— А Козулин? — спохватился старшина.

Пришлось обегать чуть ли не весь берег, пока наконец мы не наткнулись на последнего из наших санитаров. Вдвоем с каким-то ефрейтором, который покрикивал на него, он подтаскивал к причалу огромную бухту пенькового каната.

— Козулин! Ждать не будем! — заорал я так, словно виноват был он, а не ефрейтор, не отпускавший его.

Козулин опустил бухту на землю и побежал догонять отделение.

Но как мы ни спешили, далеко нам уйти не удалось. За косогором успел скрыться один Панько.

Меня догнал чей-то возглас:

— Товарищ командир! Вернитесь!

Я ускорил шаг. Конечно, это было чистое мальчишество. Словно там, за бугром, мы становились недосягаемы для начальства.

— Товарищ командир! Я прошу вас вернуться! — повторил тот же голос.

Я опомнился. Остановился, обернулся.

— Да, да, вы! — подтвердил незнакомый офицер в короткой плащ-палатке.

Я повернул назад. Расстояние между нами быстро сокращалось. Меня поджидали внимательные глаза на одутловатом небритом лице.

И вдруг чей-то громкий выкрик:

— Ложись!

Мина разорвалась, когда мы с офицером в плащ-палатке лежали нос к носу в широкой промоине. Над нами просвистели осколки. Вторая мина шлепнулась в воду. Третья упала за кустом ракитника.

Офицер застонал.

— Что с вами? — спросил я.

— Я ранен…

— Куда?

— Кажется, в ногу…

— Покажите. Я командир санитарного взвода… — Я подполз к ногам раненого. Поднатужился, снял с него сапог. Чуть выше лодыжки зияла глубокая, сочившаяся кровью рана. Лежа на боку, я наложил повязку.

Когда ему стало легче, он спросил:

— Скажите, лейтенант, кто вам разрешил забрать людей?

Я рывком поднялся на колени и, позабыв о продолжавшемся обстреле, одним духом выложил ему все: и что они — мои санитары… и что их забрали у меня, не поставив в известность начсанарма… и что есть приказ командующего армией о бесперебойном медицинском обслуживании переправ…

— Все бы ничего, — проговорил офицер. — Да вот только забрал их у вас и передал мне сам командующий.

— Как?!

Я так и остался стоять с открытым от удивления ртом, пока новая мина не заставила меня опять растянуться в промоине…

После истории с неожиданным уводом и счастливым возвращением санитаров я дал себе слово: больше никогда, ни при каких обстоятельствах не отлучаться с переправы.

Поэтому-то термосы с горячей пищей повез на тот берег старшина, хотя до дневного обстрела туда собирался я — меня очень беспокоило, справлялись ли со своими обязанностями Сперанский и его отделение.

И как хорошо, что не поехал. Ровно через час после отъезда Саенкова на нашем берегу начали рваться вражеские снаряды. Они падали в такой близости от причалов, от паромов, что на некоторое время приостановилась погрузка боевой техники. И опять было несколько раненых. В том числе — тяжело.

Оказав всем им первую помощь, я побежал искать попутную машину. Плечо мне непривычно оттягивал автомат, ставший всего полчаса назад моим личным оружием, — его оставил на пароме кто-то из раненых.

Дороги были забиты машинами. Большинство их стояло, дожидаясь своей очереди на паром. Меня же интересовали другие, которые, доставив на берег военные грузы, возвращались обратно.

Я вскочил на подножку «студебеккера», с которого только что сгрузили крохотный речной катер. Просунув голову в кабину, я попросил шофера:

— Послушай, браток, подбрось раненых до госпиталя?

— Никак не могу. Я тут в десяти километрах сворачиваю…

— А может, подкинешь все-таки?

— Сам посуди, мне до утра надо еще три рейса сделать…

Я спрыгнул на землю и бросился ко второй машине — старому «газику», в кузове которого высоко подпрыгивали две порожние бочки. Дверца неожиданно раскрылась, и я едва устоял на подножке.

— Послушай, товарищ, захвати раненых?

— А куда я их положу?

— Как куда? В кузов!

— Да там складские дуроломы целую бочку солярки разлили!

Соскочил, кинулся к следующей машине. Это был крытый «форд», новенький, еще пахнущий свежей заводской краской.

Рядом с шофером сидел лейтенант.

— Товарищ командир! После того как разгрузитесь, — произнес я тоном, не терпящим возражений, — вам приказано забрать раненых!

— Кто приказал?

— Комендант переправы!

— Я не против, — сказал лейтенант. — Но мне надо сперва заехать за командиром автороты — он на соседней переправе. А через час будем здесь!

— Через час?

— Раньше никак не управимся!

До чего обидно! Так ловко сработала ложь, и все напрасно!

Легко перекатываясь через бугры, возвращался порожний «ЗИС». Я рванулся наперерез.

— Стой! Стой!

Из кабины выглянул шофер. Посмотрел на меня и как ни в чем не бывало продолжал крутить баранку.

Я чуть не задохнулся от ярости. Неужели никому, кроме меня, нет дела до раненых?

Я побежал изо всех сил. Почти у самого поворота догнал машину и вскочил на подножку.

— Давай сворачивай! — крикнул я шоферу. — Захватишь раненых!

Тот молча покосился на меня. «ЗИС» же продолжал набирать скорость.

— Ты что, не слышишь?

— Пошел ты…

— Ах так! — я спрыгнул на землю и, на бегу сорвав с плеча автомат, направил его на колеса. — А ну давай, а то как полосну!

— Ты что, сдурел? — шофер торопливо переводил скорость.

— Считаю до трех!..

Водитель резко затормозил и заорал:

— Ну, куда подавать машину?

— Я покажу! — сказал я, снова залезая на подножку.

И он развернул «ЗИС» и подал куда надо. Зато, пока он это делал, я узнал от него, что я и «чокнутый какой-то», и «псих ненормальный», и «сопляк, о которого неохота руки марать», и еще многое другое. Правда, я в долгу не остался. Я и не догадывался, что мой лексикон за последние дни заметно обогатился. Увы, кроме санитаров, это отметила и Зина, ходившая по воду на реку. Она терпеливо переждала, пока мы отправим раненых, затем подошла ко мне и весело сказала:

— А я-то думала, что вы, окромя «здравствуйте» и «пожалуйста», других слов не знаете!

Я смутился:

— Нечаянно как-то получилось.

— А за нечаянно бьют отчаянно! Знаете такую поговорку?

— Почти все ругаются, — оправдывался я.

— Все могут, а вам — не идет!

Она явно не торопилась к себе. Судя по всему, намерена была и дальше вести со мной разговор на разные темы. То, что ей хотелось повидать Саенкова, я понял сразу: она то и дело украдкой поглядывала на землянку — наверно, считала, что он сейчас там и в любую минуту может выглянуть.

Между тем затянувшееся отсутствие старшины начинало меня серьезно беспокоить. Что могло его задержать? По моим расчетам, он должен был вернуться часа два назад. Паромы, лодки, катера курсировали туда и обратно бесперебойно.

Чтобы Зина зря не томилась, я сказал, зябко поеживаясь от утренней прохлады:

— Что-то Саенкова долго нет…

— А где он? — живо спросила она.

— На том берегу.

— На том? — в ее голосе послышалась почтительная нотка. Впрочем, с уважительной интонацией говорили о правом береге почти все, кто находился на левом. — А чего он там делает?

— Повез горячую пищу первому отделению.

— А!.. Ну, ладно, — сказала Зина, поднимая Бедра. — Заболталась я тут с вами!

Пройдя несколько шагов, она обернулась и упрекнула санитаров:

— Хоть бы помог кто-нибудь!

Но те лишь мялись да переглядывались. Первым дрогнул Панько. Догнал Зину и подхватил ведра.

А через полчаса вернулся старшина — мрачный, с перевязанной рукой. На наш берег его доставили на лодке два бородача в шапках с красными ленточками — днепровские партизаны. На мой вопрос, что с ним, он отозвал меня в сторонку и доложил, что в первом отделении чепе — куда-то исчез Чепаль. Еще вечером Сперанский послал его вон в те хаты за молоком для раненых. Назад он уже не вернулся. Может, дезертировал, а может, сбежал к немцам: его тесть, сказывал Коваленков, был полицаем. Хорошо бы поспрашивать Задонского — все-таки из одного села, вместе ели, вместе пили.