Там, где обычно бывает площадка, начинается небо. Он стоит на краю лестницы, чувствуя, что долго ему так не устоять. Но повернуть назад он тоже не может. Его пугают резкие движения. А тут еще лестница начинает медленно клониться в сторону. В этот момент он вспоминает о своем умении летать. И хотя по-прежнему немного сомневается — не разучился ли — он набирает в грудь воздуха и отталкивается ногой от отходящего куда-то выступа.

Падение длится всего мгновенье. Словно в начале полета встретилась воздушная яма. Сперва он часто и отчаянно машет руками. Но, оказывается, он зря беспокоится: тело управляемо!.. Взмахи рук становятся спокойными и уверенными. К нему возвращается сладостное ощущение полета, знакомое по прежним снам.

Он летит над лесами и реками, полями и селами. При желании то прибавляет, то убавляет скорость. Только одно смущает его — с какого-то момента в его бесшумное парение вкрадывается въедливый гул мотора. Наверное, где-то в стороне идет самолет. Может быть, он пройдет мимо? Но все неотвязнее и громче становится гудение. Вскоре оно заполняет собой все пространство — и сверху, и снизу, и сзади, и с боков. Ясное дело, самолет его преследует, чтобы сбить. Он изо всех сил машет руками, пытаясь оторваться от накатывающихся на него звуков, но не может. С мыслью о том, что вот-вот последует удар, он просыпается…

Первое, что он услышал, была тишина. Он с облегчением подумал: значит, все это сон…

Какое-то мгновенье недоумевал: где он?.. Огромная постель из свежего душистого сена напомнила о вчерашнем. Но где Вероника? Куда она ушла?..

Интересно, сколько сейчас времени? Взглянул на часы: стрелки показывали половину второго. Не может быть! Он чувствовал себя хорошо отдохнувшим, сладко выспавшимся… Приложил часы к уху: так и есть, стоят!..

И тут он увидел вдалеке снопик света, проникавший через слуховое окошко: ого, уже утро!

Крашенков быстро поднялся.

Снаружи послышались взволнованные голоса и торопливые шаги каких-то людей…

Кто это? Коротко обожгла мысль: бандиты!.. Рванулся — где автомат? Вот черт! Внизу остался!..

Знакомый осипший голос:

— Где лейтенант?

Сашка Донцов!

Ответила Вероника. Но что, Крашенков не разобрал.

Зачем он им понадобился?

Тяжелые сапоги дробно застучали по ступенькам крыльца.

На ходу приводя себя в порядок, Крашенков кинулся к лестнице.

Громко хлопнула дверь. Слышно было, как в прихожую ввалилось несколько человек.

— Крашенков!

Ого! Вся честная компания: Сашка Донцов, Рябов и оба караульных солдата — Гладков и «фон Штейн». У всех на груди автоматы.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил Крашенков, спускаясь по лестнице.

— Вот видите? — бросил Донцов остальным. — Жив-здоров! Я же говорил: ни хрена с ним не будет!

Значит, думали, что его уже нет в живых! Он, конечно, тронут таким отношением к себе. И все же ему неловко. Знали бы они, как он провел эту ночь…

Но поздоровался с приятелем, как всегда, насмешливо:

— Привет!

— Привет! — рассеянно ответил тот.

Другие также были чем-то озабочены.

Нет, все-таки что-то произошло.

— Что стряслось? Почему все такие невеселые?

— А с чего нам веселиться? — угрюмо проговорил Донцов. — Сегодня ночью убили секретаря сельсовета…

— Гнатенку?

— Его самого.

Этого паренька с карабином? Он еще так влюбленно смотрел на обоих командиров частей — Пономарева и Тереба…

— Где убили?

— Прямо в сельсовете, выстрелом в спину, — добавил Донцов и, обращаясь ко всем, сказал: — Поехали!

А Крашенкову объяснил:

— Там внизу нас ждет машина!

— Сейчас! Я только возьму санитарную сумку!.. Идите, я вас догоню!

Донцов с солдатами покинули хату.

Крашенков вошел в комнату. Старик, по-видимому стоявший у двери, отпрянул в сторону и сильно смутился. Больная сделала движение, чтобы приподняться, но у нее ничего не получилось.

— Доброе утро!

— Доброе утро, пане ликар! — ответил старик.

— Ну, как чувствуете себя?

Крашенков подошел к кровати.

— Трохи липше, сынку…

— Очень хорошо. Я еще попробую посоветоваться о вас со специалистами. Я уверен, они тоже что-нибудь подскажут…

— Дай боже тоби, сыночку, щастя и здоровя…

Старик пожелал ему много денег и генеральские погоны.

Крашенков перевел взгляд с него на больную. Знают ли они? Так, с ходу, не определишь. Но если даже догадываются, то, очевидно, относятся к этому спокойно. Впрочем, то, что произошло, касается только двоих: его и Вероники. И еще, может быть, этого хмыря…

Крашенков остановился у фотокарточки. Нет, что бы она там ни говорила, сходство поразительное.

— Ну, что ж, я пошел. Если что, вы знаете, где я.

Он взял санитарную сумку, положенную кем-то на видное место — на край стола, снял с гвоздя автомат с подсумком и, попрощавшись, вышел из хаты.

— Крашенков! — услыхал он.

— Сейчас!..

Где же Вероника?.. Он заглянул в один сарай, в другой, обежал вокруг хаты, прошел между поленниц дров… Куда она пропала? Ведь она знает, что за ним приехали, что он должен уходить. В конце концов, и ей, и ему, наверно, найдется, что сказать друг другу!..

— Крашенков! — опять долетело снизу.

Но, возможно, она избегает его? Или с ней что-нибудь случилось? Последнее сомнительно. Тогда старик не выглядывал бы как ни в чем не бывало из окна и не наблюдал бы так спокойно за его беготней!

Нет — и не надо!

Крашенков повернул к обрыву.

Внизу, у края поля, стоял «доджик» начальника артсклада.

— Долго тебя ждать? — крикнул Донцов.

— Иду!

— Ну что случилось? — спросил он у подошедшего Крашенкова.

— Да вот, никак не мог найти санитарную сумку, — ответил тот, забираясь в содрогавшуюся от нетерпения машину.

«Доджик» рванулся и запрыгал на неровностях полевой дороги.

Капитан Тереб просто разрывался на части. На него сразу навалилось множество дел. Прежде всего он пытался дозвониться до политотдела, чтобы узнать, выехала ли бригада актеров, которая, как его вчера предупредили, приедет к ним сегодня с концертом. Но если она еще не выехала, хотел он передать, то пусть и не выезжает: убит секретарь сельсовета и людям не до веселья. Попутно он без конца интересовался, как подвигается строительство эстрады. Ее с утра сколачивали — на случай, если актеры все-таки приедут — мастера на все руки, старые караульные солдаты. Одновременно с этим он подписывал наряды на боеприпасы и оружие представителям боевых частей и подразделений, давал указания начальникам служб и мастерам. К тому же успевал отбиваться от приехавшего ревизора, который нудно и бессмысленно докапывался, из какого брезента были пошиты летние сапоги офицерскому составу.